— О-о-о… Только не это. Я же просил транспортировку! Пятый этаж, лифта нет.

— Мужчина, что с вами?

— Я врач, у меня… и мне нужна госпитализация, есть договоренность с больницей и доктором, меня ждут. Но сам я передвигаюсь с трудом, мне требуется помощь.

Тут одна из фельдшеров поспешно открыла сумку, достала таблетку цитрамона и спросила: «Можно воды?»

— Зачем мне цитрамон?

— Это не вам, а мне. У меня голова разболелась. Сейчас запью таблетку, и поедем.

Приехали. Каталка… Приемный покой.

«Это врач!» — доносится как сопровождение, как шифр.

Быстро и четко, без волокит и промедления. Может быть, слово «врач» действует как специальный пропуск?..

Врач приемного покоя спросил о жалобах, не болен ли я диабетом, нет ли у меня аллергии на какие-то препараты. После чего ударил четыре раза молоточком (конечно, не раздевая). Приговор прозвучал быстро: «В реанимацию».

Женщина неопределенного возраста с ярко пылающими щеками — как у ребенка, объевшегося мандаринов в новогоднюю ночь, и такими же красными потрескавшимися руками, покатила меня в санпропускник, который представлял собой обычную ванную комнату с рядом шкафчиков. Дверцы подписаны: «Укладка от педикулеза», «Мешки для трупов»… Сразу вспомнился Михаил Зощенко: «Выдача трупов в порядке живой очереди».

Санитарка, принимая вещи в камеру хранения, стала подробно описывать цвет рубашки, ботинок и носков. Не обращая внимания на мобильные телефоны и деньги. Только когда зашла другая санитарка и шепнула первой магическое слово «врач», отношение к вещам, которые имеют более высокую ценность, чем пара поношенных носков, несколько изменилось. Было описано все, даже пятирублевая монета, затерявшаяся в складках пальто — возможно, еще с прошлого года.

Очередное указание:

— Мужчина, раздевайтесь, трусы можете оставить, накрывайтесь простыней.

— А трусы вы мне оставили, потому что я врач?.. Это льгота такая?

— Да. А что это вы простыней прикрылись, как в бане?

— А как нужно?

— Вот так.

И меня накрыли сверху (так обычно в морге накрывают покойников).

Коридор… Лифт… Коридор… Реанимация. Все отлажено до мелочей, ни единого лишнего движения. Такое впечатление, что за одну минуту сняли электрокардиограмму, взяли все, какие только можно, анализы. Каждый выполняет свою задачу, и все делают единое дело.

Как хорошо чувствовать, что тебе помогают, что ты не один в борьбе с недугом!

Первая инъекция… как легко.

— А что вы мне поставили?

— Димедрол с…

Глаза открыты, горит свет, вокруг люди. А я здесь, а может быть, где-то рядом.

Капельницы — одна, другая… сколько литров уже закапано?.. Все, не могу терпеть, хочу помочиться, только как в эти «утки» ходят?

Рука онемела, не понял, что взял, попал или не попал… Постель сухая — значит, все правильно сделал.

Второй день я здесь. Приятная неожиданность: ко мне пришел главный врач клиники, в которой я работаю. Как мило, просто до жути. Но и ровно настолько же чувствую смущение. Больница… первый раз в жизни.

Опять неожиданность: оказывается, пациент из соседнего блока — с менингококковым менингитом. Все забурлило… это санобработка.

— Мужчина накройтесь простыней с головой. Включаю кварцевую лампу.

— Хорошо, накрываюсь. А может быть, я позагораю? Зачем просто так лежать под простыней?

— Не шутите так, а накрывайтесь.

После кварцевания:

— Ну что, жив?

— Жив. Хороший вопрос для медсестры реанимации.

Утро. Вот и четвертый день в реанимации. Голова, как ни странно, светлая и ясная, даже мысль промелькнула: а что, если написать письмо жене? Хорошие мысли, я думаю, не помешают лечению.

— Дайте, пожалуйста, бумагу с ручкой.

— Зачем?

— Да нет, не завещание писать.

— А что вы периодически под простыней делаете?

— Точечный массаж, а не то, что вы подумали.

Пятый, шестой день… Самочувствие лучше.

— Вам передача.

— Что там?

— Какая-то домашняя еда.

— Сестра, попробуйте, пожалуйста.

— Нет, спасибо.

— Попробуйте, а то вдруг отравлено.

— ?!

— А вы думаете, почему я здесь?

— Ну, вы и шутник!..

Чувство юмора — хороший признак. Значит, все наладится, значит, будем жить и работать.

Меня переводят из реанимации в палату.

Восемь дней я не брился, не видел своего лица в зеркале, не принимал душ. Мылся, как мог, сидя перед раковиной на стуле. Сплошной extreme, как у космонавтов…

В палате.

— Парень, ты откуда?

— С орбитальной станции.

— ?!

— Из реанимации…

— А-аа! — понимающе кивают мужики.

Почему-то мысль о реанимации как об орбитальной станции мне пришла там, и не только из-за ряда бытовых неудобств, а даже в каком-то философском смысле. Реанимация — между Богом и Землей, между жизнью и смертью, между объективной реальностью и (возможно) каким-то параллельным миром.

Чувства там обостряются. Видимо, понимание своего тяжелого состояния приводит к философским мыслям и рассуждениям. По крайней мере, у меня это было так. А что делать, когда ты в сознании только когда неподвижно лежишь на спине?.. Любое движение, подъем головы вызывали головокружение и сильную боль. Резкая слабость, невозможность ходить, беспомощность… Еще несколько дней назад я мог бегать, делать зарядку, отжимался от пола, наматывал пешком десятки километров в день.

Как хрупок мир, здоровье и жизнь. Как несовершенны…

Зашел в душевую. Да-а… борода как у министра экономики Германа Грефа, голос как у актера Василия Ливанова, походка как у музыканта Оззи Осборна, хотя его скованность движений обусловлена другим заболеванием.

В палате народ разношерстный. Рядом мужик с повторным инсультом, молодой человек с высоким артериальным давлением, еще один с сахарным диабетом, парень со стеклянными глазами. Явно крепко порошок нюхает или колеса глотает. Как сказали мужики: «Лежит, ливер свой подлечивает, официальный диагноз — панкреатит». Ну и я, врач. Больничная палата всех объединила.

Меня пришла осматривать ЛОР-врач.

— А что это у вас язык такой белый?.. Курите?

— Нет.

— Злоупотребляете?

— Нет.

— Неужели гастрит?

Нормально… Если в больнице лежишь — значит, с перепою. Язык белый — куришь. Интересно, здесь такая логика у всех врачей или только у женского пола?

Лежу, лечусь.

Пришла навестить жена.

— А ты как не в часы посещений? Как тебя пропустили?

— За пятьдесят рублей, у охраны такса стабильная.

— А если с бомбой в неразрешенное время, то пятьсот рублей?

— Не знаю, не спрашивала.

— Хорошо-о-о!

Приходил кардиолог, очень интеллигентный и приятный мужчина лет шестидесяти. Невролог — женщина отзывчивая, умная и профессионально грамотная. Да, хороших врачей, как лейкоцитов в моче: один-два в поле зрения.

Я думал, что суббота в больнице проходит как обычный день, только обхода лечащего врача нет. Ошибался, очень ошибался…

В палату занесли какого-то человека и выложили на кровать. Весь грязный, волосы как у Карла Маркса, но без бороды. На нем такая же грязная, как и он сам, водолазка, драные брюки и шерстяные носки. Огромные меховые варежки (на улице около нуля). Парня привезли после запоя и, соответственно, эпилептического приступа.

Вот вам и суббота.

Через час парень пришел в себя. «Я Сергей», — сообщил. И стал всем тянуть свою грязную пятерню. Видя негативное отношение в виде отказа от рукопожатия и своеобразного выражения лиц, понял это по-своему.

— А че, мужики, на прописку сколько водки надо ставить?

— Отдыхай, спи.

— У меня стольник есть, сейчас к буфетчице сбегаю. Она наверняка подторговывает.

— Говорят тебе, успокойся, отдыхай. А что с тобой случилось-то?

— Шел в магазин, потерял сознание… Наверное, у меня птичий грипп. Мужики, а какой номер нашей камеры? Тьфу, палаты.

Скунс (так его сразу окрестили в палате за запах) не успокоился, а продолжал хаотично передвигаться по палате и больнице. Кто-то сказал, что в Америке, если скунс помочится на автомобиль, то машину сразу сдают в металлолом. Все понимающе вздохнули. К вечеру у Скунса появилась шаткость походки и невнятная речь. Запаха алкоголя не было слышно, видимо, таблетки с собой были, съел. Его кровать рядом с кроватью Володи. Слышу обрывки разговора.

— Я вообще руками лечить могу. Над хлебом проведу — три недели стоит свежий.

— Стоит, говоришь?.. А ты импотенцию не пробовал лечить?

— Не-е-ет! Надо попробовать…

Всю ночь Скунс шарахался по палате, выходил в коридор. Я понимаю, когда в реанимации по старой русской традиции, в ночь с субботы на воскресенье — праздник. С загулами до пяти часов утра. Тамошнему контингенту не до того. А здесь…

Утром доложили лечащему врачу о поведении парня. Скунсу стали давать таблетки и делать инъекции. Лекарство оказало свое чудотворное действие. Он стал спать не только ночью, но и практически весь день. Просыпаясь вечером, говорил: «Доброе утро». Ел обед и ужин сразу, шел курить и опять ложился спать.

После чего я понял, что обижаться на ЛОР-врача за «белый язык» было глупо. У них тут такие пациенты…

У меня значительное улучшение. Прекратили ставить капельницы, делают внутривенные и внутримышечные инъекции, массаж. Как хочется вылечиться полностью…

Мое предложение расширить объем лечения не нашло должного понимания в лечащем враче. Потихонечку стал дополнительно делать себе инъекции в кабинке душа — врачебная этика.

Конец ознакомительного фрагмента