Глава четвёртая,

в которой рассматриваются проекты памятников выдающимся сыщикам-любителям, Кокоша Шляпкин даёт показания как потерпевший, а Семён Семёнович — как влюблённый

— А как нас наградят? — немедленно спросил Пёсик Фафик.

Кокоша Шляпкин дремал от успокаивающей котлетки.

— Ну, например, вам торжественно вручат Именную Кость с Тремя Золотыми Звёздами и Одной Оловянной Луной, — без подготовки выдал его ученик.

— Класс! — взвизгнул Фафик. — Семён Семёныч, а если нам памятники поставят? Вы бы какой желали себе памятник?

— О, я это давным-давно знаю. Я бы желал, чтобы возле самой большой лужи в нашем городе установили бронзового слона. Чтобы он хоботом тянул воду из лужи, а на нём чтобы сидел бронзовый я с пропеллером за спиной. А на слоне чтобы было написано: «БЛАГОСЛОВИ ДЕТЕЙ И ЗВЕРЕЙ!»

— А я хочу… — Фафик закрыл глаза, — я хочу чтобы меня из гранита высекли в позе «девушка с веслом». Только чтобы вместо весла была огромная косточка. Поставить этот монумент на площади Пушкина, возле фонтана, а надпись на постаменте: «ЭКОНОМЬ ГАЗ, ВОДУ И ЭЛЕКТРИЧЕСТВО!» По-моему, очень солидно.

— Предлагаю вам ещё на голове параболическую антенну.

— Я подумаю.

— Думайте быстрей, а пока приступим к расследованию, — Семён Семёнович осторожно потряс за плечо мирно дремлющего куплетиста.

— А-а-а, гнутся шведы! — подскочил тот и свалился с дивана…

Когда старичка опять успокоили и вернули на прежнее место, Семён Семёнович спросил, как матёрый комиссар полиции Мегрэ:

— Уважаемый Кокоша, может быть, во время вашего похищения вы обратили внимание на что-нибудь ещё, кроме мешка, глухого голоса и скрипа пера по бумаге?

— Не знаю… Мешок был плотный, никакой свет сквозь него не пробивался, а я так перетрусил! Я был привязан, кажется, к старому креслу — пружины прямо впивались… сами знаете куда, перехвачен верёвкой под мышками…

— Это уже кое-что. А как вы думаете, сколько было похитителей?

— Не знаю. Говорил всё время один и тот же голос. Больше звуков не было. Кажется, никто вообще с места не двигался — никаких шагов, только скрип пера.

— А запах?

— Запах… — куплетист втянул носом воздух. — Был запах! Гуталином каким-то сильно пахло или кремом для обуви!

Больше потерпевший ничего вспомнить не мог, хоть убей.

Тогда Семён Семёнович посмотрел на часы, сказал: «Прошу прощения!» — и включил старый чёрно-белый телевизор.

На экране появилось очень привлекательное дамское личико. Личико рассказывало о губернских новостях отключения горячей воды и патриотического воспитания подрастающего поколения на ближайшие три года.

Семён Семёнович выключил звук и уставился в телевизор, как истукан.

— Что это с вами? — спросил Кокоша Шляпкин.

Его ученик молчал.

Фафик подмигнул Шляпкину и покрутил лапой у виска.

— Знаете, хоть это большая тайна, но я с вами поделюсь, потому что мне одному эту тайну хранить просто невыносимо, — наконец сказал Семён Семёнович. — Потому что вы — поэт, а вы — собака поэта… Вы меня поймёте.

— Правильно, — тявкнул Фафик. — Давайте хранить тайну вместе.

— Ну так вот… это, — Семён Семёнович кивнул головой в сторону телевизора, — моя безумная безответная любовь! Каждый раз, когда я вижу её на экране, я вдруг начинаю думать о том, что ужасно одинок в личной жизни. И ещё вспоминаю, как несколько раз видел её не по телевизору, а по-настоящему…

Мне сразу хочется пригласить её в библиотеку, почитать вместе с ней какую-нибудь историческую книгу… Я бы даже перед телевизором вместе с ней посидел часов тридцать без перерыва, с огромным удовольствием… Кстати, я телевизор купил из-за неё, чтобы на неё смотреть…

— Да вы просто Рыцарь Печального Образа, — не удержался начитанный Фафик. — Как её зовут?

— Не скажу. И так много наболтал… Говорят, что в телевизоре человек смотрится красивее. Только не она. Она в жизни так же умопомрачительно прекрасна, как и на экране. И там и там до неё хочется дотронуться или угостить шоколадной конфетой. Хочется пробормотать ей что-нибудь нежное и сочинять о ней стихи…

— Сколько же это с вами длится? — сочувственно спросил Кокоша Шляпкин.

— Года четыре.

— Представляю себе, — сказал Фафик, — Семён Семёныч протягивает девушке в телевизоре шоколадную конфету и нежно бормочет.

— Так оно порой и происходит, — чистосердечно признался влюблённый. — Из-за неё мне, мягко говоря, не шибко симпатичны остальные телеведущие, потому что она — совершенство.

— Ну а не по телевизору? — вильнул хвостом дотошный Фафик.

— А не по телевизору у меня при встрече с ней пока ни разу не оказалось с собой шоколадных конфет, а ещё отнимаются язык, руки и ноги и наступает какой-то полуобморок.

— Как вы полагаете, у вас есть надежда на взаимность? — ещё раз вильнул хвостом ужасно любопытный Фафик.

— Надежда всегда есть. Даже когда человек с полной уверенностью заявляет, что ни на что не надеется, он всё равно надеется — закон природы. Иначе бы человек вообще об этом не говорил — и не вспомнил бы… Я ни на что не надеюсь! Мне и с телевизором хорошо!!! — Семён Семёнович размахнулся, чтобы треснуть кулаком по телевизору, но передумал и опять треснул по письменному столу.

Пёсик Фафик тут же подскочил к нему и протянул что-то завернутое в бумажку.

— Что это? — совершенно спокойно спросил влюблённый.

— Успокаивающая котлетка, — скромно ответил Фафик. — Ещё одна осталась. Я запасливый.

— Спасибо, мой дорогой друг. Не надо. Я уже в себе, — Семён Семёнович выключил телевизор, из которого давно выглядывало совсем не дамское личико, а какой-то бородатый господин с половником в руке. — Продолжим расследование. Поскольку несчастных похищенных старичков и старушек заставляют делать школьные уроки по разным предметам, надо проверить самых непроходимых городских двоечников.

— С запахом гуталина, — добавил иногда очень сообразительный Фафик. — Но сначала надо сходить домой пообедать.

Глава пятая,

в которой Семён Семёнович и Пёсик Фафик подключают к операции сенбернара Ионафана, рассуждают о голодной философии и вспоминают свои школьные годы

Неподалёку от своего двора Семён Семёнович и Пёсик Фафик встретили соседского сенбернара Ионафана. Фафик не удержался и стал делиться с ним новостями, а поэт поспешил домой, к обеденному столу.

Фафик и Ионафан дружили и часто играли в домино. Пёсик довольно долго рассказывал сенбернару об опасном расследовании. Он предложил этому здоровенному псу поучаствовать в деле, потому что сам очень побаивался. «Если что — зови», — сказал добродушный Ионафан.

Когда Фафик вбежал во двор, возле будки его поджидал Семён Семёнович.

— Друг сердечный Пёсик Фафик, что страшней всего на свете? — спросил он.

— Мрачноватые картины и остаться без обеда, — таким же стихотворным размером, хореем, ответил Фафик (он всё-таки был собакой поэта). — Но давайте всё же прозой… Эти две вещи мне сразу пришли на ум. Возможно, есть страхи и посильнее, но о них говорить страшно.

— А я вообще боюсь называть любые страхи, и посильнее, и послабее, — поэт достал из кармана тёмные очки и надел на нос. — Мне кажется, что, как только я их назову, они сразу появятся, слова превратятся в настоящие предметы и события.

— Ну, Семён Семёныч, ведь от того, что я сказал «мрачноватые картины» и «остаться без обеда», мрачноватые картины не появились и я не остался без обеда.

— Насчёт первого, пожалуй, верно, а вот насчёт вашего обеда…

— Что?! — схватился за сердце Фафик.

— Я только что видел, как кот Базилевс увёл вашу миску с супом харчо.

— Ааа!!! — трагически крикнул Фафик и упал на землю. — Ооо!!! — застонал он.

— А вот и мрачноватая картина, — заметил поэт. — Крайне удручённый без-обедный пёс. Думаю, Фафик, впредь вы поостережётесь называть страхи своими именами.

— Ууу!!! — завыл Фафик, катаясь по земле. — Бей котов, спасай кулинарию! Подите вы со своей голодной философией!

— Мне неловко перед вами Фафик, — поэт снял тёмные очки. — Дело в том, что моя философия не голодная. Она уже пообедала вместе со мной. И вам оставила изрядный кусок говядины.

— Правда? — Фафик замер на месте, а потом встал на колени. — Семён Семёныч, простите! Ваша философия — самая философская философия в мире!

— А вам, Фафик, подошла бы фамилия Гаргантюа.

— А кто это?

— Известный обжора. Но вам до него далеко. Он говядину тоннами кушал.

Пёсик уже вбежал в дом, уселся за стол и впился зубами в мясо.

— Вот мы двоечников собираемся проверять, — задумчиво произнёс поэт, принимаясь за кофе, — а что вам, например, известно о школьной жизни?

— Уж вы зададите вопрос, Семён Семёныч! Как будто я только что с дерева слез и не знаю таблицы умножения до семью восемь — тридцать четыре! Я ведь сам обучался в собачьей школе.

— И что же вы там изучали?

— Много чего. У нас были всем известные предметы: колбасоедение, костепогрызание, философия на тротуаре… — Фафик с новой силой набросился на остатки говядины.

— Интересно, — хмыкнул поэт. — Ну первые два предмета мне понятны. А вот что такое философия на тротуаре?