Гости Маира пили вино, ели и вдыхали приторный аромат сусла. Громко болтали, пели и танцевали на винограде, пары сменяли друг друга, веселье оборачивалось суматохой и галдежом, по мере того как крепчали испарения. Даже сдержанный Саул через несколько часов утратил представление о приличиях. Давильщики валились прямо в виноград, когда свисающие с потолка веревки выскальзывали у них из рук, и каждое падение сопровождалось хохотом и аплодисментами. Только Маир сохранял контроль над ситуацией, которая приносила столько веселья его родственникам и друзьям. Уго хохотал и кричал наравне с остальными — да, он не имел права давить виноград, процеживать сусло и подносить бочки, зато мог помогать во всем, что напрямую не связано с изготовлением вина.

Дольса, прежде не горевшая желанием собирать виноград, с удовольствием присоединилась к общему празднеству. Казалось, девушка сама не понимает, какое вожделение пробуждает ее тело, которое с каждым днем становилось все более соблазнительным. Еврейка давила ягоды, подняв руки и крепко вцепившись в веревку, как будто хотела на ней повиснуть; она танцевала на гроздьях, выставляя на всеобщее обозрение — не бесстыдно, а беспечно — упругие груди, которые вздымались и опускались в бешеном ритме, задаваемом ладонями родственников и друзей: одни хлопали без нечистых мыслей, другие — наоборот… «Божественный напиток. Определенно, это нектар богов», — восторгался Уго, думая о соке, который в эти минуты выжимали ступни Дольсы.

Сквозь решетку в стене этой самой давильни Уго не раз уже наблюдал окуривание христианок, которые желали избавиться от плода или подвергались другим процедурам: их проверяли на девственность, определяли, способны ли они зачать ребенка. Чтобы это выяснить, женщине вводили в вагину трубку и запускали дым от сосновых семян и дегтя; в зависимости от того, достигал дым рта женщины или нет, а если да, то каков он был на вкус, делались выводы о девственности или способности к деторождению. «Вагина, нос и рот — они сообщаются» — так Дольса объяснила смысл этой странной процедуры. И все-таки со временем Уго начал отводить взгляд от женщин, которых лечила Аструга, и больше засматривался на Дольсу, чей образ преследовал его в фантазиях. В отличие от Рехины, которая, зная, что за стеной притаился наблюдатель, и возбуждаясь именно от этого, начинала двигаться с нарочитым кокетством, выставляясь напоказ и бросая смелые взгляды в сторону решетки, Дольса оставалась равнодушной к незримому присутствию Уго, была сосредоточена на своей работе, следила за состоянием пациентки, послушно выполняла команды матери.

А теперь на давильне стояла Дольса радостная, Дольса раскованная, и эта красавица время от времени поглядывала на Уго. Что хотят ему сказать эти неотвязные проницательные взгляды? Парню стало душно, он испугался, что все заметят эрекцию, адресованную Дольсе неотразимой, Дольсе чувственной, перемазанной виноградным суслом, танцующей без устали, вцепившись в веревку. Уго стоял как зачарованный, и тут сладостный танец внезапно оборвался. Аструга потянула дочь за руку и почти что скинула с помоста. Не желая, чтобы воцарившаяся тишина привлекла к ее дочери еще больше внимания, еврейка сделала Дольсе знак выйти из давильни, одновременно приглашая остальных продолжать праздник, как будто ничего не случилось.

— А ну, давайте! Чья сейчас очередь? — Аструга громко смеялась, пытаясь загладить свою недавнюю резкость.

Братья и отец Аструги быстро поняли, что к чему, и затеяли потасовку, чтобы занять освободившееся место.

Уго было стыдно. Как он мог смотреть на Дольсу такими глазами? Конечно, похоть и вожделение запечатлелись на его лице огненными знаками. Все эти люди — евреи… И они ему помогали, здесь он… Уго уставился в пол. Ему хотелось исчезнуть из этого места. Незримо просочиться сквозь дверь. Уго украдкой огляделся и понял, что на него уже никто не смотрит. Аструга и другие женщины стыдили Давида, сына Жакоба, и друга Давида, и Уго вздохнул с облегчением. Дольсы в давильне уже не было.

Если кто-то и видел, как Уго выходил из давильни, то не придал этому никакого значения. Солнце до сих пор поблескивало на лозах. Стояло полное безветрие, и воздух все еще был пропитан сахаром, приторно-сладкий запах обволакивал все вокруг. Уго искал Дольсу. Подошел к колодцу и увидел, как она сидит на краю, босая, с красными до колен ногами и с пятнами винограда на одежде. Собранные в пучок волосы открыли ее лицо — такое грязное, что это выглядело мило. Девушка водила кончиками пальцев по поверхности воды.

Уго боялся нарушить тишину. Дольса казалась ему прекрасной. В первые мгновения он просто любовался красивой картиной. А потом негромко кашлянул. Как Уго и предполагал, девушка даже не повернулась в его сторону и не удивилась, когда он сел рядом: эта еврейка всегда вела себя по-особенному.

— Скоро выйдет мать, — предупредила Дольса, продолжая играться с водой.

— Она там ругает твоего двоюродного братца и его друга.

— Даже не знаю за что, — соврала Дольса, а потом забыла о воде и повернула лицо к Уго.

Парень едва сдержал улыбку. Солнце озаряло их фигуры, их окружала особая атмосфера.

— А я вот знаю за что, — смело сказал Уго. И протянул палец к лицу Дольсы. Коснуться не осмелился. — У тебя тут…

Дольса протерла рукой щеки и подбородок.

— Нет, не здесь. Вот… — Он нежно притронулся к ее переносице. — Вот здесь было. И уже все.

Паренек предъявил ей виноградную кожицу, а потом омыл палец в колодце.

Когда Уго снова взглянул на подругу, глаза Дольсы, теперь такие же нежные, как воздух вокруг, были устремлены прямо на него, как будто время остановилось. Как будто она чего-то ждала. Только дыхание ее участилось. Уго отметил, что его собственное дыхание подлаживается к этому ритму, а легкая волшебная дрожь овладевает его руками, плечами… всем его телом… Думать вдруг стало не о чем. И сдерживаться тоже не было сил. Уго нашел губы Дольсы и поцеловал. Она приняла его поцелуй и приоткрыла губы, чтобы прикосновение сделалось еще нежнее. Одно мгновение…

— Нет! — неожиданно заупрямилась девушка.

Уго отстранился. «Почему?..» — он не успел ни о чем спросить: Дольса положила ладони на его щеки и снова притянула к себе.

— Скоро выйдет мать, — твердо произнесла она уже через мгновение и решительно отодвинулась от парня.

Уго смотрел на Дольсу. Он задыхался. Он не знал, что делать, что сказать, как объяснить ей. Слова не приходили: Уго все еще дрожал, упоительный вкус ее губ и слюны заполнял все его чувства.

— Уходи, — попросила она.

Уго рискнул погладить ее по руке.

— Уходи!

И Уго в смятении отступил, а вскоре из давильни вышла Аструга.

Король Хуан безрезультатно просил помощи у короля Франции, оказал сопротивление там, где захватчики наступали, а потом призвал на войну каталонцев — в соответствии с записанным обычаем Princeps namque: королю дозволялось призывать в свою армию мужчин со всего принципата, вне зависимости от того, являются ли они свободными гражданами или же вассалами короля, Церкви или других знатных вельмож. Не так давно подобный призыв распространялся на людей любого звания и положения, однако постепенно выяснилось, что большинство новобранцев не готовы к войне, не имеют вооружения, каковым солдаты обязаны располагать по закону, или же предъявленное снаряжение никуда не годится, люди не умеют с ним обращаться и вообще не обладают боевыми навыками. Princeps namque понемногу видоизменился в обязательство для феодалов, поселков и городов: им следовало, пропорционально количеству очагов, или дымов, которые насчитывались на их территории, платить за подготовленных к войне солдат, — например, арбалетчики и копейщики шли из расчета по два суэльдо в день. Первым полагалось иметь при себе арбалет, сорок восемь стрел, шлем и кольчугу; копейщикам — щит, кольчугу, копье, меч и нож. Вооруженные всадники стоили от четырех до семи суэльдо в день, в зависимости от того, защищен ли конь полностью, прикрыт ли кожаной попоной или отправляется на войну совсем без защиты, как большинство мулов. Такой способ призыва солдат и помощь арагонцев и валенсийцев позволили королю Хуану в марте 1390 года собрать войско приблизительно в четыре тысячи всадников и столько же пехотинцев; король сам выступил во главе своей армии на Жирону, город, расположенный в трех днях пути на север от Барселоны, в сторону Франции.

Уго двигался в арьергарде внушительного войска, вместе со всякого рода торговцами, старьевщиками, проститутками, ворами, бродягами и плутами, всегда готовыми воспользоваться бедствиями войны и поживиться за счет грядущих трофеев; Уго вел в поводу наемного вола, а тот катил наемную телегу, на которой ехало молодое вино последнего урожая — крепкое и терпкое пойло для солдат, а также несколько бутылей с aqua vitae и примитивный перегонный куб, чтобы в случае необходимости пополнить ее запасы.

— Эта жидкость пригодна для многих снадобий, — объяснял Маир еще в давильне, подвергая вино дистилляции с помощью перегонного куба; данный аппарат возбуждал в подмастерье живейшее любопытство. — А на войне лекарств требуется много, — добавил еврей. — Их часто приходится изготавливать прямо на месте: врачи делают на основе aqua vitae разные смеси, добавляют травы и коренья. Эту жидкость называют еще aqua ardens, то есть «огненная вода», потому что при глотании или промывании ран она обжигает.