Лейтенант молчком сунул пленному ржаной сухарь. Отходчивый офицер с жалостью наблюдал, как тот, кому он пять минут назад собирался спускать шкуру, грызет твердокаменный кусок хлеба из сухпая.

В комнату вошел старшина Бакбаев. Низкорослый бурят подошел к пленному, жадно грызущему сухарь, и надел ему на нос пенсне, найденное при обыске помещений наблюдательного пункта.

Еще разведчик нашел в одном из кабинетов на столе нетронутый завтрак. В углу стоял сейф. На спинке стула висел офицерский китель с контрпогонами майора, на столе лежал открытый портсигар и латунная пепельница, сделанная из обрезанной снарядной гильзы, почти доверху набитая бычками. Один окурок еще тлел, собираясь испустить последний дымок.

Старшина нагнулся к пленному и, широко раздувая ноздри, обнюхал его, как сторожевая овчарка, берущая след. Хитро подмигнув японцу, сказал:

— Хороший табачок куришь. Душистый, не солдатская махра.

Пленный чуть не поперхнулся сухарем.

Бурят с узким разрезом глаз, сам похожий на японца, подошел к офицеру и показал то, что держал за спиной. Вертикальная фотография в рамочке-подставке.

— Товарищ лейтенант, гляньте. Нашел во время обыска, стояла на столе в штабном кабинете. Вроде он здесь за командира.

Со снимка на разведчиков смотрел «грузчик из Иокогамы» в новенькой майорской форме Императорской армии с аксельбантом на мундире.

— Битый волк, — процедил Ирхин, — почуял что-то. Драпануть хотел. Затеряться среди пленной солдатни. То-то я гляжу, у него стрижка не такая короткая, как у других.

— Нас не проведешь, — довольно прищурился старшина, словно кот, которого похвалил хозяин за пойманную мышь. Еще немного, и заурчит. — Особистам передадим. Или…

— Отставить «или», — Шаржуков с интересом разглядывал пленного.

— Зачем нам лишняя обуза? Бойца для охраны выделять. Приглядывай за ним. Сторожи. Еще неизвестно, что там за стеной у них находится. Сейчас каждый ствол может быть на счету.

— Вот он нам сейчас и расскажет, что это за городишко, за которым они наблюдали.

— Наша ваша не понимай, — быстро сказал японец. — Ваша наша спрашивать. Я отвечать.

— Наша слушать, ваша быстро рассказывать, — лейтенант снова достал финку и начал кончиком лезвия выкалывать глаза на майорской фотографии, так чтобы пленному было видно, что он делает с его снимком. Пока со снимком…

Капитан, встав в позу человека, ожидающего доклада, посмотрел на японца. Тот, блеснув стеклами пенсне и встретившись взглядом с Шаржуковым, потупился. По выражению его лица было видно, что майор не так растерян и подавлен, как хотел бы им показать. В его взгляде не было той обреченности, которая неминуемо предшествует внутреннему надлому. Неплохо владеет собой. По лицу офицера скользнула заискивающая улыбка:

— Обстоятельства вынуждают меня подчиниться. Но я могу сложить оружие только при соблюдении двух пунктов. Во-первых, при капитуляции мне должны быть оставлены мечи. А, во-вторых, принять мою капитуляцию мозет лишь офицера, равная мне по дорзности и званию. Если я сдамся офицера, стоящей низе меня по порозению, то на меня рязет несмываемый позора.

В комнату вошел выходивший на минутку старшина. Он вернулся с двумя мечами: длинным и коротким. Он потряс ими в воздухе и сказал офицерам:

— Во-первых, мечи ты бросил. Они теперь наши, во-вторых, на тебе солдатская форма. Я старшина, значит, старше по званию.

— В-третьих… — Командира разведчиков ситуация откровенно забавляла. На войне так редко выпадает минутка перевести дух. — Хрен тебе на рыло.

Надо было видеть, как японец сначала весь внутренне подобрался, а после «во-первых» и «…на рыло» окончательно сломался. Обвинение в утере мечей подействовало на него сильнее, чем лезвие финки под носом.

Шаржуков с трудом сдержался, чтобы не улыбнуться.

— Хоросо, — еле слышно прошелестел японец. Казалось, еще чуть-чуть, и он зашипит от злости.

— Какого черта мы тут с ним цацкаемся?! — взревел старшина и подскочил к пленному. Коту надоело играть с мышкой, и он решил выпустить когти…

Лейтенант благосклонно кивнул и выразительно провел ребром ладони по горлу. Похоже, метод «потрошения» пленных у них был давно отработан, а роли расписаны. Майор «раскололся». Он уже не вспоминал о позоре. Ему банально хотелось выжить здесь и сейчас. Он затараторил без остановки, выкладывая все, что знал. С трудом удавалось вставлять уточняющие вопросы в поток информации, льющейся из уст пленного.

Смысл его бормотания понимали с трудом. От волнения он то и дело сбивался на японский язык. Безбожно исковерканные слова тоже особой ясности не вносили. Из сказанного следовало одно: китайский городишко выбрали для проведения эксперимента. Испытательный полигон. Но сразу что-то пошло не так, как планировали.

Здесь решили создать совершенного солдата. Где-то в горах нашли и заманили… Не поймали, а именно заманили в город древнее существо, попросту говоря, демона, прозывавшегося Многоликим. Правда, китайцы называют его Похитителем Лиц. На город наложили заклятие и опечатали ворота сдерживающей печатью, с соблюдением всех известных сдерживающих заклятий. Место выбрали специально вдали от других населенных пунктов и хорошо охраняемое. Посторонним доступ запрещен. Режим секретности, господа офицеры сами понимают. Многоликий славно порезвился в городе. Но управлять им не получилось. На контакт не шел. Делал, что ему хотелось. А хотелось ему одного — убивать без разбора. Хорошо, что из города он выбраться не может. Страшно подумать, что Похититель Лиц натворит, вырвавшись из заточения. Существо, по своей природе изначально злобное, никогда не питавшее добрых чувств к людям, рассматривавшее их всегда как… игрушки. Дальше японец понес вообще сущую околесицу из нагромождения суеверий и бабушкиных сказок.

— Мракобесы, — подытожил Шаржуков, сплюнув на пол. — Хватаются за соломинку, чтобы не утонуть. На все готовы, лишь бы победить.

— Темные людишки, — согласился командир разведчиков.

— Старорежимные бредни, — произнес один из разведчиков, подпиравший спиной дверной косяк. — Опиум для трудового народа. Темнота, одним словом, хоть и офицер.

— Проверим, что за нечисть они там разводили, — сказал танкист. — Проверим и доложим. Может, что-то стоящее обнаружим. У немчуры ведь было «оружие возмездия».

— Совсем немного оставалось, чтобы довести «фау» до ума. Мне приятель из разведотдела штаба армии рассказывал, — согласился лейтенант.

— Решено! — Олег посмотрел в сторону городской стены. — Собирай бойцов.

Выйдя из здания наблюдательного пункта, капитан подошел к танку и, заглянув в полуоткрытый люк механика-водителя, приказал:

— Открывай ворота, — он ткнул рукой в сторону массивных створок, в два человеческих роста, наглухо запечатавших проход в Мертвый город.

«Тридцатьчетверка» рыкнула и заворчала двигателем.

Танкисты лишний раз подтвердили прописную истину: если ты в танке, то тебе все задачи по плечу.

— Нельзя! Не-эт! — придушенно прохныкал майор. Но его никто не услышал за ревом двигателя.

Механик-водитель плавно двинул многотонную машину вперед. Танк носом ткнулся в ворота и обрушил их. Створки рухнули, подняв облако пыли. «Тридцатьчетверка» по ним, как по настилу, въехала в город и, миновав с десяток метров, остановилась. Прячась под прикрытием брони, за стену пробрались разведчики и танкисты капитана. Тишина. Никакого движения. Лишь урчал танковый двигатель, и тихо завывал майор — доблестный воин божественного микадо.

Визгливо скрипели полувырванные ржавые петли ворот. Время нанесло на камни толстый слой пыли. Оно же превратило пыль в землю. На воротах и стене, опоясавшей городок по периметру, густо росла трава.

Солдат сразу же охватило ощущение дикого запустения умершего восточного городка. Одноэтажные дома заросли лебедой, полынью, гигантскими разлапистыми лопухами.

Из окон выглядывали сорняки — они принялись в самих домах. Выросшие деревья заслоняли старые вывески с блеклыми иероглифами. Улицы были похожи на запущенные пустыри. Лишь кое-где в густой траве вились узкие тропинки, протоптанные неизвестно кем. И эта пустыня потрясала, потому что дикая зелень обступила совершенно не разрушенные дома, магазины, особняки. Это было запустение, созданное людьми…

Шаржуков обошел танк и постучал прикладом по броне. С лязгом открылся люк в башне.

— Глуши двигатель, братишка, — приказал он. Танк чихнул мотором и затих. — Остаетесь здесь! А мы пойдем дальше. Разведаем, что к чему. Японец остается с вами, смотрите, чтобы он не сделал ноги.

— Мышь не проскочит, товарищ капитан, — козырнул танкист и крикнул в стальное нутро: — Подзоров, возьми пулемет в укладке и к машине!

Японец никуда не собирался делать ноги. Он упал на колени у раскуроченных ворот и, закрыв голову руками, тихо поскуливал, как потерявшийся щенок.

Длинный меч Шаржуков взял себе, а короткий оставил старшине. Свой трофей капитан передал танкистам, сказав командиру экипажа:

— Пусть пока у тебя побудет. Потом заберу.

— У нас, как в швейцарском банке, — сверкнул белозубой улыбкой танкист. Он положил меч в железный короб ЗИПа, закрепленный на корме. — Вернетесь, заберете.

— Дальше моя не ходить, — пленный стоял на коленях и, похоже, вставать не собирался.

— Бесы у них в головах, — подал голос старшина. Он кивнул на японца: — А этот аж весь трясется. Правильно делает. Злые дела не забываются. За все ответ держать придется.

— Убивайте здеся. Лучше тут умеретя, чем там ходить живая мертвяка.

Старшина зашел сзади к сгорбившейся на земле фигуре и оттянул левой рукой за волосы голову назад. Правой поудобнее перехватил финку. Ко всему привычный бурят лишь вопросительно взглянул на капитана: «В расход?»

Шаржуков отрицательно покачал головой и скомандовал:

— Разделиться на группы. Я со своим экипажем иду по центральной улице. Разведчикам прочесать боковые улицы. Встречаемся на центральной площади.

У любого, даже самого маленького захолустного городишки должна быть главная площадь. И этот не должен стать исключением из общего правила.

Разведгруппа лейтенанта Ирхина разделилась на четыре боевые двойки. Разведчики бесшумными тенями растворились среди кривых улочек и переулков, будто и не стояли только что рядом с танком. Старшина бурят, улыбнувшись на прощание, обронил лежащему ничком самураю: «Если увижу, когда вернусь, что сдвинулся в сторону хоть на метр, я тебе так по холке дам!» Сказал и канул среди хитросплетения улиц вслед за товарищами.

Трое танкистов из экипажа Шаржукова двинулись по самой широкой улице, ложащейся им под ноги прямым, как стрела, полотном заросшей травой дороги. Несколько развалившихся от старости телег и повозка рикши. От двух пассажиров остались лишь скелеты, рассыпавшиеся по каркасу сиденья. Рикша был рядом, его костяк лежал, скрытый травой, между двумя оглоблями, за которые он когда-то тянул свой возок. В телегу были впряжены скелеты мулов с остатками кожаной сбруи на костяных ребрах.

Шаржуков почувствовал себя мальчишкой, перенесшимся в босоногое детство.

Что там болтал япошка: «Мертвый город!» Пугающее словосочетание одновременно завораживало. С друзьями мальчишками они любили лазить по заброшенной фабрике на рабочей окраине города. Они бродили вдоль ржавых рельсов одноколейки. Казалось, пустые проемы окон цехов внимательно наблюдают за детворой. Сгнившие полы, взломанные проросшими сквозь них деревцами…

А здесь за углом раздавалось размеренное «тук-тук-тук». Так уснувший на ключе радист выбивает один и тот же сигнал морзе. Шутку с танкистами сыграло разыгравшееся воображение. Незакрепленная ставня на окне хлопала на ветру: «Тук-тук-тук». Деревянный метроном отстукивал вечность. Зачем пришли? Кого ищете? Что будете делать, когда найдете?

Танкисты зашли в один из домов по сорванной двери, как по трапу поднимаются на борт корабля, вставшего на вечный прикол у пристани. В пустой комнате валялись обломки деревянной мебели. Драные обои клочьями свисали до пола. Под ногами скрипели рассохшиеся половицы, хрустело битое стекло. Отсюда навсегда ушли смех и голоса живых. Они сюда больше никогда не вернутся. В центре комнаты скособочился стол с отломанной ножкой. Лестница на второй этаж была завалена истлевшим тряпьем и книгами.

На стенах висели черно-белые фотографии за пыльными стеклами. Вряд ли еще кто-нибудь, кроме танкистов, увидит, кто на них запечатлен. Жизнь отсюда ушла давно. Все, что осталось, — отпечаток людей на матовой фотобумаге.

Ржавая металлическая кровать приткнулась в углу у дальней от входа стены. Похоже, здесь раньше обитали зажиточные горожане, старающиеся подражать европейскому образу жизни. Иначе чем объяснить наличие этой кровати с круглыми металлическими набалдашниками, навинченными на спинке ложа, а не общепринятых у китайцев циновок. В спальне без окон стены покрывал зеленовато-белесый налет плесени. Свет проникал через пролом в потолке. Единственным живым звуком был хруст обвалившейся с потолка штукатурки под подошвами сапог.

Перед входом лежал скелет, сжимая в руке недостающую у стола отломанную ножку, как дубинку. Дреколье ему, видать, мало помогло. Второго скелета, убитого врага, рядом не было. Олег Шаржуков решил заглянуть в соседнюю комнату. Что такого ценного защищал погибший ценой своей жизни?

На панцирной сетке покоились два детских скелета, они лежали на боку с поджатыми ногами. Между ними сиротливо примостилась темно-желтая деревянная кукла с одной оторванной рукой. Вещи по-разному противостоят времени: ткани выцветают, дерево темнеет…

Одежда на трупах давно истлела, превратившись в бесцветные тряпки ветхого савана. Местами их порвали выпирающие наружу ребра. Шаржуков расстегнул верхнюю пуговицу комбинезона. Ворот сдавил горло. Захотелось побыстрее выскочить вон из комнаты. Скорее на улицу.

Танкисты двинулись дальше, держась центра улицы. Под защитой стен они уже не чувствовали себя в безопасности. Страх тоненькими паучьими лапками исподволь заползал людям в души.

Зря они сюда завалились без спроса. Любое любопытство, даже оправданное служебным долгом, жестоко карается, тем более тогда, когда тревожат покой призраков мертвого города.

Под ногой заряжающего громко хрустнул маленький костяк крошечной собачки или кошки.

Под покосившимся фонарным столбом полулежал мертвец. Пустые впадины на месте глаз таращились на танкистов. Раззявленный оскал обнажившихся челюстей застыл в вечном немом крике. На правой стороне груди тускло зеленела окислившаяся полицейская бляха с номером. С шейных позвонков скелета свисала цепочка со свистком поверх остатков формы и ремней портупеи. Рядом что-то тускло блестело. Капитан, присмотревшись, разглядел, что костяшки пальцев скелета сомкнуты на рукояти револьвера. На правой стороне черепа темнело аккуратное входное пулевое отверстие. Левую височную кость разнесло. Здесь пуля вырвалась на свободу. Ржавчина превратила оружие в бесполезный кусок металла.

Чем дальше они пробирались в город, тем чаще им попадались выбеленные солнцем и дождем человеческие кости. Именно разрозненные кости, а не скелеты. Причем кости потолще были расколоты явно человеческой рукой. Неизвестный хищник был гурманом и предпочитал лакомиться костным мозгом.

В центре следующего перекрестка, попавшегося на пути, стоял фонтан. По его дну ветер лениво шуршал сухими листьями. В центре стоял на хвосте каменный двухметровый дракон с отколотыми передними лапами. Когда-то он изрыгал из пасти струи воды, а сейчас сиротливо прижимал куцые обрубки к чешуйчатой груди.

Железная сетка, зацепленная крюком за морду дракона, покачивалась в такт ветру на тонкой цепи. Крупноячеистая сеть, стянутая у горловины в подобие мешка, была набита каким-то непонятным мусором. Что это такое, капитан понял не сразу. Приглядевшись, он увидел, что это человеческие останки: изогнутые ребра, тазобедренные кости, изломанные позвоночники, черепа с дырами ртов.

Вдоль улицы подул ветер. Сетка качнулась, скрежетнув цепью по драконьей морде. Танкисту в очередной раз стало тошно.

— Что-то мне не по себе, командир, — подал голос механик-водитель. — Может, стоит вернуться к воротам? Дождемся подкрепления. Густой цепью прочешем здесь все. Дом за домом. А?

Как это было у всех танкистов, за годы войны у него выработалась привычка чувствовать себя в полной безопасности лишь под прикрытием надежной танковой брони. Желательно еще, чтобы все люки были закрыты до щелчка.

— Не отвлекаться, солдат. Следи за своей стороной улицы, — процедил командир роты. — Разболтался, говорун ты наш. Двинули дальше.

И они двинули, подбадриваемые злым командирским матерком.

Капитан нутром чуял, что впереди их ждет что-то, способное дать если не ответ, то хотя бы намек на то, что случилось с этим городком.

— Дрейфишь, Гена?! — заряжающий подначил товарища.

За подколкой он попытался скрыть собственный страх. Несмотря на августовскую жару, мурашки у него так и бегали по спине и, похоже, никуда не собирались деваться. За службу он успел навидаться трупов. Но такого гнетущего чувства, как сейчас, никогда не испытывал. Есть враг: дави, стреляй. Все просто. Ожидание неизвестного давило на нервы, изматывая душу. Скоро всем самураям и их божественному микадо придет окончательный и бесповоротный капут. В этом он ни на минуту не сомневался. Вот только не все доживут до этого часа. Обидно — отмахать пол-Европы, чтобы лечь в китайскую землю. Не дождавшись ответа, он ободряюще произнес:

— Все будет хорошо. Щас встретимся с разведчиками и махнем обратно!

— Отставить разговорчики, — зло прошипел капитан. Он хотел рявкнуть во всю мощь луженой командирской глотки, но в последний момент сдержался. Внутренний голос подсказывал: «Тише, еще тише. Будь незаметнее. И беда, может быть, пройдет мимо».

Они еще пару раз зашли в дома, потом просто стали заглядывать внутрь через мутные, запыленные окна. Ни души. Может, остальных эвакуировали?

Несколько скелетов, которые они увидели, не в счет, они не могли быть населением целого городка. Наконец улица, вильнув пару раз, уперлась в площадь. Скорее всего, это и есть центр города. Никакой эвакуации не было. Все население находилось здесь. Все от мала до велика.

Неприятное чувство, испытанное ими, когда они нашли первые скелеты, сменилось ощущением, близким к тоскливому ужасу.

Выйдя к площади, Шаржуков сразу понял, что вот здесь и начинается самое страшное. Площадь стала эпицентром трагедии, разыгравшейся в городе. Трем танкистам ужас зацементировал ноги.

В центре площади стояла небольшая двухъярусная башня-пагода.

Черепами по направлению к пагоде по спирали были аккуратно уложены человеческие скелеты. Жуткие кольца хоровода покойников заняли всю площадь.

На костях едва держалась истлевшая одежда. При этом ничего не было похищено из ценного, что было у людей при жизни. На руках скелетов блестели кольца, золотые браслеты, у одного на шее висело дорогое ожерелье из жемчуга.

Некоторые из сотен скелетов, выбеленных солнцем и дождями, лежали обнявшись. Рядом с костяками взрослых покоились детские тела. Их положили таким образом, что родители как бы и после смерти приглядывают за своими чадами.