Интернет взревел: что это было? Друзья-приятели, кто посмелее, с тем же вопросом стучались Алексу в «Телеграм», некоторые даже заподозрили, что неизвестный Николаев из Сколково — его нагулянный отцом непонятно где и с кем сводный брат. Ведь отец и не опроверг.

Трезвее всех была версия русской службы ВВС. Некий политолог без лишних разглагольствований написал: все знают, что сын Николаева учится в Штатах. (Это, конечно, дико смешно, когда ВВС, головной офис которой — в полусотне миль от койки Алекса, промахивается на целый океан.) Все знают, что сын такого-то учится в Гарварде, дочь такого-то вышла замуж за голландского архитектора, а семья такого-то свалила в полном составе… Дети руководства России строят свое будущее вне России. И всеобщее знание об этом — проблема режима. Согласно социологическому опросу… blah blah blah. Короче, это кремлевские политтехнологи наверняка посоветовали отцу не опровергать выгодный слух, а напустить туману. (И он преуспел, конечно.) Люди, мол, скажут: вот, может, и наворовали, может, сын и не по заслугам получил эти сколковские фонды, но он хотя бы в России и как бы даже в российскую науку вкладывает…

Алекс истерично ржал после сколковской речи отца два дня и собирал мемы и демотиваторы, отправляя немногим московским друзьям. Алекс думал, что и Тео будет так же смешно. В попытках перевести непереводимое — все эти пространные экскурсы в никуда. Уж с его-то английским, и то пришлось писать себе нечто вроде опорного конспекта с широкими культурологическими выносами в тех местах, которые Алекс вообще понял. И — он не ожидал, что Тео будет потрясен.

Коллизию — с «хотя бы в России» — пришлось разжевывать так долго, что весь юмор ситуации был потерян на полпути. Тео не улыбнулся ни разу. Казалось, он был просто в ужасе.

— Они что, не знают, как тебя зовут и как ты выглядишь?

— Кто «они»?

— Ну, телевидение. Журналисты. Русские.

— Конечно нет! Я же не кинозвезда.

Алекс пытался расшифровать что-то дальше, например, что такое «сын за отца не отвечает» и откуда все это. Надо сказать, его даже впечатлило:

Вас не смутить в любой анкете
Зловещей некогда графой:
Кем был до вас еще на свете
Отец ваш, мертвый иль живой.

Но Тео ничего уже не воспринимал. Тео назидательно и даже как будто брезгливо разъяснял Алексу, что такое «публичная политика», рассказывал, как двоечнику, про семейные фотографии политиков в газете и зажигательные речи жен на партийных митингах как про обязательную часть западной…

— Западной! — скептически хмыкнул Алекс. — Можно подумать, у вас в Чили западная политическая культура.

— Да.

— Со всеми вашими Пиночетами и Корваланами?

— Ну ты вспомнил! Это было очень давно. Сейчас…

— Ой, всё.

Алекс сердился. Ему надоело. Он пробовал повторять общие слова о праве взрослых детей на частную жизнь. Разумеется, он знал, что это тезис пропаганды, пластинка, заведенная еще с полумифических дочерей — чуть ли не двадцать лет назад, но это был тот редкий случай, когда он вполне разделял русский тассовский бубнеж. Why not. Алекса абсолютно устраивала анонимная жизнь простого английского студента, у которого никто не стоит над душой. Ни охрана. Ни посольство. Ни журналисты. Ни MI5 (а если и стоит, то никак себя не проявляет, вот и на том спасибо). Этому перцу чилийскому, конечно, не понять. Заладил про демократию, как попугай.

Впрочем, после этого Тео «заладил» о другом. Он несколько раз заводил разговор о том, что отец Алекса «отрекся от сына» (чем выдал все-таки некоторое знакомство с предметом — кто за кого отвечает, — потому что отца отринь и мать отринь). Алексу были неприятны эти якобы heart-to-heart [Задушевные (англ.).] беседы. Раз или два Тео еще пошутил об этом — и Алекс максимально вежливо попросил его заткнуться.

Но за всеобщего отца
Мы оказались все в ответе,
И длится суд десятилетий,
И не видать еще конца.

— Это правда?

— Что?

У отца всегда блестяще получалось делать вид, что он не понимает, о чем речь. Странно, что это искусство, это богатство не удалось пустить в ход на той памятной пресс-конференции.

— Что ты «предал [Mr. P.]а».

— С чего ты это взял?

— Так пишут в Фейсбуке.

— Не надо верить Фейсбуку. Наоборот. Я ему помогаю. Он выйдет из этой ситуации обновленным.

— Мне вот интересно, а как ты решился? Вот вы с ним работаете вместе миллион лет, еще с питерской мэрии. Он всегда был твоим шефом. А уж последние двадцать лет… Я же помню, в каком тоне ты говорил о нем, вы с мамой говорили о нем, даже когда никто не слышал, даже когда я был маленький и вы думали, что я ничего не слышу…

— Я не понял.

— Я имею в виду, вот как это происходило — физически? Вот ты заходишь в его кабинет и говоришь: [Mr. P.], вы должны пройти со мной, это для вашего же блага, то есть ты впервые в жизни что-то такое ему говоришь вообще, приказываешь, и вот как? У тебя, не знаю, голос не дрогнул? Это очень страшно?..

— Я не понял.

Объект вылетел рейсом SU 2581

Можно уже ни о чем не думать, включить музыку или лекцию или даже закрыть глаза — кафельные переходы андеграунда, приземистые и сложно поворачивающие, походили на протоки какой-то, условно, печени и рано или поздно куда-нибудь да вынесли б, — но Алекс не мог отвлечься. Как ни пытался. Чемоданчики на стыках чик-чик. Видимо, многие ехали тоже в Хитроу.

Понятно: ему сразу все это не понравилось. Еще до всех этих туманных новостей из Москвы — не новостей: все процветало пока больше в формате твитов и полуфейков Фейсбука. Во вторник и того не было. Ему позвонили. То есть ему впервые позвонил некто.

Что бы ни происходило в их семье, да и в стране (но в стране никогда ничего не происходило), чего-чего, а такой привычки отец не имел. Перепоручать личные звонки референтам, адъютантам, помощникам, секретарям. Иногда он мог не звонить месяцами, это нормально — с учетом «теплоты» их отношений последних лет, — но такого, чтобы кто-то был уполномочен передать что-то от отца, не бывало. Могли быть технические детали — ну, там, на уровне «ваша встреча отменяется».

Нынешний разговор тоже поначалу маскировался под «технические детали» (и это Алексу тоже не понравилось). Бойкий парень, представившись новым помощником, выяснял, на какое время и какую дату «в пределах одного-двух дней» Алексу купить билет.

— Билет куда? — тупо переспрашивал Алекс.

У него было какое-то окно или куда-то он не пошел, сидел в цветочном садике. Туристы, атаковавшие старый Кембридж, почти не заглядывали в этот закуток, и можно было посидеть на травке, радуясь всеобщей буйной запущенности и тому, как что-то типа плюща, но с фиолетовыми цветами оплело древнюю стену.

— Билет в Москву. Вы предпочитаете «Аэрофлот» или British Airways?

— Но я никуда не лечу.

— Михаил Андреевич просит вас приехать.

— Когда?

— Сегодня. Ну, в смысле не приехать сегодня, конечно. Но лучше все же…

— Но он мне не звонил.

— Да. Он попросил позвонить меня.

Это какой-то развод, понял Алекс. Что-то происходит. Фиолетовые цветочки.

— Я сейчас перезвоню отцу.

— Попробуйте, но вы вряд ли дозвонитесь. Он на Совете безопасности и сам позвонит вам, как только сможет. Алексей Михайлович, сообщите, пожалуйста, дату и время. Ваши паспортные данные у меня есть.

— Damn [Черт (англ.).].

Отец и правда не взял трубку, а больше всего напрягла Алекса атмосфера некой неопределенности вокруг обратного билета. На вопрос, надолго ли все это, референт не в силах был ответить, снова ссылаясь на Сочи и Совбез. Идея же билета в один конец Алексу очень не нравилась. Чисто символически. Понятно, что это не проблема, но… Он жестко заявил, что может прилететь лишь на два дня. Да и этого будет за глаза. Наверняка — новый отцовский bullshit. А значит, можно с чистой совестью вернуться в Лондон прямо на следующий день.

Времени жалко, вот что.

Как ни странно, едва Алекс подумал про bullshit, как сразу успокоился. Он почему-то понял: так все и будет. (И уже спокойно, равнодушно отправился пить кофе, едва переступил порог терминала. Таможня и формальности подождут. К отцу всегда хотелось опоздать.) Конечно. Застарелая обида на отца была лучшим лекарством от любых страхов и тревог — даже перед тем прыжком с парашютом, когда они с Тео ездили во французские Альпы и Алекс, стоя в брюхе самолета возле самой синей пустоты, вполне осознанно и расчетливо раскочегарил себя на то, чтобы рискнуть назло.

Даже тот случай, когда Алекс в семнадцать лет… Он пытался, но не смог, а охрана через камеры это просекла, хотя камер вроде не было, и все пошло по худшему варианту — с сеансами у суицидального психолога, психолога-суицидиста, или как это называется… На самом деле с многообразием этих обид Алекс давно научился жить и без всяких психологов. Он как бы поверх обид, трезво сознавал, что отец дал ему очень много — именно в последние годы. Он дал свободу. Как раз благодаря бредням про СПИД, педиков и прочему веселенькому контенту. Благодаря неприязни своей, может быть. Иначе бы не отпустил. Никто никого не отпустил. А Алекса — выпустили.