Кому дадут «прикурить» братья по оружию, радист не услышал. В горящем японском танке, наползшем на «тридцатьчетверку», со всей мощью сработал неизрасходованный боезапас. Во все стороны разлетелись искореженные обломки брони…

14 августа 1945 года с полевого аэродрома семнадцатой армии в четырнадцать часов двадцать две минуты встали на крыло и взяли курс к квадрату 2 «Б»-8 экипажи штурмовой эскадрильи. Три звена по четыре «Ил-2» в каждом. После взлета «горбатые» (прозванные так на армейском жаргоне за чересчур крупный фюзеляж), ревом двигателей разорвав небо, умчались на восток.

Прижимаясь к земле, трое танкистов добрались до одного из подбитых танков первого взвода. Здесь залегли двое десантников. Увидев танкистов, один из них улыбнулся:

— Подкрепление прибыло. Хорошо горят, молодцы, — он махнул в сторону подбитых японских танков. — Всех пожгли. Сейчас пехота подойдет… только держись, братцы.

Вражеские пехотинцы, отставшие от японских танков, мчавшихся на предельной скорости, неумолимо приближалась на бросок гранаты.

Час неравного боя, грохота взрывов, стрельбы, крика и стонов…

Шестьдесят минут жестокой схватки за крохотный клочок чужой маньчжурской степи.

Это время казалось Шаржукову быстротечным, когда удавалось отбить очередную атаку самураев, и целой жизнью, растягивавшейся в вечность, когда из дыма враг напирал несокрушимой волной, и от его остервенелого огня невозможно было укрыться. Особенно томительно и долго тянулись минуты затишья, тогда убитые перед русскими позициями казались изготовившимися к броску, и японцы расплывчатыми силуэтами мелькали между навечно застывшими танками, готовясь к новой атаке.

Потом была сама атака, и «белые тигры», уже в который раз, опять откатываются под пулеметным огнем, под автоматными очередями чудом еще оставшихся десантников и танкистов. Живых после очередной атаки все меньше. Патроны на исходе.

Не успевали оседать одни земляные фонтанчики, поднятые пулями, как рядом с ними возникали новые. Не успевала откатиться одна волна атакующих, как ее уже подкрепляла следующая.

Давно прошло расчетное время, когда должны были подойти основные силы второй отдельной механизированной бригады. Но помощи все не было. У Олега в голове неотвязно крутилась мысль: «Когда же? Скоро ли?»

Открытая полоса перед подбитой «тридцатьчетверкой», из-под которой отстреливался экипаж ротного, была усеяна вражескими трупами, застывшими в нелепых позах.

Стрельба все нарастала. Плотность японского огня достигла максимума. Еще немного, и они подберутся вплотную.

Шаржуков усилием воли заставил себя собраться. На войне расслабился, считай, пропал. А дурное предчувствие надо задвинуть туда, откуда оно появилось.

По редким, в два-три патрона, очередям советских пехотинцев капитан мог безошибочно судить, что приближается последняя схватка. Ротный разглядел пулеметчика в неглубоком окопе. Чуть сбоку от него горбился сержант, фамилию которого Олег не успел запомнить. Шаржуков свистнул и показал ему руку с загнутыми пальцами: «Нас осталось трое». В ответ сержант приподнял диск с патронами: «Последний…»

Взлетела, вспыхнув белым росчерком, сигнальная ракета. В дыму и гари замелькали низкорослые фигурки солдат с «арисаками» в руках. Замельтешили огненные строки автоматных очередей. Визгливо запели пули, звонко цокая по броне. Олег увидел, как прямо напротив него вырос из дыма темный силуэт офицера с обнаженным мечом в руках. Танкист нажал на спусковой крючок автомата. Вдох — плавно выбранный ход курка. Будто уколовшись о его, Шаржукова, короткую очередь, фигура самурая надломилась и рухнула, едва не дотянувшись простертой рукой с мечом до танкового катка, за которым залег танкист.

Справа «дегтярев» крестил японцев пулеметным огнем. Его очереди скосили вырвавшихся вперед солдат. Оттуда раздавались крики и стоны.

Скупо, расчетливо стрелял десантник из пулемета, экономя патроны, и вдруг, неестественно рванувшись, будто привстал над своим «дегтярем», взмахом руки сбил каску и повалился на спину, неловко подвернув ноги.

— Дима, к пулемету! — крикнул сержант Алпатов, прижимая японцев к земле огнем из автомата. — Я прикрою.

На крик сержанта никто не отозвался. Сухо клацнул боек автомата. В горячке боя он не заметил, как кончились патроны.

— Оглох, Федоришин?! — сержант повернул голову.

Он увидел полузасыпанного землей Димку. Тот, склонив голову, смотрел безжизненными глазами в сторону командира. Рядом лежал пулемет с прикладом, расщепленным пулей. В руке десантник сжимал обоюдоострый нож.

Замолчавшие автоматы и крик сержанта словно обнадежили японцев. С их стороны раздались голоса:

— Русская, сдаваясь! Житя будешь!

— Сейчас, сейчас, тороплюсь… — бормотал себе под нос Алпатов, подползая к пулемету. — Подождите чуток.

Он, не церемонясь, локтем отпихнул мертвого пулеметчика.

— Извини, братишка, подвинься.

Снова ожил «дегтярев». Да только недолго «жить» этому пулемету, считаные секунды: сейчас кончатся патроны… Дал очередь, свалил одного или двух. Остальные залегли.

Танкисты стреляли по японцам из автоматов в проемы между катками. Обездвиженный танк превратился в стальную долговременную огневую точку с тремя амбразурами.

«Белые тигры» стали короткими перебежками преодолевать открытое место между подбитыми танками. Одни бегут, другие прикрывают винтовочным огнем из «арисак», прижимая десантников к земле. Заходили с фланга, продолжая кричать на бегу:

— Сдавайса! Живой будешь, рюсски. Сдавайса!

Сколько их было, сержант не мог сосчитать. Японцы набегали и справа, и слева, и прямо на него. Вот-вот навалятся, возьмут живым…

«Врешь, не возьмешь!» Алпатов вскинул пулемет с раздвинутыми сошками на стволе, дал очередь от бедра, с ужасом ожидая, что вот сейчас закончатся патроны. Двое с воплем, будто их кто-то толкнул в грудь, и хватая ртом воздух, упали так близко, что сержант невольно отступил назад. От его коротких очередей упали еще несколько японцев…

Стрелка противотанкового ружья на левом фланге враги отрезали от своих. Второго номера срезало осколком. Уже не осталось патронов. Кончились гранаты. На истребителя танков Калабухова одновременно бросились четыре японца. Навалились скопом. Такого врага почетно взять живьем. Андрей ожесточенно отбивается прикладом автомата с пустым диском. Кряжистый мужик, будто вырубленный пьяным плотником из дубовой колоды, быстро справился с тремя «белыми тиграми». Но остался еще четвертый, самый опасный. С ним, жилистым и вертким, все норовившим заехать ребром ладони по шее десантнику, пэтээровец покончил, вдребезги разбив о его голову приклад автомата…

Раскатистым громом пророкотали низкие небеса.

Басовитый гул нарастал. Шаржуков физически ощутил приближающуюся опасность. Он хотел скомандовать, крикнуть пехотинцам: «В укрытие!» Гул перерос в истошный визг. Над головой страшно громыхнуло, будто по многострадальному подбитому танку, как по наковальне, долбанули чудовищным молотом. Земля больно ударила в лицо. Пришло знакомое беспамятство — без звуков и тревог.

Небо над головой надсадно ревело двигателями пикирующих самолетов. По старой фронтовой привычке Алпатов автоматически отметил: «Наши!» Сержант с пулеметом в руках, уже собравшийся помирать, вскинул голову и улыбнулся…

Штурмовики стальными ястребами пикировали из поднебесья. Реактивные снаряды устремлялись к земле. Летчики ставили последнюю точку в этом бою. Пулеметчика отшвырнуло взрывной волной. Небо поменялось с землей местами.

Штурмовики прилетели на помощь остаткам десанта. Сегодня «летающие танки» были полновластными хозяевами неба. Не было и в помине их двух главных врагов: зениток и истребителей противника.

Ведомый, обнаружив цель, покачал крыльями. Ошибиться невозможно. Черные стальные остовы выгоревших «тридцатьчетверок» с выбитыми катками, перебитыми гусеницами и скособоченными орудийными башнями были единственным ориентиром в бескрайней степи для «Ил-2». На земле среди подбитых, горящих факелами танков метались крошечные человечки в зеленой форме. Наши или японцы — не поймешь. Вроде японцы. Командир группы передал по рации команду летчикам: «Приготовиться к штурмовке!.. Разворот вправо! Атакуем!»

Штурмовка! Из-под крыльев самолетов сорвались с направляющих реактивные снаряды. Огненные стрелы, оставляя за собой дымный след, понеслись к цели. Буквально через секунды на земле распустились огненные цветы взрывов. Одновременно с пуском ракет летчики дали дружный залп бортового оружия. Пушки и пулеметы молотили безостановочно. Воздушные асы боеприпасов не экономили.

Пикировали летчики на «илюхах» круто, а выводили самолеты из атаки на высоте пяти метров, а иногда и ниже. Ведомый разглядел искаженные ужасом лица, выпученные от страха раскосые глаза желтолицых солдат, разбегающихся в панике в разные стороны. «Белые тигры» напоминали нашкодивших котят. Пришла пора держать ответ. Летчики на выходе из пике от души поливали их свинцом.

Штурмовики, закончив первую атаку, пошли по «кругу», заходя на следующую. Крутой вираж, и «крылатые танки» еще раз прошли над подбитыми земными сородичами, «причесывая» японцев огнем из бортового оружия.

Горючее у «ильюшиных» было на исходе. В наушниках летчиков раздался голос командира: «Выходим из боя!» Оставив под крылом море огня, штурмовики легли на обратный курс. После двух воздушных налетов на земле осталось месиво: кровавые ошметки тел вперемешку с землей и разбитым оружием.

Штурмовка закончилась. Горючего хватит впритык вернуться назад. Рыцари неба улетели на полевой аэродром подскока. Надо заправиться, пополнить боекомплект пушек и пулеметов и снова в небо. На взлет! Сегодня у асов из ВВС был аншлаг!

* * *

Шел двадцатый год эпохи Сева, что по-японски означает — лучезарная, мирная жизнь. Пышное, красивое название. Шел август 1945 года, заканчивалась другая эпоха — эпоха крови и побед…

Ближайшей тактической задачей второй бригады было уничтожить опорный пункт, расположенный на господствующей высоте, получившей здесь название «Верблюд». В двух «горбах» этого японского верблюда скрывались трехъярусные железобетонные галереи. Подземное топливохранилище. Колоссальные склады продуктов и боеприпасов могли питать гарнизон укрепрайона в полной изоляции от основных сил. Подземная горная речка была неиссякаемым источником питьевой воды, а заодно крутила лопатки турбин электростанции.

Узел японской фортификации с презрительной надменностью возвышался над Маньчжурией. Здесь против русских солдат стояли все препятствия, какие только в состоянии создать человек в соединении с чудовищными природными преградами. Штурм этого узла мог быть осуществлен титанической работой артиллерии. Залпами гаубиц поднять на воздух японский бетон. Но это усилие — исполинское. Пришлось бы тянуть железнодорожную ветку для подвоза снарядов. Командование решило взять укрепленный узел хитростью и малой кровью советских солдат…

Из темных провалов глазниц-амбразур выглядывали стволы орудий и пулеметов. Извилистые гряды исполинских валунов, вросших в землю, органично вписанные в местность, служили препятствием для танков и самоходок. Противотанковая преграда, искусно замаскированная под естественный рельеф.

Высокая гора была изрыта бункерами и казематами, соединенными между собой переходами. Не забыли и о полевом госпитале с операционными и палатами. Готовились всерьез и надолго.

Равнину, густо заросшую гаоляном, уцелевшие местные жители окрестили «равниной смерти». Угрожающее название имело двойной смысл. Японцы называли ее так в полной уверенности, что для наступающих она станет сплошной братской могилой. Китайцы — потому что она уже была многослойным кладбищем. Под дерном покоились останки десятков тысяч строителей. Они унесли с собой в могилу тайну укрепрайона. Все, кто трудился на возведении «Верблюда», были истреблены. Закопали их во рвах, вырытых самими китайцами. Потом выпирающие длинные земляные горбы разровняли танками и аккуратно засеяли. Сочный гаолян особенно хорошо рос в этом месте…

За бетонными стенами надежно скрывались крупнокалиберные пулеметы и пушки. Пленные, словно сговорились, повторяли одно и то же: «Место неприступно…»

То, что задумано в штабах, не всегда аморально.

Пока танковая рота Шаржукова с десантом на броне, захлебываясь своей и вражеской кровью, отвлекала на себя внимание мобильного прикрытия «Верблюда», начался штурм после обходного маневра.

Орудия стояли наготове. Расчеты замерли в тягучем ожидании у пушек. Батальоны, подготовленные для бесшумного передвижения, собирались на штурм без выстрела, рассчитанный на внезапность удара. Плащ-палатки сброшены, вещмешки оставлены, сапоги, без которых немыслим солдат, сняты. Удар надо провести без звука! Сапоги сменили на туфли, какие носят китайские крестьяне. Интенданты оставили гулять босиком все близлежащие деревни, попадавшиеся на пути армейских колонн. Вокруг пояса обвязались веревками. Все необходимое для боя под рукой.

Выбрали отвесные кручи обратного склона. Никто и помыслить не мог о нападении оттуда. Впереди карабкались разведчики, специально натренированные для бесшумного восхождения. Они тянули за собой веревки, за которые цеплялись пехотинцы, чтобы не сорваться в пропасть с кручи. Японцы так ничего и не услышали. Защитникам горной цитадели русские свалились на голову, как гром среди ясного неба. «Мы залезли к ним в форточки», — рассказал потом командир передовой группы. Штурмовые отряды и впрямь подкрались вплотную к дотам, застигли самураев врасплох. Ножи, удавки, с хрустом сворачивали шеи. Ни вздоха, ни крика. Рукопашные схватки в узких коридорах. Молча резали и душили часовых и дежурные расчеты. Бетон укреплений «прогрызли» без помощи орудий. Бог войны в этот раз остался не у дел. В первые бреши следом за штурмовиками хлынула многострадальная пехота.

Японцы дрались с яростью обреченных. Никто не собирался сдаваться в плен, не молил о пощаде. Да и в плен сегодня никого не брали. В глубине опорного пункта кипел бой, распавшийся на отдельные схватки за каждый дот, подземное убежище, бетонный коридор. Солдат, прикованных к пулеметам длинными цепями, просто закалывали штыками. Бронедвери подрывали накладными зарядами. Шалишь! Не удастся отсидеться за стальными переборками.

Остатки гарнизона забаррикадировались на последнем третьем нижнем ярусе. Переть в лоб по насквозь простреливаемому коридору было бессмысленно. Уложить горы трупов в надежде, что у японцев патроны закончатся раньше, чем у нас, никто не собирался. Гранату не добросить — далеко. Парламентеров посылать не стали. Кто знает, на что могут решиться с отчаяния последние защитники гарнизона. Организовали живую цепочку в несколько сот метров. Из рук в руки передавали канистры с бензином. Топливо заливали в вентиляционные отверстия второго яруса, сообщающиеся с нижним, и в перископные шахты заглубленного командного пункта. Целый бензовоз опорожнили. С нижнего этажа «Верблюда» донеслось тягуче-заунывное пение. Но с поднятыми руками так никто и не вышел.

Командир инженерно-саперной группы, включенной в состав штурмовых отрядов, пожилой майор Аркадий Адамченко, прошелся вдоль цепочки солдат, передающих друг другу канистры с бензином, и буднично предупредил: «Никаких перекуров. Увижу, кто сворачивает «козью ножку», шею сверну собственными руками. Никакого трибунала не будет». Сказано было кратко и убедительно. Ладони у офицера-сапера были широкими, как лопаты.

Майор хмуро приказал: «Хорош лить! А то мы их попросту утопим, как котят. Переборщим, и косоглазые нас с собой на тот свет утянут».

Он привычно развел усики на чеке гранаты и выдернул кольцо. Ребристый шар «лимонки», громыхая, покатился по вентиляционной трубе. Через четыре секунды внизу глухо ухнул взрыв. За ним раздался свистящий звук, перешедший через мгновение в рев пламени, заглушивший вопли заживо сгоравших людей. Никто не уцелел. Остатки гарнизона превратились в пепел и кучки обугленных костей. Бетонные перекрытия под ногами дрогнули, но выдержали. При строительстве бетона не жалели. Строили с троекратным запасом прочности.

Доты и нижние казематы стали для их защитников бетонными склепами. Красивая пропагандистская сказка о неприступности укрепрайона и неколебимости самурайского духа обернулась невесомым пеплом.

* * *

Сколько был в беспамятстве — не понять. Олег почувствовал что-то мокрое на лице и как кто-то трясет его, да так сильно, что голову заломило нестерпимой болью. Ротный с трудом открыл глаза. Над ним склонился Степан. Заряжающий лил ему на лицо воду из фляги. Над головой не было привычного днища танка, надежно укрывавшего от пуль и осколков, а висело низкое серое небо.

Шаржуков приподнялся и непонимающе уставился на улыбающегося во весь рот заряжающего. Последнее, что он помнил — гул над головой и вопли «Банзай!». «Белые тигры» частой цепью шли на них в атаку, ощетинившись ежиком штыков. Дальше провал в памяти, как черный омут, в глубине которого невидимые рыбины шевелят плавниками.

Капитан, охнув, поморщился, схватился за правый бок: отлежал на кобуре с пистолетом.

— Я долго был в отключке? Что случилось? Все целы?

— Радист остался в танке… Не успел Женька. Из пехтуры осталось в живых всего трое. Все ранены. Двое из них тяжело. Долго не протянут, — завинчивая флягу, хмуро ответил танкист. — Сталинские соколы прилетели по японские души. Да вышло, что и по наши. «Горбатые» всех в землю вбили… Такие вот дела, товарищ капитан. Под Кенигсбергом по нам наша же артиллерия отмолотила. «Боги войны» называется. Сейчас эти перестарались.

— Они соревнуются, кто своих больше укокошит, — подал голос механик-водитель.

— Отставить глупости, — зло пришипел ротный. — Еще услышит кто. Соображать надо.

— Да кто услышит? — невозмутимо пожал плечами танкист. — Кругом сплошное кладбище. Только без крестов и надгробий.

Шаржуков не боялся смерти. Он был готов к ней все годы на войне. Он представлял ее по-разному: от немецкого танка, от пацана из Фольксштурма, затаившегося в переулке с фаустпатроном в худых руках. Дважды контуженный и окровавленный, он горел в подбитом танке, мысленно прощаясь с жизнью. Достала все-таки костлявая. Ан нет, как-то выворачивался. Но чтобы вот так… в последние дни войны! Попасть под удар своих же штурмовиков. Но чудо свершилось — Олег выжил. Смерть снова прошла мимо, лишь внимательно посмотрела на него и двинулась дальше по своим делам. Последнее время у нее было много работы. Знай маши косой. Собирай жатву…

Он провел кончиками трясущихся пальцев по лицу, посеченному осколками броневой окалины. Прикосновение отозвалось саднящей болью. Значит, живой.

* * *

На них наткнулась поисковая мехгруппа. Командовал ею растерянный младший лейтенант, всего несколько месяцев назад выпустившийся из военного училища. Он постоянно сверял маршрут с картой и пытался отсчитывать расстояние по спидометру. Получалось плохо, то есть совсем никак.

К месту схватки, где по изуродованной степи прокатился огненный вал из металла и взрывчатки, подъехали «тридцатьчетверка» и «Виллис». В джипе сидели саперы, которых послали на поиски колодца. Все колодцы вдоль дорог, по которым наступали советские войска, были отравлены отступающими японцами или забиты трупами животных. Китайские крестьяне рассказали, что в степи есть старый колодец. Настолько древний, что уже никто не помнит, кто и когда его вырыл. Но на их памяти в нем никогда не пересыхала вода. Направление указали, ткнув пальцем в степь. Вся надежда на старый колодец. Саперам дали в прикрытие танк. Так, на всякий случай. Степь широкая, никогда не знаешь, кого повстречаешь.