Гавриил Державин
Державин был правдив и нетерпелив. Императрица поручила ему рассмотреть счета одного банкира, который имел дело с Кабинетом и был близок к упадку. Прочитывая государыне его счета, он дошел до одного места, где сказано было, что одно высокое лицо, не очень любимое государыней, должно ему какую-то сумму.
— Вот как мотает! — заметила императрица. — И на что ему такая сумма!
Державин возразил, что кн. Потемкин занимал еще больше, и указал в счетах, какие именно суммы.
— Продолжайте! — сказала государыня.
Дошло до другой статьи: опять заем того же лица.
— Вот опять! — сказала императрица с досадой. — Мудрено ли после этого сделаться банкротом!
— Князь Зубов занял больше, — сказал Державин и указал на сумму.
Екатерина вышла из терпения и позвонила. Входит камердинер.
— Нет ли кого там, в секретарской комнате?
— Василий Степанович Попов, ваше величество.
— Позови его сюда. — Попов вошел.
— Сядьте тут, Василий Степанович, да посидите во время доклада; этот господин, мне кажется, меня прибить хочет…
(М. Дмитриев)
Императрица имела очень плохой слух, не понимала музыки, но любила ее слушать и приказывала князю Платону Александровичу Зубову устраивать у нее квартеты и комнатные концерты. Прослушав однажды квартет Гайдна, она подозвала Зубова и сказала ему на ухо:
— Когда кто-то играет соло, то я знаю, что, как кончится, ему надо аплодировать, но в квартете я теряюсь и боюсь похвалить некстати. Пожалуйста, взгляни на меня, когда игра или сочинение требует похвалы.
(Из собрания Е. Львовой)
А. И. Мусин-Пушкин
В 1794 году президент Санкт-Петербургской Академии художеств Алексей Иванович Мусин-Пушкин, присутствуя в Синоде, через камер-лакея получает от Екатерины II повеление немедленно прибыть во дворец. Пушкин находит императрицу в кабинете, сидящую за столом с листом бумаги, который при входе его, перевернув, она спросила:
— Послушай-ка, господин президент, все ли у вас в Академии благополучно?
— Слава Богу, ваше величество, — отвечал Пушкин со спокойным духом.
— Не случилось ли чего необыкновенного в типографии?
— Ничего, государыня!
— Подивитесь! Я больше вашего знаю, что делается там, где вы поставлены начальником! Один несчастный, служивший в типографии вашей, лишил себя жизни.
Сии слова привели его в великое замешательство.
— Я желаю через начальников знать о всяком происшествии во вверенных им местах, — с гневным видом продолжала Екатерина и, заметив его смущение, с кротостью спросила: — Что ж вы молчите? Я готова выслушать от вас оправдание.
— Если вашему величеству угодно, то позвольте донести, что я сомневаюсь в справедливости известия, вам сообщенного, — сегодня поутру я получил рапорт о благополучном состоянии всех служащих в Академии; да и типографский надзиратель, который у меня был, не сказал мне ни слова о том, что я теперь узнал от вашего величества.
— Извольте же, не мешкая, справиться об этом и успокоить меня, — промолвила императрица.
Бдительный начальник пришел в уныние, услышав выговор от своей благодетельницы, в крайнем смущении поспешил в Академию. Приезд его в необычное время произвел между великим числом живших там сильную тревогу; надлежало поодиночке всех перекликать и узнать об отсутствующих. Под конец уже нижний служитель объявил, что он слышал о подобном происшествии, в Академии наук случившемся. Пушкин узнает, что самоубийца — при типографии промотавшийся комиссар, устрашившийся отчета. Алексей Иванович, успокоившись, в ту же минуту приказал заготовить для императрицы объяснение, крупным прямым шрифтом, ибо курсивных литер она не любила, в пол-листа, по обыкновению, написанное, которое и привозит во дворец.
— Кто ж из нас виноват, сударь? — спросила Екатерина.
— Ни ваше величество, ни я, — отвечал он и подал обстоятельное известие о несчастном.
— Вы неправду сказали! — произнесла Екатерина, прочитав несколько строк.
— Вы неправду сказали, — повторила императрица, — оскорбив вас выговором и упреком, признаю себя виновной: человеку свойственно ошибаться… Если когда случится вам быть виновным, то даю слово оказать вам всякое снисхождение — вспомните поговорку, что и горшок с горшком в печи столкнутся.
Алексей Иванович, тронутый до слез столь редким великодушием, стал на колени. «Я недостоин, чтоб мать российского народа признавала себя виновною!» — сказал он.
(Из собрания П. Карабанова)
Однажды князь Николай Иванович Салтыков поднес императрице список о производстве в генералы. Чтобы облегчить императрице труд и обратить ее внимание, подчеркнул он красными чернилами имена тех, которых производство, по его мнению, должно было остановить. Государыня нашла подчеркнутым имя бригадира князя Павла Дмитриевича Цицианова.
— Это за что? — спросила она.
— Офицер его ударил, — отвечал Салтыков.
— Так что ж? Ты выйдешь от меня, из-за угла накинется на тебя собака, укусит, и я должна Салтыкова отставить? Князь Цицианов отличный, умный, храбрый офицер, им должно дорожить, он нам пригодится. Таких людей у нас немного!
И собственноручно отметила: «Производится в генерал-майоры».
Екатерина не ошиблась: князь Цицианов оправдал ее мнение — пригодился!
(«Исторические рассказы…»)
В царствование Екатерины II Сенат вынес решение, которое императрица подписала. Этот подписанный приказ перешел от генерал-прокурора к обер-прокурору, от него к обер-секретарю и, таким образом, попал в экспедицию.
В тот день в экспедиции был дежурным какой-то приказный подьячий. Когда он остался один, то напился пьяным. При чтении бумаг попалось ему в руки подписанное императрицей решение. Он прочел «быть по сему» и сказал:
— Врешь, не быть по сему.
Взял перо и исписал всю страницу этими словами: «Врешь, не быть по сему» — и лег спать.
На другое утро он пошел домой, в экспедиции нашли эту бумагу и обмерли от страха.
Поехали к генерал-прокурору князю Вяземскому. С этой бумагой он поехал к императрице и бросился ей в ноги.
— Что такое? — спросила она.
— У нас несчастье, — сказал Вяземский, — пьяный дежурный испортил ваш приказ.
— Ну что ж, — сказала государыня, — я напишу другой, но я вижу в этом перст Божий; должно быть, мы решили неправильно. Пересмотрите дело.
Пересмотрели дело, и оказалось: действительно, оное решение было неправильным.
(Из собрания М. Шевлякова)
Некий Я. Ф. Фрейгольд имел место чиновника, которое в то время обогатило бы всякого, но по собственной честности не нажил ничего и вышел из службы чист и беден.
Его представили к пенсиону.
Государыня отвечала, что он, конечно, сберег что-нибудь из своих очень высоких доходов.
Ей доложили, что он формально ничего не имеет.
— Или он дурак, — отвечала она, — или честнейший человек. Однако в обоих случаях имеет надобность в пособии.
И подписала указ.
(Из собрания М. Шевлякова)
В 1795 году главнокомандующий в Москве Михаил Михайлович Измайлов был вызван Екатериной II в Царское Село. Прогуливаясь с императрицей по саду, он зацепился за дерево и сдернул парик. По трусливому нраву, в сильном замешательстве, он начал извиняться. Екатерина, в продолжение многих лет, будучи к нему милостива, сказала: «К чему?.. Если бы ты был молод и желал нравиться молодой женщине, то подобный случай заставлял бы страшиться отказа; а мы состарились и доживаем век».
(Из собрания П. Карабанова)
Однажды Екатерина II сидела в Царскосельском саду на скамейке вместе с любимой камер-юнгферой своей Перекусихиной.
Проходивший мимо петербургский франт, не узнав императрицу, взглянул на нее довольно нахально. Он даже не снял шляпы и, насвистывая, продолжил прогулку.
— Знаешь, — сказала государыня, — как я обижена на этого шалуна? а я ведь могу остановить его и намылить ему голову…
— Ведь он не узнал вас, матушка, — возразила Перекусихина.
— Да я не об этом говорю… Конечно, не узнал… Но мы с тобой прекрасно одеты… Он обязан был иметь к нам хоть как к дамам уважение… Впрочем, — прибавила Екатерина, рассмеявшись, — надо сказать правду, постарели мы с тобой, Марья Саввишна… а будь мы помоложе, поклонился бы он и нам.
(«Древняя и новая Россия», 1879. Т. 1)
В 1796 году несколько молодых людей, проходя довольно близко от императрицы, сидевшей в Царскосельском саду, не обратили (на нее) внимания и даже не сняли шляп. Марья Саввишна Перекусихина хотела сделать выговор, но Екатерина, удержав ее за руку, сказала:
— Оставь их! на нас не смотрят, — стары стали.
(П. Вяземский)
Однажды государыня Екатерина, будучи в Царском Селе, почувствовала себя нехорошо; приехал Роджерсон, ее любимый доктор, и нашел необходимым ей пустить кровь, что и сделано было тотчас.
В это самое время докладывают государыне, что приехал из Петербурга граф Александр Андреевич Безбородко, узнать об ее здоровье. Императрица приказала его принять.