XIX

К поставленному возле погоста караулу прибежали чуть ли не на следующий вечер — возле храма заметили подозрительный огонек. Два десятка полицейских, в то время как несколько их товарищей было выставлено по периметру ограды, окружили церквушку. Осмотр не выявил кражи, но огонь неожиданно разгорелся в глубине кладбищенской рощи. Завороженные внезапным его появлением, полицейские перекрестились. Затем, кружась среди крестов и деревьев, словно зазывая за собою, огонь начал перемещаться к берегу. Преследователи развернулись цепью. Немного подрожав в камышовых зарослях, огонек рассыпался на искры, и тотчас раздался стон, отнесенный ветром к ограде, который услышали и караульные. После сорвавшейся с многих уст Иисусовой молитвы прочесывание замерло, однако здесь на место сыска заявился сам Аркадий Павлович, прихвативший с собой охотников из драгун, среди которых оказался и уже упомянутый Радзивилович. Впрочем, охота ничего не дала. Перемазанная глиной полиция, в отличие от господ офицеров, предлагающих продолжить травлю в близлежащих кустах, являла собой не просто усталость, а какую-то странную апатию, сразу подмеченную начальством.

Желая подбодрить хоть одного подчиненного, полицмейстер обратился к уряднику, задумчиво разглядывавшему надгробие с мраморной урной, возле которого сгрудились ищейки:

— О чем, Трофимыч, задумался?

Тот был донельзя откровенен:

— А может, вор, ваше благородие, и правда…

— Что «правда», Трофимыч?

— Ну, упырь…

И с удивлением полицмейстер обнаружил в глазах своего костолома не свойственное ему ранее беспокойство.

XX

Подробности рейда, во время которого гусар освободился от накинутых на него сетей и растворился в воздухе, распространились в обществе с невиданной скоростью. Просвещенная часть дачной публики еще хорохорилась, атеисты-профессора похохатывали, однако местная епархия, донимаемая перепуганной паствой, требовала от властей немедленного пресечения сплетен. Из расположившейся посреди залива крепости гневной проповедью, обличающей паникеров, откликнулся на легенду о малороссе сам Иоанн Кронштадтский. Впрочем, помощь известного пастора помогла полиции мало: после событий на кладбище сумятица началась и в рядах церковников. Так, священник храма на Красной Горке, убежденный в явлении Антихриста, был в своих проповедях настолько красноречив, что его прихожане от испуга заперлись в избах, категорически отказываясь выходить даже для кормления голодной скотины. Настоятель же церквушки захолустного Сойкино связал творимые мертвецом безобразия с отказом епископата выделить ему двести рублей «на содержание семейства, состоящего из матушки и девяти отпрысков мал мала меньше». В конце письменной жалобы в епархию сошедший с ума поп утверждал: он-де имел с заявившимся на церковный двор гусаром длительную беседу, и между ними было уговорено — после положительного решения денежного вопроса тот немедленно испарится.

Разузнав о сойкинском письмеце, полицмейстер посчитал, что это уже слишком. Однако визит Ставицкого в Конно-гренадерский полк окончательно все запутал. Новый командир конногренадер, великий князь Дмитрий Константинович, клятвенно пообещав, что беседа останется в тайне, вызвал начальника канцелярии. Штабист, листая вытащенные из шкафов документы, от удивления даже сорвал пенсне с носа: из журналов оказались выдраны все связанные с Музыкой страницы. Вновь запершись с командиром полка, полицмейстер попросил великого князя «не привлекая ничьего внимания» предоставить ему свидетелей службы Музыки, но представитель императорской свиты ничем Аркадия Павловича утешить не смог: за десять лет, пробежавших после отставки поручика, однополчане бывшего сумца либо перевелись в другие части, либо вышли в отставку и разъехались по имениям. Генерал-майор Максимович отбыл на лечение за границу, корнет Островский куда-то исчез, штабс-капитан Востриков лишился ума, а командир эскадрона, в котором Подкова служил, застрелился «по семейным обстоятельствам». Лоб начальника петергофской полиции превратился в гармошку.

— Как быть, Дмитрий Константинович? — только и бормотал несчастный.

На что предводитель конногренадер, чуть ли не насильно всунув в руку гостя рюмку, констатировал:

— Увы, история выходит за пределы вашей компетенции.

Проследив за тем, чтобы дражайший Аркадий Павлович опрокинул первые тридцать граммов смирновской, князь добавил:

— Боюсь, вам все-таки придется потревожить департамент. Иначе они сами потревожат вас — это есть очень нехорошо… А то, не дай Господь…

И многозначительно показал указательным пальцем на потолок.

XXI

Князь словно в воду глядел. Управляющий императорским двором граф Фредерикс, наслушавшись ужасов от фрейлин, лично навестил здание петергофской полиции. Причина посещения на сей раз отнюдь не касалась благодарностей за образцовую службу; сбивчивые объяснения сиятельный Владимир Борисович отмел одним своим восклицанием:

— Скорейшим образом изловить!

В то же утро на полицмейстерский стол легла телеграмма из Департамента полиции. Не дожидаясь дневного поезда и прихватив с собой папку с протоколами следствия, полицмейстер приказал нещадно гнать лошадей.

Возглас, с которым министр внутренних дел встречал провинившегося, оказался вполне предсказуем:

— Что у вас такое творится?! Дамы уже на Невский боятся выйти… И это под носом у государя!

Ответы начальство не удовлетворили: по особому распоряжению в помощь сыску был выделен следователь Никодим Петрович Сыромятников, тотчас явившийся на вызов.

Отутюженный молодой франт, слегка поклонившийся старому облезлому барбосу, излучал самодовольство: холеными выглядели даже его поросячьи глазки. Протоколы были переданы именно ему.

Прощаясь с полицмейстером в извилистом коридоре департамента, Сыромятников сообщил, что прибудет в столицу фонтанов послезавтра «утренним», и просил не беспокоиться — до гостиницы он доберется сам. И, небрежно сунув папку под мышку, удалился, оставив Аркадия Павловича в крайне подавленном состоянии.

XXII

На входе в управление дежурный сообщил вернувшемуся начальнику, что его «ждут-с».

— По какому делу?

— Насчет мертвеца-с.

Полицмейстеру ничего не оставалось, как принять очередного посетителя.

Плотно прикрыв за собой дверь, седой господин поведал хозяину кабинета, что лет десять тому назад, еще при царе-миротворце, будучи адъютантом одного из великих князей, он попытался самостоятельно разузнать историю таинственного поручика. Пересказав затем чуть было не застонавшему Аркадию Павловичу легенду о трезвом гусаре, посетитель добавил:

— Мои усилия ни к чему не привели; результатом была внезапная болезнь. Я заболел серьезно, почти смертельно: оптинский старец взялся меня вылечить, но с одним условием — ни за что и ни при каких обстоятельствах не должен я более любопытствовать насчет малоросса… — Здесь гость, приблизившись к полицмейстеру, многозначительно прошептал: — Ибо история эта касается игры высших сил.

Распахнув одно за другим отделения стола в поисках платков и с радостью выхватив случайно найденный, полицмейстер, обмакнув им лоб, какое-то время внимательно изучал пришельца.

— Помилуйте, какие еще черти! Какие берегини! — устало запротестовал он.

— Но ведь Музыка-то был!

— Был! — еще более вяло согласился служака.

— И при том, что был, ничего о нем вам не известно!

— Отчего же! — попробовал возразить Аркадий Павлович. — Он служил в конногренадерах и банальнейшим образом спился…

— Не банальнейшим, не банальнейшим, — возбудился посетитель. — Там решили сгубить Россию.

— Где там?

— Там! На совете у Сатаны!

— Петров! Петров! — закричал тогда полицмейстер, и вопль его тотчас же был услышан.

— Пожалуйте отсюда, вашбродь, — увещевал дежурный, поддерживая сумасшедшего под локоток.

Господин закричал уже с улицы, задрав голову на окна полицмейстерского кабинета:

— Я хочу лишь предупредить, что страну ждут неслыханные несчастья!