ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Москва

22 марта 1942 года

Сталин проснулся поздно — стрелки больших напольных часов в углу комнаты показывали почти два часа дня. Долго лежал на узком, жестком диване, припоминая, что сегодня предстоит сделать.

Поднялся, по-стариковски прошаркал к креслу, не глядя, протянул руку и взял пачку «Герцеговины Флор». Желтыми от табака пальцами размял папиросу, чиркнул спичкой, закурил. Гулкий кашель нарушил тишину комнаты, но уже через несколько мгновений стало легче — приятный, ароматный дым наполнил легкие, и кашель отступил.

Сталин сделал несколько затяжек, загасил недокуренную папиросу и начал одеваться. Он делал это всегда сам — не любил, когда ему помогали. Прислуги в доме хоть отбавляй, стоит только нажать на кнопку — прибегут, помогут, но он не позволял никому входить в свой кабинет, пока полностью не оденется. На то были две причины: во-первых, сказывалась многолетняя привычка ухаживать за собой самому, а во-вторых (и это главное!), нельзя было показать обслуге (да и вообще никому), что слаб и немощен.

Дай им только повод, думал Сталин, и поползут слухи, что ты стал стар, что начал сдавать… Вот и приходится все делать самому, хотя с годами становится все труднее и труднее. Возраст! В декабре ему исполнится шестьдесят три…

Наконец он оделся и позвонил. Тут же на пороге возник дежурный — молодой, красивый, подтянутый. «Чаю», — коротко бросил Сталин и прошел в столовую. На обеденном столе его уже ждали свежие газеты. Он взял «Правду», уселся в кресло. Начал, как всегда, с сообщения Совинформбюро.

Прислуга неслышно внесла поднос, на нем — стакан крепкого чая, сахарница и блюдце с нарезанными дольками лимона. Сталин, не глядя, бросил в чай два кусочка сахара, размешал маленькой ложечкой и отставил на столе остывать.

«В течение ночи, — говорилось в сообщении Совинформбюро, — наши войска вели бои на прежних направлениях. В районе Харькова численно превосходящие силы противника потеснили наши подразделения и захватили два населенных пункта. Перегруппировав свои силы, Н-ская часть ночью выбила гитлеровцев и восстановила прежнее положение. Уничтожено более 100 немецких солдат и офицеров, захвачено у противника четыре орудия, 70 автоматов, несколько пулеметов и другое военное имущество.

На южном участке фронта части Н-ского соединения продвигались вперед и заняли несколько населенных пунктов. Бойцы переправились через водный рубеж и внезапно напали на противника. Немцы пытались оказать сопротивление, но, потеряв свыше 200 солдат и офицеров, поспешно отступили. Уничтожено также семь пулеметов, артиллерийская и четыре минометные батареи противника. На другом участке фронта подразделения Н-ской части захватили четыре орудия, семь крупнокалиберных пулеметов, 180 винтовок, 20 автомашин и склад боеприпасов.

В воздушных боях на подступах к Ленинграду наши летчики сбили пять немецких самолетов. Кроме того, огнем зенитной артиллерии уничтожено восемь и подбито три самолета противника…»

Сталин усмехнулся (надо же, везде сплошные победы!) и перешел к передовице. Там писали об успехах оборонной промышленности, об энтузиазме рабочих, с огромным воодушевлением встретивших известие о зимнем наступлении Красной Армии и освобождении Москвы, о достижениях советских ученых в разработке сверхпрочной стали, а также о почине заводского мастера Николая Трифонова — отметить очередную ленинскую годовщину досрочным выполнением месячного плана.

Сталин немного задержался на списке представленных к наградам, просмотрел еще заметки о международном положении и наконец отложил газету. К «Известиям» и «Красной звезде» он даже не притронулся — они остались лежать на столе. Вздохнул, откинулся на спинку кресла и предался размышлениям.

…Если судить о положении дел на фронте только по сообщениям Совинформбюро, то все складывается более чем благополучно. Каждый день наши войска уничтожают вражеские танки и самоходки, берут в плен солдат и офицеров противника, сбивают самолеты и взрывают склады, но вот беда — все никак не могут победить! Прямо не противник, а гидра какая-то… Одну голову отрубаешь — две новые вырастают. Надо бы сказать товарищам из Совинформбюро, чтобы несколько уменьшили патриотический пыл, а то уж больно неприлично получается, перед союзниками стыдно…

Сталин допил чай, отодвинул стакан на край стола, поднялся и вышел в коридор. Дежурный тут же подал ему шинель.

— Как на улице? — бросил вождь.

— Тепло, товарищ Сталин, — широко улыбнулся молодцеватый дежурный. — Солнце припекает, скоро все сугробы растают.

Вождь кивнул:

— Прогуляюсь немного, пока снег весь не сошел, а то потом развезет, в парк не выйдешь.

Дежурный услужливо распахнул двери, и Сталин вышел на крыльцо. Яркое солнце на мгновение ослепило его, а уши заложило от громкого воробьиного чириканья. «И правда, весна пришла, — подумал Сталин, — как будто и не было вовсе ужасной зимы… Страшно неудачной для нас. Хорошая весна в этом году, ранняя. Скоро просохнут дороги, и начнем наше наступление…»

Сталин медленно спустился с крыльца и пошел в глубь парка.

* * *

Талый мартовский снег отливал бледной синевой. Под соснами сугробы лежали еще нетронутые, но вдоль дорожек они уже заметно просели и потемнели. Легкий весенний воздух был необыкновенно чист и прозрачен, а острые лучи солнца золотили верхушки вековых елей.

Сталин углубился в парк Тишина стояла необыкновенная, лишь изредка доносилось далекое карканье ворон. Вождь очень любил эти минуты — минуты тишины и спокойствия, когда хорошо думается и мечтается. Когда ничто не отвлекает его от неторопливых мыслей.

«…Наконец-то кончилась эта зима, такая суровая и длинная. Очистили Москву, добили оставшиеся в окружении немецкие части, освободили три области. Да, это победа. Первая в этой войне… Но разгромить группу армий «Центр», как планировалось, не вышло — вместо сжатого кулака ударили растопыренными пальцами. Немцы прочно сидят в Вязьме, и сдвинуть их оттуда никак не удается, а это совсем близко от Москвы…

…Гитлер на каждом углу кричит, что русские могут воевать лишь зимой, когда им помогает генерал Мороз, а весной и летом Вермахт лучше и сильнее Красной Армии. Грозится снова пойти в наступление и отобрать Москву. Надо бы преподнести ему еще урок… Пусть поймет, что Красная Армия готова бить хваленые немецкие дивизии везде и всегда, в любое время года.

…Жуков говорил, что немцы потеряли с начала войны уже два миллиона человек. Врал, наверное, но если даже половина тут — правда, то цифра все равно получается огромная. Для Германии, конечно. У Гитлера людские ресурсы ограничены, скоро ему неоткуда будет брать резервы, а на союзников — итальянцев, венгров, румын и прочих словаков, — рассчитывать не приходится, не очень-то они рвутся в бой! И правильно делают — это не их война. Да и финны значительно поубавили активности, сидят около границы и больше о наступлении не думают. Хорошо мы им тогда врезали… Отогнали, хоть и немалой кровью.

…Кстати, надо бы напомнить Василевскому, чтобы призвал больше новобранцев. Есть откуда… А то как воевать будем? Войска Западного фронта за три месяца наступления под Москвой понесли большие потери, надо их пополнить. И еще обязательно составить хороший план весенне-летнего наступления. Только без шапкозакидательства! «Одним ударом, на чужой земле…» Хватит, навоевались так Правильно генштабисты говорят: нельзя быть сильным повсюду, надо сосредоточить силы и средства на одном направлении, навалиться всем разом и разгромить гитлеровцев. Чтобы бежали до самого своего Берлина. И даже дальше… Только вот в чем вопрос — как это место определить? Какой самый слабый участок фронта у Гитлера? Если ошибемся, распылим силы — опять ничего не выйдет…»

Сталин вздохнул, постоял немного, наслаждаясь весенним теплом и свежим воздухом, потом резко повернулся и пошел к дому. Через пять минут он уже входил на крыльцо. Еще через четверть часа три длинных, черных лимузина вылетели на шоссе и понеслись к Москве. Вождь ехал в Кремль, на заседание Государственного Комитета Обороны.

* * *

У кабинета его встретил Поскребышев — как всегда, услужливый и незаметный. Принял шинель, доложил: «Все собрались, товарищ Сталин!» Действительно, за длинным столом в кабинете сидели уже все члены ГКО. При появлении Верховного дружно встали и вытянулись в струнку. Кто насколько мог.

Сталин не спеша проследовал на свое место, поздоровался со всеми и опустился в кожаное кресло.

— Ну, что нового на Юго-Западном фронте? — обратился он к главнокомандующему Юго-Западным направлением маршалу Тимошенко.

…В окно заглянул солнечный луч и осветил лицо вождя. Все внезапно поняли, как он постарел — кожа посерела, нос заострился, морщины сделались резче и глубже. Сказывалось весеннее недомогание, ежегодно беспокоящее вождя в марте. Но желтые, круглые глаза по-прежнему смотрели цепко и внимательно…

— Войска левого крыла Воронежского фронта и 6-й армии Юго-Западного, — начал докладывать маршал, — под ударами превосходящих сил противника вынуждены были оставить Харьков и отойти на рубеж Краснополье, Белгород и Северский Донец. Однако, несмотря на временное отступление, ситуация на фронте стабильная. План немецкого командования по окружению частей Красной Армии в районе Харькова окончательно провалился. Противнику не удалось овладеть стратегической инициативой, и в последние дни он перешел к обороне. Ведутся позиционные бои…