Скворцов не поднял головы, когда послышался хруст коралловой крошки. Сухие водоросли оказались не совсем сухими — пропитались росой, поэтому костер разгорался неохотно. Он сушил в ладонях отдельные талломы, складывал шалашиком. Потом поднес огонек еле теплящейся зажигалки. Шалашик нехотя занялся. Несколько минут егерь следил за тем, чтобы зародыш будущего костра не угас, и оглянулся только тогда, когда услышал шварканье раковины о прочную чешую рыбы-совы…

…Рыбка получилась, что надо. Пропеченная, посоленная — не чета субтильным жемчужницам из подземного озера. Реми уплетала за обе щеки, губы и пальцы ее лоснились от жира. Лед в светлых глазах постепенно таял. И у Скворцова отлегло от сердца. А то егерь уже начал опасаться, что по возвращении загремит на рудники Парадиза-16 за изнасилование папиной дочки. Девственницы осьмнадцати с лишним лет… Могли, кстати, шлепнуть прямо здесь, на Сирене. И списать на исчезновение во время Карлика… А что? С их Пасаделя станется! У него глаза не столько профессионального телохранителя, сколько профессионального убийцы. Бывший сержант звездной пехоты таких повидал. Один Кемпнер-мясник чего стоит… стоил…

— Кстати, Реми, — сказал он, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. — Ты что-нибудь помнишь после того момента, когда тебя схватили эти… клейкие нити?

— Это медуза, — машинально поправила его Ремина. — Хаотично распределенная…

— Ого! — восхитился Скворцов. — Кто тебе сказал?

— Ты, Эндрю.

— Я?! Не помню…

— Во сне, — уточнила Реми.

— А-а… Интересные у тебя сны…

— Не очень, — буркнула она.

Егерь осекся. Не хватил ли он через край? Вдруг опять начнется истерика.

— Что я помню… — проговорила Реми. — Сначала я сильно испугалась. Подумала: все, из этой гадости мне не вырваться. Потом стало очень обидно. Мы столько пережили, столько прошли и вот теперь погибнем от какой-то клейкой дряни… В общем, я пыталась вырваться, как могла. А она, медуза эта, заволокла меня в пещеру и вдруг отпустила. Пришла я в себя, вижу — никого. Протоплазма булькает в «колбах». И вдруг появляется она — венценосная аксла!

— Отличное определение! — одобрил Скворцов. — Надо запомнить. Извини, продолжай!

— Она позвала крабопаука и велела меня поднять, — продолжала Ремина, воодушевляясь. — Не словами велела, а горловым таким клекотом… Я бы и сама встала, да сил совсем не осталось. Крабопаук схватил меня клешней и понес. Из этой… лаборатории в другую пещеру. Небольшую, уютную даже. Там было очень красиво, Эндрю. Освещалась пещера не плесенью и не рачками в трубках, а летучим крилем. Он роился под потолком разлохмаченной такой спиралью, как галактика… А в центре пещеры возвышалось ложе, вроде операционного стола. Крабопаук посадил меня на этот стол и убрался из пещеры. Тогда ко мне подошла венценосная аксла. Заклекотала низко так. И лапами начала делать пассы. — Реми показала, как именно. — Мне сразу спокойно стало… Тепло… Как будто в детстве, когда в коляске укачивали. Усталость и боль куда-то улетучились… Я расслабилась, лежу, в потолок смотрю, на галактику из криля. А она, галактика эта, вращается быстрее и быстрее и опускается ниже и ниже… Тогда мне стало казаться, что это и вправду галактика и что я приближаюсь к ней с сумасшедшей скоростью… Но, наверное, я уже засыпала…

— А аксла эта, венценосная, ничего с тобой больше не сделала? — спросил егерь.

— Ммм… Не помню… Вроде к руке прикоснулась… Уколола чем-то. Не больно совсем…

— В правую уколола? На сгибе локтя?

— Да, кажется… А откуда ты знаешь?

— Вот, смотри! — Он протянул правую руку, ткнул пальцем в крохотную припухлость на локтевом сгибе. — Есть у тебя такое?

Реми вскочила, как ужаленная мореной, уставилась на свою руку.

— Есть, — проговорила она. — Что это такое, Эндрю?

— Надеюсь, ничего страшного, — отозвался тот после некоторого раздумья. — Вряд ли твоя венценосная хотела нас убить. Для этого у нее была масса других способов… Скорее всего, она взяла у нас кровь…

— Зачем?!

Скворцов хмыкнул.

— Зачем берут кровь? — проговорил он. — Для анализа, разумеется… Может, не взяла, а наоборот — впрыснула что-то…

— Что именно?

— Не знаю, — отозвался егерь, — но предполагаю, что какой-то афродизиак… Не зря же мы так… завелись…

Ремине хотелось съязвить: ну да, с тобой можно только под афродизиаком, но остереглась. Она читала, что мужчины могут простить многое, но только не намек на свою мужскую несостоятельность. Нужно было срочно переводить разговор на другую тему.

— Можно теперь я спрошу, Эндрю?

— Да, ми… — он чуть было не сказал «милая», но во время поперхнулся.

Ремина постучала ему по спине твердым кулачком и продолжала:

— Это правда, что из всей роты капитана Кемпнера на Немезиде выжили только он и… ты?

Скворцов чертыхнулся про себя.

— Кто тебе это сказал?

— Об этом вопила тварь со щупальцами… голосом Джойса, как я понимаю…

Егерь вздохнул.

— Выходит, ты тоже слышала, — проговорил он. — А я думал, что…

— Ну? Так это правда?

Скворцов кивнул:

— Да…

— Зачем же ты мне соврал?

— Не совсем…

— Что не совсем?

— Соврал не совсем… С Немезиды вернулось трое… В том числе и сержант Кумбс…

20

Сержант Кумбс привалился спиной к древесному стволу, дрожащими пальцами вытащил сигареты. Вернее — серую вонючую кашицу, в которую превратилась пачка «Кэмела».

Блин, последняя заначка…

Кумбс стряхнул ее с пальцев, с надеждой посмотрел на Скворцова. Тот едва заметно покачал головой. В этих промозглых джунглях они научились понимать друг друга с полувзгляда. Да и не стоило лишний раз разевать пасть, если не хочешь, чтобы ее заткнули стрелой, как это случилось с Вудом.

Рядовой Вуд любил поржать по поводу и без повода. Кумбсу всегда казалось, что это не доведет жизнерадостного негра до добра. Так и вышло. Глядя на то, как Стражеско мучается с рацией, Вуд начал хихикать, будто чокнутый. Все произошло мгновенно. Хруст, короткий всхлип, и вот уже рядовой пригвожден к дереву, как бабочка иголкой. Туземная стрела пробила его смеющийся рот, вышибив редкие прокуренные зубы, а заодно и мозги.

Ребята, не дожидаясь команды, открыли огонь из всех стволов, да что толку… Посекли ветки, ободрали кору на паре-тройке деревьев, и все! Тот, кто стрелял в рядового Вуда, непостижимым образом оказался вне досягаемости стрелкового оружия мобильного подразделения звездной пехоты.

Капитан Кемпнер долго бесновался из-за этого, но сделать ничего не мог. Они давно уже перестали быть бравыми вояками. Они превратились в стаю затравленных шакалов, способных лишь огрызаться. Смерть Вуда была далеко не первой в отряде и стала далеко не последней. И не самой экзотической. Связиста Стражеско подстерегла ловчая яма, утыканная кольями. Якимото утонул в болоте. Райскин рехнулся и учинил самострел. Насрулло сожрали мелкие пернатые гады, близкие эволюционные родственники проклятых «попугаев» — аборигенов Немезиды.

Насчет эволюционных родственников объяснил сержант Скворцов, головастый парень, экзобиолог по гражданской специальности. Он кое-что понимал в происходящем. Сам капитан Кемпнер советовался с ним. Иначе бы они не добрались до места посадки шаттла-эвакуатора. Вернее, до того места, где он должен был сесть, черт побери этих летунов!

Они вышли к взлетно-посадочной просеке еще на рассвете. Капитан Кемпнер и два сержанта: Кумбс и Скворцов. Все, что осталось от роты численностью в двадцать человек. Что они искали на этой богом забытой планете, знал лишь капитан Кемпнер. Что-то весьма важное, надо думать. Кемпнер словно взбесился. Убивал пернатых направо и налево, не обращая внимания на пол и возраст…

Не сержантское дело рассуждать о том, что должно, а чего не должно делать начальство, но, положа руку на сердце, следовало признать, что в лице капитана Кемпнера оно совершило большую ошибку. Если бы довелось ему, Кумбсу, командовать отрядом на этой мерзкой планетке, он бы прочесал заданный квадрат, порасспросил бы аборигенов и убрался подобру-поздорову на десантный корабль. Может быть, без потерь личного состава и не обошлось бы, чужая планета — это чужая планета! Но не семнадцать же человек за один рейд, блин горелый!

Кумбс покосился на капитана. Тот сидел, нахохлившись, под наброшенной на кустарник маскировочной сеткой и остервенело крутил верньеры полевой рации. Шесть часов кряду он пытался запросить шаттл для эвакуации, но тщетно. В эфире было пусто, только трещали грозовые разряды, предвещая очередной ливень.

Боже, какие на Немезиде ливни! Сплошная, непрошибаемая стена воды. Даже влагонепроницаемые комбинезоны от нее не спасают. Пять человек они потеряли в первый же ливень. Парней смыло стремительным, похожим на цунами, наводнением. Остальным удалось закрепиться на деревьях и выжить. Неудивительно, что капитан рассвирепел, когда обнаружил на верхушках тех же самых деревьев гнездовья «попугаев». Вырвал у Райскина огнемет и тетратиловой струей прошелся по домам-гнездам ни в чем не повинных аборигенов.

С этого момента отряд преследовали сплошные неудачи. Словно «попугайские» духи прокляли звездных пехотинцев. Во всяком случае, смерть шла за разведчиками по пятам. Трое солдат были задушены лианами. Скворцов объяснил потом, что следует опасаться контактной сети, которую хищные лианы распускают по земле. Зацепишь такую случайно, и прочные, как стальные тросы, растения-паразиты оплетут тебя в мгновение ока.

Кемпнер снова решил покарать дикарей. На этот раз он не спешил. Он позволил себе насладиться пытками. Хилые с виду, безответные создания в ярких перьях умирали молча. Даже бывалого Кумбса выворачивало наизнанку. Запах горелого пера и расширенные на всю ширину треугольных глаз зрачки теперь мерещились сержанту даже наяву. Рядовой Робин, санинструктор отряда, оказался еще более чувствительным. Он попытался помешать капитану, и тот в него начал стрелять. Да, видно, у самого руки тряслись. Промахнулся.

Робин сбежал. Дезертировал. И скорее всего, давно сгинул. Потому что после того началась настоящая бойня. Первая стрела пригвоздила Вуда. Следующие стрелы летели со всех сторон. Они пробивали бронежилеты, каски и все, что было под ними. Ответный огонь не причинял невидимым стрелкам ни малейшего вреда. По крайней мере, ни одного убитого из автомата, ручного пулемета или теплового ружья пехотинцы не видели. Только — стрелами!

Капитан Кемпнер задремал, клюнул носом, но вдруг вздрогнул, открыл глаза. Тронул верньер настройки, чуть-чуть довернул. Что-то быстро забормотал одними губами. Кумбс и Скворцов переглянулись: неужто шаттл объявился? И точно! В обложенном свинцовыми тучами небе родился гул. Он усиливался с каждой минутой. Перекрыл надоедливый, выматывающий душу шелест дождя. Наконец горячий ветер согнул верхушки деревьев, всполошил мелких летающих тварей. Шаттл зашел на посадку.

Капитан знаками показал Кумбсу: ты первый! Сержант кивнул, перехватил покрепче автомат и пополз между замшелыми валунами, за которыми они отсиживались. Кумбс надеялся, что аборигены испугаются шаттла. Ведь «попугаи» не любят огня…

Стрела чиркнула по камню, словно свинцовая пуля, — гранитная крошка простучала по сержантской каске. Кумбс, не глядя, дал очередь в лесной полумрак. Его поддержал Скворцов, который полз следом. В ответ посыпались стрелы. Одна пробила наплечник Кумбса и задела кожу. Вторая зацепила вскользь по каске. Сержанту показалось, что его двинули по башке молотком.

Как это у них получается? Видел Кумбс эти стрелы. Обыкновенные дикарские дрючки с обсидиановыми наконечниками. Совершенно непостижимо, как «попугаи» умудрялись метать их с такой силой. Хилыми своими ручонками… Колдовство, не иначе! Кумбс вспомнил, как он пытался хохмы ради согнуть лук, который он подобрал у подножия «попугайского» гнездовья. У него ничего не вышло! У чемпиона батальона по силовому троеборью — не вышло! Колдовство, точно колдовство…

Вот и просека. Точнее — вытянутая проплешина, выжженная тетратилом. А посредине — шаттл. Радующая плавностью линий и техническим совершенством машина. Чуть покачивается на амортизаторах вдоль продольной оси. Движки на консолях горячие — дождевые капли испаряются на подлете. И десантная аппарель опускается медленно… У Кумбса даже пятки зачесались, так захотелось почувствовать под ногами надежную сталь корабельной палубы, а не эту гниль, в которой он сейчас лежит, стараясь слиться с лесной подстилкой.

Обстрел прекратился. Неужели аборигены все-таки испугались и удрали в лес? Ох, не верится! Затаились. Выжидают, когда пехотинцы рванут через просеку. И ведь придется… Одна надежда, что летуны прикроют. Не зря же у них пулеметная башенка имеется. Перед пятидесятым калибром этим стрелкам в перьях не устоять точно. Вот только бортстрелки на шаттлах, как правило, аховые — глазом не успеешь моргнуть, как тебя же и продырявят. Было дело на Эсмеральде… Ладно, бог не выдаст, капрал не съест…

Капитан Кемпнер протиснулся между валуном и сержантом, ощупал цепким взглядом дистанцию прорыва. Скомандовал:

— Давайте, парни, на первый-второй!

Сержант Кумбс пружинисто вскочил, бросился к шаттлу, непрерывно тарахтя из автомата. Он прикрывал командира справа. Замыкал Скворцов, прикрывая левую сторону. Кемпнер бежал между ними.

И тотчас же полетели стрелы. Аборигены применили излюбленную тактику — стрелы повалили с трех сторон и посыпались сверху. Пулемет шаттла молчал, но Кумбсу везло. Он преодолел уже половину расстояния до аппарели, и ни одна стрела его не задела.

«Доберусь живым, проставлюсь ребятам… пусть радуются, что сержант Кумбс вырвался с треклятой Немезиды…».

Он ухватился за эту мысль, как за последнюю ниточку. До шаттла было рукой подать. Еще пятнадцать, ну двадцать шагов…

— Сержант! — каркнул за спиной капитан. — Стой! Напра-аво!

Он не успел осознать смертоносного смысла команды. Сработали рефлексы.

Остановился. Развернулся, прикрывая отход товарищей по оружию, грудью встречая всю ненависть восставшей планеты. Кемпнер и Скворцов прошмыгнули к аппарели. Запоздало ударил пулемет шаттла…

— …Кемпнер приказал его бросить, — добавил егерь, вороша золу, — но я все-таки рискнул и втащил Кумбса на борт… Кровищи было… «Попугаи» утыкали его стрелами, как дикобраза, но хватило бы и одной…

Они помолчали.

Жизнь на атолле входила в дневную силу, хотя по меркам Сирены было еще раннее утро. Из зарослей актиний показался клоун-ворчун, сорвал длинную прядку самострелы и утащил в чащобу. На берег опустилась стая рыбоптиц. Ремина невольно загляделась на живую радугу их плавников. Странно было видеть это все. Она как будто не вернулась с дождливой Немезиды. С планеты, от полюса до полюса покрытой болотистыми лесами. С планеты, где, несмотря на всепроникающую сырость, чистая пресная вода — высшая ценность… Планеты тайны, смерти и отмщения…

Захрустела коралловая крошка под тяжестью нескольких десятков ног. Егерь вскочил. Реми тоже.

— Кто это, Эндрю? — спросила она.

Он не ответил.

Из зарослей вышла группа людей и взрослых аксл. Все были вооружены. Скворцов машинально положил ладонь на рукоять револьвера, но вспомнил, что барабан пуст и сплюнул от досады.

Человек, который возглавлял отряд, показался ему знакомым. Длинный, худой, с щегольской эспаньолкой на загорелом лице. Черт побери! Ну конечно же! Этот дурацкий пробковый шлем на Сирене носит только один чудик!

— Buenos dias, Кристо! — крикнул егерь и помахал магистру сиренианского отделения Юнион Гэлакси.

21

— Мы могли выйти и оттуда… — Скворцов указал на пещеру: темное пятно на оранжево-красном теле рифа. — А могли и оттуда… — он поднял руку, ткнул пальцем в сторону неприметной расщелины.

— То есть, Эндрю, ты не помнишь?

Судя по всему, Кристо им не поверил. Ни егерю, ни Реми. Долговязый жевал губами, топорщил усы, играл кустистыми бровями. Его спутники — длинноволосые и бородатые волонтеры — открыто перемигивались и похихикивали. Сверкали на солнце рубиновые сердца, приколотые к застиранным рубашкам и футболкам.

— Я много чего помню, Кристо, — в голосе Скворцова прозвучала досада, — из того, что хотел бы забыть навсегда.

— Что же вы видели, когда шли через Хардеген?

Егерь вздохнул, взлохматил ладонью волосы.

— Коняшку Ричи Макги видели. Представляешь?

— Ветерка, что ли? — оживился Кристо. — Кто бы мог подумать, кто бы мог предположить, — пропел он, отворачиваясь от Большого барьерного рифа.

Реми сидела неподалеку: прижавшись спиной к дендрополипу тигровой окраски, обхватив колени руками. Ей было стыдно смотреть Кристо в глаза. И не потому, что час назад она кувыркалась на песочке с егерем (он же биолог, он же сержант, он же исполнитель приказов Кемпнера-мясника) — в жизни всякое случается. А оттого, что ей совсем не… Ах, как стыдно! Очень стыдно признаваться в этом себе самой! Но…

Ей больше не хотелось быть волонтером!

Папа? — толстяк, скряга и старый развратник — оказался десять тысяч раз прав! Он, конечно, не мог учесть вмешательства симмонсов в воспитательный процесс, но — тем не менее! Отец добился своего: Реми выпустила пар. Она за неполные сутки Сирены прошла через кровь, грязь, страсть; повидала смерть, прикоснулась к тайне и вот теперь сидит в лохмотьях на песке, как неприкаянная. Смотрит на испанского гранда и его оруженосцев, а сама отчаянно хочет домой: во дворец папа?, что в Ницце. К слугам и пахнущим шампунем лабрадорам, к своей электрогитаре, к мольберту и краскам, к фотографии матери в траурной рамке.

Проклятый Арух-иуда! Чокнутый миссионер! Вырвал ее рубиновое сердце. Растоптал на пластиковом полу салуна Опарыша. Но все-таки он дал маху: Реми так и не ощутила желания повернуться к истинной вере лицом, тем более — прочими частями тела.

— Моя госпожа…

Кристо взял Реми за руку, поклонился, поцеловал расцарапанные пальцы.

— Я хочу домой! — смогла лишь выдавить она.

Волонтерка. Героиня. Настоящий писатель!

Стыдно, стыдно, стыдно…

До тошноты противно. Но ничего — ничегошеньки! — с собой не поделать.

— Конечно-конечно, — прошептал Кристо бархатистым голосом. — Но, госпожа! — Он украдкой оглянулся, затем присел на корточки рядом с Реми. — Пока Эндрю нас не слышит… Не будете ли вы любезны объяснить, что на самом деле произошло?

Реми вздрогнула. Покрепче сжала руками колени, закусила нижнюю губу, чтоб не разреветься белугой.

— Не бойтесь, — продолжал увещевать Кристо. — Я смогу вас защитить. Вижу, вы потеряли рубиновое сердце. Вот, — он отцепил от рубашки значок, — возьмите мое!

Он повесил безделушку на то, во что превратился топик Реми.

— А теперь скажите ради всего святого, что произошло на самом деле? Поймите меня правильно, Эндрю — неплохой парень, но… — Кристо мигнул обоими глазами, точно аксла, — ему вечно недостает денег, Реми.

Ремине не хотелось что-либо объяснять. Тем более она слышала, что Скворцов уже поведал Кристо об их злоключениях. Егерь почему-то не стал рассказывать о псевдолабораториях и творящихся в них делах. И про венценосную акслу тоже не сказал ни слова. Реми рассудила, что это дела колонистов. Вроде кто первый открыл, тому и карт-бланш на исследования. И пусть; не сказал — значит, имеются причины.