Ну, а нас с женой из Будапешта повезли в город Тапольцы, где были вожделенные целебные пещеры. Километров двести мы проехали по густо-зелёной Венгрии (для моего израильского взгляда это было чудом), по дороге, огибая озеро Балатон, налюбовались дивными курортными городками, даже рюмку местной водки палинки я выпил на одной из остановок. А потом был небольшой провинциальный город, окружённый невысокими горами, и гостиница, стоявшая на подземных пещерах. В них надо было сидеть по три часа в день.
Изумительно красивой оказалась эта сеть огромных пещер. Тысячелетия назад здесь протекал могучий поток, оставивший после себя дно из мелкого галечника и невероятно театральные своды сегодняшних пещер, бывшего своего русла. Бесчисленные вымоины, впадины самых прихотливых очертаний, даже небольшие пещерки — память о растворявшихся породах. И повсюду — узкие удобные кровати для больных (астмой, бронхитом — список весьма велик). По три часа надо сидеть-лежать в чистом подземном воздухе. Большинство пациентов мирно спит в этом уютном подземелье, повадился там спать и я. А так как я во сне храплю неистово, то вскоре после моего засыпания обитатели нашей пещеры тихо перебирались в соседние. Так, во всяком случае, объясняла мне жена опустелость нашего обиталища.
А ещё возле гостиницы был отменный парк из неизвестных мне деревьев. Нет, каштаны я различал по висящим на них плодам, и сосну от ели я отличаю почти сразу, но тамошние узнавал не все. Забавно, что всего метров через двести-триста от наших целебных подземелий находилась ещё одна сеть пещер, и там текла река, где-то впадавшая в городское озеро. Она описывала под землёй некий круг, и по нему можно было прокатиться на лодке. Я, конечно же, туда повлёкся. Лодка оказалась аккуратно склёпанным цинковым корытом, к ней вручили мне весло. Я сперва огорчился было видом этой лодки, но быстро понял, что деревянная мгновенно истрепалась бы в щепки, плывя по узкому каналу и непрерывно ударяясь о каменные стены. А когда я с трудом (и восторгом) совершил этот плавательный круг, на берегу меня ожидало приятное происшествие. На пристани стояла очередь желающих прокатиться, и была то — русская группа туристов. Меня узнали, тут же завязалась фотосессия, и первая из окликнувших меня с гордым пафосом произнесла подругам: «Я знала, что сегодня случится что-то необыкновенное!» Так что семьдесят ступенек наверх я поднимался очень окрылённо.
Потом мы вернулись в Будапешт. Я не слишком тяготел к архитектурным красотам города, мне хотелось выкурить сигарету всего в трёх местах, и нас с женой свозили туда.
Прежде всего я хотел постоять у дома (хотя дома уже нет), где родился Теодор Герцль. Эта безусловно историческая личность вызывала у меня очень странные чувства. До тридцати четырёх лет — процветающий и остроумный журналист с высшим юридическим образованием, автор нескольких успешливых пьес, убеждённый сторонник ассимиляции евреев и растворения их в народах, среди которых они живут. Потом была идея поголовного их перехода в христианство и запись (кажется, в дневнике), что «идеи в душе моей крались одна за другой». Ещё одна цитата о нём: «В то время, как говорили, будущий вождь сионизма был пижоном, денди с бульвара, обожал слушать оперы Рихарда Вагнера, модно одеваться, сплетничать в кафе и фланировать по проспекту».
Но в 1894 году, будучи в Париже корреспондентом какой-то газеты, он стал свидетелем дела Дрейфуса. Даже присутствовал на гражданской казни этого облыжно обвинённого офицера-еврея: с него публично сорвали знаки отличия и сломали его шпагу. Герцль ничего ещё не знал о невиновности Дрейфуса и поразило его другое: толпа народа, кричавшего «Бей евреев!». Вот тут и ощутил он ту жёсткую убеждённость, за которую впоследствии его прозвали «сумасшедшим мечтателем». Спустя всего года полтора появилась его знаменитая книжка — «Еврейское государство», сразу же переведенная на несколько языков.
А вот история, рассказанная самим Герцлем: он читал эту нетолстую утопию своему близкому другу — тот вдруг заплакал и убежал. А после объяснился: «Он подумал, что я сошёл с ума, и, как друг, был сильно огорчён моим несчастьем». С той поры вчерашний журналист и драматург отдался без оглядки идее создания еврейского государства. Он был готов основать его где угодно — на Кипре, в Африке, совсем не обязательно в Палестине. Помешали соратники (их возникло множество). Он принялся убеждать банкиров, он виделся с турецким султаном и немецким кайзером, с министрами Англии и России. Он проявлял вулканическую энергию и чрезвычайное личное обаяние. Ему сочувственно кивали и отвечали уклончиво. Он собрал в Базеле первый Сионистский конгресс (поставив, кстати, непременным условием, чтобы все явились во фраках). После чего записал в дневнике: «В Базеле я создал еврейское государство». А как его во всём мире поносили раввины разных уровней известности! Ведь всё, что он пытался сделать, было прерогативой Мессии — уж не возомнил ли он таковым себя, земного выскочку?
Зачем я это всё пишу, я объясню немедленно. Сверхценная идея и маниакальная одержимость ею — немедленно вызывают у психологов (и психиатров) настороженное внимание. Таким, очевидно, и казался Теодор Герцль тем сановным и влиятельным лицам, у которых он просил понимания и поддержки. Справедливо отчасти: в то время это выглядело как беспочвенный бред. И мне кажется, что случай Теодора Герцля — это действительно явление высокой и благородной свихнутости сознания. А бранить и осуждать меня можно сколько угодно, только именно от восхищения этим замечательным душевным расстройством я и хотел постоять у дома Герцля. Тем более что его маниакальная мечта впоследствии блистательно сбылась.
Тут я невольно вспомнил одну дивную байку (легендарную, скорей всего) про Бен-Гуриона. Ему принесли на утверждение какой-то грандиозный проект, на который уже и деньги нашлись, и был большой список очень известных участников. Но он отказался подписать этот проект. Его спросили удивлённо — почему? В этом списке нет ни одного сумасшедшего, якобы ответил он, а значит — ничего не получится.
Конец ознакомительного фрагмента
