XXIII

После того как безумец убрался, что-то щелкнуло в бедной полицмейстерской голове. Заскочившая вдруг мысль о том, что преступник действительно есть оживший мертвец, не оставляла его до позднего вечера, и от этой навязчивости никак было не отмахнуться. По приезде домой, взглянув на жену, произнес он вместо «здравствуй, душенька» изрядно встревожившее суженую: «Черт бы побрал этого Музыку!» И без конца повторял во время ужина: «Музыка, Музыка, Музыка…»

Когда же супруги улеглись, в коротком и нервном сне верный Трофимыч гаркнул полицмейстеру в ухо: «Вашбродь, вор-то наш взаправду кровопивец!» Не заснувший более после таких слов Аркадий Павлович промучился весь следующий день: страх было не стряхнуть, словно вцепившегося ополоумевшего кота.

Ночь он опять не спал. Очередное утро также не принесло облегчения. Явившись на службу, рассеянно перебирал полицмейстер в своем кабинете бумаги, а в голове стучало барабаном: «Что, если и вправду живой мертвец?» Было от чего впасть в меланхолию: следствие не трогалось с места; все рассыпа́лось; все валилось; оставались в остатке гусарский мундир, арктического холода пальцы, запах, лицо, которое, по свидетельству жертв, не походило на физиономию живого человека. С тоской взглянул Ставицкий на портрет государя, затем взялся креститься на икону Николая в углу с пришепетыванием «свят, свят, свят». Здесь и сообщили ему о прибытии следователя.

XXIV

Отдохнувший после приезда в фешенебельном «Самсоне» Сыромятников излучал энергию. Протоколы, которые перед поездкой к министру Аркадий Павлович аккуратно собрал в папке, скомканной кучей были вытащены им из портфеля и оставлены на полицмейстерском столе. «Не иначе, подлец, проглядел только в номере», — понял хозяин петергофской полиции.

— Ничего полезного, — сообщил Сыромятников. — Свидетели путаются, врут, у страха, как говорится, глаза велики… Впрочем, один документик я все-таки у себя оставил.

«Явно чей-то сынок, — разглядывал полицмейстер варяга. — Сыромятников, Сыромятников… не бывшего ли начальника второго отдела отпрыск?»

Никодим Петрович весело смотрел на него.

— Что прикажете делать? — рассеянно спросил Аркадий Павлович.

— Делать вам ничего не надо, у вас по горло других хлопот: почитать местную прессу, так здешний народец весьма шаловлив — в кабаках пьянки-гулянки, крестьяне из-за межи смертным боем дерутся, одному простолюдину, если не врут эти канальи репортеры, так и вообще лошадь откусила нос.

— Тем не менее я к вашим услугам, — отвечала за бедного полицмейстера служебная привычка.

— В таком случае не могли бы вы мне рекомендовать какой-нибудь ресторанчик?

— Простите? — не расслышал полицмейстер.

— Ресторанчик, — вкрадчиво повторил Сыромятников, — с кухней, гарантирующей приятный после обеда отдых.

— Петров! Петров! Проводи господина следователя в «Трувель»!

— Пожалуйте, ваше благородие. — Урядник готов был подхватить под локоть и Сыромятникова.

— Более ничего? — рассеянно спрашивал полицмейстер.

Сладкая улыбка Никодима Петровича не оставила сомнений в том, что более ничего.

XXV

Несмотря на издевательский совет, Аркадий Павлович продолжил поиски. Злосчастное кладбище «обнюхали» теперь уже самым тщательным образом. Как и подозревал полицмейстер, открытий подобное рвение не принесло. Обнаруженная в береговых камышах землянка хранила в себе лишь раскромсанные сети и раскрошившиеся поплавки. Становой пристав Марычев, человек без воображения, предлагал немедля разрыть «безродные» могилы, но от мысли, что один из гробов преподнесет сюрпризец, у Аркадия Павловича начинали вибрировать пальцы рук.

Бесконечно сортируя свидетельства и доклады, он все более ужасался будущему, в котором светила ему позорная отставка. Репутацию петергофской полиции не спасало даже то обстоятельство, что за время лихорадки с гусаром удалось раскрыть дюжину мелких краж и предотвратить пару разбоев, один из которых в прежние времена почти наверняка привел бы к полному очищению ячеек отделения Дворянского заемного банка.

XXVI

«Подозрительные личности» по-прежнему попадались. Молодой человек, которого притащили в управление стражники добровольной мартышкинской дружины, назвался студентом Московского университета Иваном Коробцовым. Будущий медик имел с собой ящик, похожий на те, которые таскают на пленэр художники. Ящик был тотчас выпотрошен: подозрительный прибор, оказавшийся амперметром, проводки и проволочки осмотрены. После того, как выяснилось, что содержимое короба не имеет никакого отношения к бомбам, полиция перешла к допросу. Бедного Аркадия Павловича волновал тот факт, что известия о мертвеце достигли московского общества.

Задержанный подтвердил опасения, заявив: он прочитал о Музыке в «Русском инвалиде» и, ни минуты не мешкая, прибыл на место с «уловителем токов» и «чудодейственными проводками», предназначенными для обнаружения упыря. За установлением проволоки возле кладбищенской ограды изобретателя и застали бдительные дружинники. На резонный вопрос полицмейстера: «Зачем вам это нужно?» — юноша бледный, глаза которого еще более разгорелись, воскликнул:

— Неужели не ясно?! Изнывая от серости существования, мы в глубине души жаждем встречи с иными мирами, и, если представился случай наладить контакт с потусторонней жизнью, отчего бы им не воспользоваться?

Чудак был отпущен, однако возвращаться в университет он явно не собирался. На всякий случай Аркадий Павлович поручил тайным своим осведомителям проследить за благонадежностью шустрого москвича. Некоторым облегчением стал рапорт последних, что политикой здесь не пахнет. Не прекративший своих опытов Коробцов снял на Знаменской комнату, разделив кровать с проституткой Аграфеной Долгих, известной среди завсегдатаев злачных мест под кличкой Конфеточка. Судя по донесениям, студент надеялся девицу перевоспитать.

XXVII

Тем временем Сыромятников сидел в номере: что он там поделывал, разузнать было совершенно невозможно. Расторопный половой, дважды в день бегающий в «Самсон» из «Трувеля» с обедом и ужином и каждый раз прихватывающий с собой бутылочку сухого рейнского

Конец ознакомительного фрагмента