Илья Бояшов

Трезвый гусар

Петергофские старины

Трезвый гусар

I

Случилось это в ту пору, когда, как говорится, гусары были дики и грубы, усы закрывали им всю щеку, и, не проспавшись еще от вчерашнего хмеля, с утра на плацу они напивались вновь, однако и пьяные карьером так исполняли деплояду, что любо-дорого было на этот их маневр смотреть.

Служил в те времена корнетом в Сумском гусарском полку малоросс Михайла Михайлович Музы́ка, родом из обедневших шляхтичей — из всей родни имел он лишь старенькую мать, которой отсылал в родовое именьице под Житомиром половину жалованья. Этот Музыка ростом был столь великого, что, когда вскакивал в седло, казалось, самого высокого жеребца держит между ног, словно малого конька, и славился силой даже среди сумцев, которые все как на подбор были молодцы. На спор поднял он однажды на своих плечах брюхатую кобылу. Однако не тем Музыка славился, и даже не пригожестью, заставлявшей оборачиваться на него любую дивчину, а невероятным умением выпивать чуть ли не бочками самую ядреную, самую крепкую водку и оставаться при этом на ногах. Удивительную особенность своего организма раз за разом демонстрировал он на попойках, перепивая товарищей и без числа выигрывая пари. Но несмотря на то, что происходил Музыка из местности, где любой парубок самого ушлого еврея за пояс заткнет, имел богатырь нрав совершенно простодушный, давал в долг налево и направо, зачастую забывая о нем, чем многие его должники беззастенчиво пользовались, выпрашивая денег еще, тем более что гро́ши к Михайле благодаря картам, в которых ему более других везло, словно клеились.

Жил корнет, не тужил, пока не пришел приказ из Петербурга придать по эскадрону сумцев, изюмцев и мариупольцев славному лейб-гвардии Конно-гренадерскому полку: среди отбывающих к месту новой службы оказался и наш Музыка.

Сумцы тогда квартировали под Смоленском, однако рекрутов и лошадей для себя гусары по-прежнему брали из родных Сум, вот почему, вызвав корнета и протянув ему подготовленные бумаги, командир сказал Михайле, подергав свой ус:

— Знаю, трудно гусару оставлять гнездо, к которому он так привык, и менять доломан и ташку на гренадерский мундир, но долг обязывает. Кроме того, служить в конногренадерах — значит быть возле государя, ибо стоят они в самом Петергофе, а это великая честь. Только сослужи-ка ты прежде мне, брат, службу. Поезжай-ка с командой за рекрутами, и как отправишь их сюда с сопровожатыми, то и сам свободен: прямиком направляйся к новому месту. А теперь ступай к казначею за подорожными, от меня же прими за верную службу конверт. Жаль отпускать такого молодца, да ничего не поделаешь, не забывай нас, хотя последнее мое напутствие лишнее, разве можно забыть такую жизнь.

Делать нечего, корнет, погоревав с остающимися полковыми товарищами о прежней вольнице (некоторые с искренним сожалением расставались с ним еще и потому, что теряли забывчивого кредитора), закатил пирушку, о которой многие потом долго помнили, и поехал в Сумы. Выполнив там исправно все поручения, отправил Музыка с двумя вахмистрами новобранцев к Смоленску, пообедал в трактире при номерах и, не откладывая дела в долгий ящик, поворотил коня к заставе, намереваясь за неделю доскакать до Петергофа, а выданные полковником и казначеем ассигнации употребить на самые дорогие по пути гостиницы. Да вот сразу пошло все не так, как им было задумано. Выехав из городка, наткнулся Михайла на скверного вида экипаж, переднее колесо которого валялось на дороге: возница уже выпрягал лошадей. Возле экипажа переминался с ноги на ногу господин, чернявый, словно цыган: он, обрадовавшись гусару, назвался местным помещиком. Соскочив со своего Амура, без труда приподнял гусар допотопную карету, на ось которой возницей было насажено злосчастное колесо. После недолгого ремонта собрался уже Музыка ехать дальше, но помещик принялся его уговаривать вернуться с ним в Сумы, намереваясь хорошо гусара угостить. Никакие отговорки не помогли, хозяин экипажа вцепился в своего спасителя, словно клещ. Поразмыслив и решив, что несколько часов отсрочки не помешают путешествию, Музыка согласился на обед, несмотря на то, что живот его еще был полон чугунком густого борща и каплуном с тарелкой каши — однако что для гусара такая пища! при случае ему и целый казан подавай!

II

Отправились они в город и вскоре оказались в доме помещика за столом, на который тотчас наметала дворня всяких яств, словно и ждала гостя. Хозяин, расположив гусара рядом с собой, показал на двух появившихся в зале здоровенных детин:

— А это мои сыновья! Старшему стукнуло уже двадцать пять годков. Подковы гнет. Но младшенький, хоть ему еще осьмнадцать, во всем старшего переплюнул: когда в доме у нашего почтмейстера случился пожар, он на себе не только дорогие шкапы французской работы, но и целый рояль вытащил. Кабы сыновья со мной в нынешней поездке были, о помощи бы и речи не шло.

Чернявые молодцы уселись за стол и вместе с папашей и гостем принялись так убирать свинину и баранину, что за ушами затрещало. Музыка по гусарской привычке от водки не отказывался, хозяин не отставал. После того как опустошили они пару графинчиков и принялись уже третий уговаривать, помещик заметил с одобрением, что сам он не дурак на хорошую выпивку и много раз оставался сидеть за столом, в то время как остальные валились вокруг, как снопы. Навидался он за свою жизнь и всяких крепких военных, которых тоже пересиживал, но вот его новый знакомый, пожалуй, будет ему равным.

Простодушный Михайла тогда и поведал о своем даре. Хозяин его словам не поверил. Музыка, разгорячившись, пообещал, что тотчас покажет свое умение. Хозяин стукнул кулаком так, что запрыгала по столу посуда:

— Я все Сумы перепивал, а уж в этом городке проживают такие пьяницы, которые и черта упоят, но никто еще со мною сравняться не смог! Давай-ка побьемся об заклад, что меня тебе не перескочить, а секундантом будет мой старший!

Здесь бы корнету дать задний ход и вспомнить о дороге, однако слова помещика Музыку крепко задели. Побились они об заклад. Старший детина разбил им руки, и помещик тогда крикнул дворне, чтобы та несла из погреба всю водку, которая там только найдется. Затем уселись гость с хозяином друг напротив друга, раздвинув тарелки, и принялись за работу, закусывая каждый стакан, как и было уговорено, лишь соленым огурчиком. Хоть помещик оказался на удивление крепким и, раз за разом вливая в себя водку, лишь крякал и утирался салфеткой, да вот только Михайлу было ему не одолеть. К вечеру хозяин едва удерживался на стуле и весь почернел, словно помидор. Сумец же сидел как ни в чем не бывало, разве что расстегнул ворот своего доломана. Вслед за вечером ночь заглянула: показался в окне месяц, и хозяин свалился намертво.

О дороге и речи уже не шло. Дворовая девка привела Музыку в отведенную ему комнату и оставила там до утра.

Отоспавшись, собирался гусар откланяться, да не тут-то было! Встретили его помещичьи сыновья. Младший молвил:

— Папаша наш больной лежит; что поделать — старость не в радость! Впрочем, нехитро перепить старика — а попробуй-ка потягаться с моим старшим братцем.

Взяли они Музыку с двух сторон за рукава и повели за собой. В зале стол вновь чуть ли не трещал от снеди. Делать нечего: гусар скинул ментик и ударил со старшим по рукам, а младшенький сделался секундантом. Старший взял было в рот вчерашнюю водку, поморщился, выплюнул и говорит:

— Разве это питье, что вы с папашей пили? Черт знает что это, а не питье! Тьфу! Его младенцам давать вместо материнского молока, и то ничего они не почуют и не чихнут даже. — И обратился к дворне: — Несите-ка нам лучше сюда нашей горилки, да такой, чтобы горло продирала почище самого крепкого перца, чтобы дух от одного только ее запаха захватывало.

Не успел он это сказать, как появилась на столе бутыль, которую и руками-то было не обхватить. Принялись старший помещичий сын с гусаром за горилку, а младший взялся следить, чтобы у каждого в стакане зелья было поровну. Вот уже солнце принялось переползать из одного окна в другое, а они все пьют и закусывают. И насколько горилка оказалась злой, что у одного и у другого чуть ли не дым изо рта валит. Здесь даже привычный к полковому гулянью Музыка начал утомляться. Однако он виду не подает, и старший помещичий сынок ему ни в чем не уступает; сидит, словно к спине аршин привязан, не качнется, не шелохнется, стакан за стаканом подносит, ни капли не выплескивая, и знай проедает Михайлу глазами. Просидел так старшенький до полуночи напротив корнета, пока вся бутыль у них не опустела. Дворня уже спала. Музыка возьми и скажи:

— Отчего бы нам не сходить за новой бутылью?

И встал из-за стола. Старший помещичий сынок попытался было за Михайлой таким же фертом вскочить, но рухнул без памяти. На том их пари завершилось.

Рано утром, натянув свои щегольские сапоги, гость проскользнул мимо спящей дворни в конюшню к верному Амуру. Вывел Музыка под уздцы жеребца к воротам, стремясь ускользнуть от здешнего гостеприимства, и столкнулся там нос к носу со вчерашним своим секундантом, который сказал, усмехаясь: