Глава 3

Я сидел в кабинете доктора Роблеса, которого упоминала медсестра в телефонном разговоре в палате, когда я пришёл в себя. Возможно, он заходил в палату, когда я заснул. Оказалось, что это крепкий мужчина с густыми с проседью волосами, которые были очень аккуратно уложены. Он выглядел так, словно это не врач, а актёр Джордж Клуни, играющий доктора в каком-то голливудском фильме. «Он действительно похож на Джорджа Клуни», — подумал я. Интересно: актёра Джорджа Клуни помню, а своё имя назвать не могу.

— Итак, меня Вы совсем не помните? — задумчиво произнёс Роблес, — а ведь мы с Вами встречались. И до аварии тоже.

— Не помню, — в этот момент я машинально дотронулся до лица и почувствовал повязку.

— Не помните…

Тон, которым доктор произнёс эту короткую фразу, одновременно вызвал и любопытство, и страх. Я снова осмотрел его кабинет. Он был довольно большой. Справа от меня — у входа — небольшой столик с каменной вазой, множество стульев вдоль стены. На таком же сидел и я — в паре метров от массивного стола, за которым в кожаном кресле восседал Клуни-Роблес. В стороне от него стоял шкаф со множеством книг. Красные, синие, зелёные, яркие в суперобложках — от этих томов на полках рябило в глазах.

— Не помните, — снова произнёс он.

На сей раз доктор говорил уже безо всяких эмоций. Словно у знаменитого актёра второй дубль получился куда хуже первого. Я собрался с духом и, подбирая слова, спросил:

— А если Вы говорите, что мы встречались, то где? И что со мной? И кто я?

Двойник Джорджа Клуни поднялся, его глаза на мгновение закрылись, а губы вытянулись вперёд. Доктор снова стал похож на персонажа из мира кино, но уже какого-то другого — не смельчака какими обычно были герои Клуни, а вроде тех, что снимаются в роли законченных неудачников в сопливых семейных комедиях.

— Начнём с последнего, — теперь уже казалось, что хозяин кабинета подбирает слова, — сказать Вам Ваше имя я сейчас не могу, но если Вы вспомните его сами…

— Как? Как вспомнить? — я готов был умолять его дать тот самый чудодейственный рецепт, который был бы ключом к моей потерянной памяти.

— Ну, как? — доктор развёл руками, — попробуем восстановить события произошедшего.

— Эй, докторишка, что «восстановить»? Я ничего не помню — ни-че-го! Почему Вы мне не можете просто сказать моё имя?

От крика у меня закружилась голова, и я едва не упал. А он так ничего и не ответил. Но почему? Я представления не имел кто я и в какой больнице нахожусь, но отчётливо понимал, что начинаю терять терпение. Но при этом очень хотелось взять из шкафа какую-то книгу потолще и ударить эту пародию на голливудскую звезду посильнее.

— Да сядьте уже, любезный! — доктор впервые повысил голос, — Вы ещё достаточно слабы, чтобы тут эмоции свои показывать.

Я пересел в неудобное одинокое кресло прямо около стола доктора Роблеса. А тот, выйдя из-за стола, теперь стоял совсем рядом, опершись на мой теперь уже бывший стул и продолжал:

— Вы в больнице провинции Сьерра-Сенгилео. Вас привезли сюда после аварии. Страшной аварии.

— Когда, когда?

— Любезный, Вы были в коме две недели. Я вообще не знал выберетесь ли Вы.

«Две недели…» «А какое тогда было число?» «А какое сейчас?» Мысли носились по моей лишённой памяти голове словно пираньи по Амазонке в предчувствии скорой добычи.

— Что с моим лицом? — произнёс я один из мучивших меня вопросов вслух.

— Как Вы понимаете, оно весьма серьёзно пострадало. Мы делали операцию. Операцию, чтобы воссоздать Вашу внешность. И это кроме срочной операции, чтобы спасти Вашу жизнь. Ваша голова очень сильно пострадала. Нам нужно ещё наблюдать за Вами. И Вы пока что будете носить повязки. Потому что так надо. Для Вас надо.

А дальше Роблес, видимо, увлёкшись, стал, как и другие врачи, сыпать медицинскими терминами. Я чувствовал себя собеседником иностранца, язык которого едва знаю. Из его объяснений понял одно — я ещё слаб, да и моё лицо не восстановилось после операции, поэтому меня никуда не отпустят. Да и куда можно отпустить человека, который ничего не помнит о себе.

— Кто я такой? Как моё имя?

— Нет…

— Нет?

Роблес оставил стул и, подойдя ко мне, наклонился:

— Любезный, не хотите ли матэ? Кофе я Вам не предлагаю. Вам его пока вредно. Разговор предстоит весьма сложный. Но, видимо, не очень долгий.

— Это почему?

— Ну, голубчик, сил у Вас пока что маловато. В конце концов, авария была достаточно сложная.

— Хорошо, но… если Вы не говорите моё имя, то хотя бы скажите… Почему Вы так обо мне заботитесь?

Я уже понял, что лежу в отдельной палате, которая явно выглядит лучше, чем другие. Сейчас, когда меня вели в кабинет главного врача, я успел рассмотреть больничный коридор, а краем глаза увидел и другие палаты. Они были совсем не похожи на мою. Или точнее так — моя палата с кроватью, у которой регулировалась спинка, а стены были отделаны новеньким кафелем, была не похожа на остальные — грязные, с запахом застоявшейся мочи, который чувствовался даже в мрачном коридоре. Зато внизу — рядом с его кабинетом — была красивая зона регистратуры с улыбающейся медсестрой. Те, кто попадал в больницу в сознании, а не как я, сначала видели яркие стены и новую мебель, а уж потом — те ужасные коридоры.

— Вы точно ничего не помните? — очередной раз зачем-то спросил Роблес.

— Послушайте, Вы же врач… Проявите милосердие. Скажите кто я?

— Да, я врач! Я главврач этой больницы. А ещё я хирург. Хирург, который делал Вам операцию. Я тебя с того света вытащил, амиго! А если бы не вытащил?

Я старался выслушать каждое слово Роблеса, но при этом чувствовал, что теряю сознание — действительно, сил у меня было ещё немного. Но прежде, чем отключиться, я успел увидеть портрет на стене за рабочим столом Роблеса. С портрета смотрел мужчина лет пятидесяти пяти в тёмном пиджаке и красном галстуке. Ну, конечно, это Президент Умбрии Серхио Рамон Тапиа. И я понял — я знаю Президента Тапиа. Знаю довольно хорошо.

Глава 4

За иллюминаторами нарастал гул двигателей, а самолёт слегка трясло, словно он устал ждать когда оторвётся от бетона взлётной полосы в Уль-Трухильо, чтобы через пару часов приземлиться на небольшом аэродроме в Сан-Пабло почти на границе с Боливией.

Николас Альварес с недовольным видом взглянул на часы, покачал головой, а затем, перегнувшись через проход между кресел, постучал по плечу сидевшему чуть впереди Сальвадору Горацио.

— Ну, парень, посмотри — 6:50. Точнёхонько на 45 минут позже означенного времени взлетаем. Наш Президент пунктуален. Дон Серхио «Сорок Пять Минут» Рамон Тапиа…

— Эээ, сеньор, потише…

Горацио указал на сонное и недовольное лицо Деметрио Домингеса — пресс-секретаря умбрийского лидера.

— Какой я тебе сеньор? Ещё раз повторяю — зови меня Николас, или Нико. Фильм со Стивеном Сигалом видел? «Нико» называется. Ну, вот. А «сеньоры» там — в носовом отсеке сидят. Может, как-нибудь позовут на рюмку с Президентом. Если у него будет хорошее настроение. Кстати, будешь кашасу? — Альварес подмигнул и жестом показал небольшой пластиковый стаканчик с напитком у него в руке.

Горацио отказался. Альварес в ответ тоже покачал головой, но уже в знак недовольства:

— Эх, ты! Молодой ещё! Собираешься на трезвую голову воспринимать то, что увидишь в Сан-Пабло. А мы с твоим коллегой выпьем, — Альварес указал на сидевшего рядом оператора второго госканала Алессио Лопеса.

Довольный, что болтливый оператор первого канала от него отвязался, Горацио выдохнул и повернулся в сторону сидевшего у иллюминатора Хары. Тот, похоже, привык к полётам и совсем не обращал внимания на гул турбин — прислонившись щекой к обшивке салона, фотограф засыпал. «Хочешь — выпей, я не буду, не выспался», — пробурчал он, пытаясь поудобнее устроиться в кресле.

— Уже пьёте, а? — незамеченный ранее сотрудник президентского протокола Базиле Годой приподнялся со своего кресла в первом ряду хвостовой части самолёта Президента.

— А мы за Президента и во славу страны, — улыбнулся оператор Лопес.

— Да сядь уже, Базиле! — прокричал сквозь всё нарастающий шум Альварес, — а то все важнейшие государственные документы по салону разбросаешь. Будешь тут весь полёт как астронавт в невесомости болтаться. И вообще — иди в салон для персонала. К стюардессам. Ты же там обычно сидишь.

— А его охранник-венесуэлец оттуда выгнал. Или швырнул. Тачдаун! — раздался голос из последнего ряда.

Альварес и остальные улыбнулись. Сальвадор Горацио покачал головой. За непродолжительное время работы на телевидении он понял, что порой журналисты за кадром говорят вещи, расходящиеся с их экранным образом. Но пока ещё не привык к этому.

Этот небольшой «Эмбрайер» который сам Президент Тапиа величал «Эль Уракан», в Умбрии называли «Борт номер три». Первый борт — огромный лайнер, на котором дон Серхио летал в зарубежные поездки. Второй — аналогичное воздушное судно, но без оборудованной ванной внутри и с более скромной отделкой, иногда также использовали для зарубежных визитов. Чаще всего для перевозки министров или бизнесменов, которые входили в представительную делегацию. А пару раз на этом самолёте Тапиа летал и сам, когда служба безопасности не допускала к полёту главный лайнер из-за явных или мнимых неполадок. Внутри страны же, где крупный аэропорт был только в столице, дон Серхио обычно путешествовал на «Эль Уракане» — небольшие внутренние аэродромы просто не смогли бы принять самолёты большего размера.