(А. Пушкин)

Обер-полицмейстер Н. И. Рылеев

В Петербурге появились стихи, оскорбительные для чести императрицы.

Обер-полицмейстер Рылеев по окончании своего доклада о делах донес императрице, что он перехватил бумагу, в которой один молодой человек поносит имя ее величества.

— Подайте мне бумагу, — сказала она.

— Не могу, государыня, в ней такие выражения, которые и меня приводят в краску.

— Подайте, говорю я, чего не может читать женщина, должна читать императрица.

Развернула, читает бумагу, румянец выступает на ее лице, она ходит по зале, засучивает рукава (это было обыкновенное ее движение в раздраженном состоянии), и гнев ее постепенно разгорается.

— Меня ли, ничтожный, дерзает так оскорблять? Разве он не знает, что его ждет, если я предам его власти законов?

Она продолжала ходить и говорить подобным образом, наконец утихла. Рылеев осмелился прервать молчание:

— Какое будет решение вашего величества?

— Вот мое решение, — сказала она и бросила бумагу в огонь.

(«Исторические рассказы…»)

* * *

Императрица Екатерина, отъезжая в Царское Село и опасаясь какого-нибудь беспокойства в столице, приказала Рылееву, чтобы он в случае чего-нибудь неожиданного явился тотчас в Царское с докладом. Вдруг ночью прискакивает Рылеев, вбегает к Марье Саввишне Перекусихиной и требует, чтобы она разбудила императрицу; та не решается и требует, чтобы он ей рассказал, в чем дело. Рылеев отвечает, что не обязан ей рассказывать дел государственных. Будят императрицу, зовут Рылеева в спальню, и он докладывает о случившемся в одной из отдаленных улиц Петербурга пожаре, причем сгорело три мещанских дома в тысячу, в пятьсот и в двести рублей. Екатерина усмехнулась и сказала: «Как вы глупы, идите и не мешайте мне спать».

(РА, 1904. Вып. III)

Статс-секретарь Д. П. Трощинский

Д. П. Трощинский, бывший правитель канцелярии графа Безбородко, отличный, умный чиновник, но тогда еще бедный, во время болезни своего начальника удостаивался чести ходить с докладными бумагами к императрице.

Екатерина, видя его способности и довольная постоянным его усердием к службе, однажды по окончании доклада сказала ему:

— Я довольна вашею службою и хотела бы сделать вам что-нибудь приятное; но чтобы мне не ошибиться в этом, скажите, пожалуйста, чего бы вы желали?

Обрадованный вниманием монархини, Трощинский отвечал с некоторым смущением:

— Ваше величество, в Малороссии продается хутор, смежный с моим, мне хотелось бы его купить, да не на что. Так если милость ваша будет…

— Очень рада, очень рада!.. А что за него просят?

— Шестнадцать тысяч, государыня.

Екатерина взяла лист белой бумаги, написала несколько строк, сложила и отдала ему. Трощинский пролепетал какую-то благодарность, поклонился и вышел. Но, вышедши, развернул бумагу и к величайшему изумлению своему прочитал: «Купить в Малороссии такой-то хутор в собственность г. Трощинского и присоединить к нему триста душ из казенных смежных крестьян». Пораженный такой нечаянностью и, так сказать, одурелый Трощинский без доклада толкнулся в двери к Екатерине.

— Ваше величество, это чересчур много; мне неприличны такие награды, какими вы удостаиваете своих приближенных. Что скажут Орловы, Зубовы?..

— Мой друг, — с кротостью промолвила Екатерина, — их награждает женщина, тебя — императрица.

(«Древняя и новая Россия», 1879. Т. 1)

Яков Княжнин

В 1793 году Я. Б. Княжнин за трагедию «Вадим Новгородский» выслан был из Петербурга. Чрез краткое время обер-полицмейстер Рылеев в докладе Екатерине, в числе прибывших в столицу, наименовал Княжнина.

— Вот как исполняются мои повеления, — в сердцах сказала она, — пойди и узнай, верно ли это, — я поступлю с ним, как императрица Анна.

Окружающие докладывают, что вместо Княжнина прибыл бригадир Князев, а между тем Рылеев возвращается. Екатерина, с веселым видом встречая его, несколько раз повторила:

— Никита Иванович!.. Ты не мог различить князя с княжною.

(РС, 1872. Т. V)

У авторов приязнь со всячиной ведется.
«Росслав твой затвердил: я росс, я росс, я росс.
И все он невелик; когда же разрастется?» —
Фонвизин Княжнину дал шуточный запрос.
«Когда? — тот отвечал, сам на словцо удалый. —
Когда твой Бригадир поступит в генералы».

(П. Вяземский)

Денис Фонвизин

Незадолго до постановки на сцене «Недоросля» Д. И. Фонвизин должен был читать его у тогдашнего почт-директора Б. В. Пестеля. Большое общество съехалось к обеду. Любопытство гостей было так велико, что хозяин упросил автора, который сам был прекрасный чтец и актер, прочитать хоть одну сцену, пока подадут суп. Фонвизин исполнил общее желание; но когда остановился, когда нужно было садиться за обед, присутствующие так были заинтересованы, что убедительно просили продолжить чтение. Несколько раз приносили и уносили кушанье, и не прежде сели за обед, когда комедия была прочитана до конца. А после обеда актер Дмитревский, по общему требованию, должен был опять читать ее сначала.

(«Из жизни писателей»)

Ермил Костров

Талантливый переводчик «Илиады» Е. И. Костров был большой чудак и горький пьяница. Все старания многочисленных друзей и покровителей поэта удержать его от этой пагубной страсти постоянно оставались тщетными.

Императрица Екатерина II, прочитав перевод «Илиады», пожелала видеть Кострова и поручила И. И. Шувалову, известному в то время меценату, привезти Кострова во дворец. Шувалов, которому хорошо была известна слабость Кострова, позвал его к себе, велел одеть на свой счет и убеждал непременно явиться к нему в трезвом виде, чтобы вместе ехать к государыне. Костров обещал; но когда настал день и час, назначенный для приема, его, несмотря на тщательные поиски, нигде не могли найти.

Шувалов отправился во дворец один и объяснил императрице, что стихотворец не мог воспользоваться ее милостивым вниманием по случаю будто бы приключившейся ему внезапной и тяжкой болезни. Екатерина выразила сожаление и поручила Шувалову передать от ее имени Кострову тысячу рублей.

Недели через две Костров явился к Шувалову.

— Не стыдно ли тебе, Ермил Иванович, — сказал ему с укоризною Шувалов, — что ты променял дворец на кабак?

— Побывайте-ка, Иван Иванович, в кабаке, — ответил Костров, — право, не променяете его ни на какой дворец!

(«Из жизни русских писателей»)

* * *

В 1787 году императрица пожаловала ему тысячу рублей за перевод «Илиады». Костров с этими деньгами отправился покутить в свой любимый Цареградский трактир. Здесь попивая вино, он встретил убитого горем офицера.

Поэт разговорился с ним и узнал, что офицер потерял казенные деньги — восемьсот рублей, и теперь его должны разжаловать в солдаты.

Костров сказал:

— Я нашел ваши деньги и не хочу воспользоваться ими! — и с этими словами положил восемьсот руб. перед удивленным офицером и тотчас же скрылся.

Но Кострова в Москве все знали, и добрый поступок его вскоре стал известен городу.

* * *

На языке Кострова «пить с воздержанием» — значило пить так, чтобы держаться на ногах.

Однажды Костров шел из трактира с Верещагиным, тоже поэтом, студентом, который, выпив не с воздержанием, упал и пополз на четвереньках.

— Верещагин! — закричал ему Костров. — Не по чину, не по чину!

* * *

Костров напился и был не в силах встать с дивана.

Один из присутствующих, желая подшутить над Костровым, спросил:

— Что, Ермил Иванович, у тебя мальчики в глазах?

— И самые глупые! — ответил Костров пытающемуся уязвить его.

(«Искра», 1859. № 38)

* * *

Херасков очень уважал Кострова и предпочитал его талант своему собственному. Это приносит большую честь и его сердцу, и его вкусу. Костров несколько времени жил у Хераскова, который не давал ему напиваться. Это наскучило Кострову. Он однажды пропал. Его бросились искать по всей Москве и не нашли. Вдруг Херасков получает от него письмо из Казани. Костров благодарит его за все его милости, «но, — писал поэт, — воля для меня всего дороже».

* * *

Однажды в университете сделался шум. Студенты, недовольные своим столом, разбили несколько тарелок и швырнули в эконома несколькими пирогами. Начальники, разбирая это дело, в числе бунтовщиков нашли бакалавра Ермила Кострова. Все очень изумились. Костров был нраву самого кроткого, да уж и не в таких летах, чтоб бить тарелки и швырять пирогами. Его позвали в конференцию. «Помилуй, Ермил Иванович, — сказал ему ректор, — ты-то как сюда попался?..» — «Из сострадания к человечеству», — отвечал добрый Костров.

(А. Пушкин)

* * *

Он жил несколько времени у Ивана Ивановича Шувалова. Тут он переводил «Илиаду». Домашние Шувалова обращались с ним, почти не замечая его в доме, как домашнюю кошку, к которой привыкли. Однажды дядя мой пришел к Шувалову и, не застав его дома, спросил: «Дома ли Ермил Иванович?» Лакей отвечал: «Дома; пожалуйте сюда!» — и привел его в задние комнаты, в девичью, где девки занимались работой, а Ермил Иванович сидел в кругу их и сшивал разные лоскутки. На столе, возле лоскутков, лежал греческий Гомер, разогнутый и обороченный вверх переплетом. На вопрос: «Чем он это занимается?» — Костров отвечал очень просто: «Да вот девчата велели что-то сшить!» — и продолжал свою работу.