Самохин был одним из тех очень немногих людей, которых Манцур попытался и не смог купить. Предложение было сделано аккуратно, со всеми предосторожностями, причем выглядело довольно щедрым. Однако полицейский не проявил к нему никакого интереса и, более того, примерно после этого случая стал проявлять столь нездоровый интерес к бизнесу Максима Александровича.

Самохин явно становился опасен, и Манцур решил впервые испытать его на прочность, подготовив небольшой сюрприз на праздновании Дня города, который планировалось провести в этом году с особым размахом (и не удивительно — в ноябре выборы мэра), а работа полиции во время массовых гуляний будет одним из центров внимания властей и прессы.

И если с будущим Самохина Максиму Александровичу было все ясно, то вполне безоблачные до недавнего времени отношения с Алексеем Орловским, который будет баллотироваться на второй срок и, скорее всего, благополучно переизберётся, внушали смутное беспокойство.

Из двух независимых источников пришла даже не информация, а так — легкий намек на то, что мэр стал проявлять живой интерес к находящемуся в предбанкротном состоянии Шмаровскому электродному заводу. Это была неприятная новость, поскольку Манцур уже сумел найти подход к серьезным столичным людям, которым предложил обсудить дальнейшую судьбу завода. У него были свои планы на случай вероятного банкротства предприятия, и интерес Орловского мог смешать ему все карты.

Не выключая компьютера, Манцур с тихим кряхтением выбрался из глубокого кресла и направился к выходу из кабинета.

Глава вторая

Настенные часы над входной дверью показали без пятнадцати пять. До конца рабочего дня оставалось еще три четверти часа, а Демидов мысленно уже преодолел триста метров от проходной автокомбината до тяжелых, обитых железом дверей маленького продуктового магазина. Охваченный нетерпеливым предвкушением, он решал сейчас важный для себя вопрос, касающийся проведения предстоящего вечера: взять без затей пол литра водки, или ограничиться на сегодня двумя-тремя полуторалитровыми бутылями пива. Он помнил, что в холодильнике найдется кое-какая закуска на оба варианта, и в приятном томлением, то и дело поглядывая на часы, раздумывал над нехитрой дилеммой.

Крохотный кабинет-закуток контрольного мастера вмещал в себя старый расшатанный стол, поверхность которого пестрела множественными трещинами, порезами, следами пролитых когда-то чернил и засохшими пятнами неизвестного происхождения, два стула, массивный стальной сейф с вечно распахнутой дверцей, в недрах которого проглядывались горы картонных папок, дыроколы, степлеры и прочая канцелярская мелочь, и установленную в углу деревянную вешалку. На стенах, всеми забытые, скромно пылились раритеты прошедшей эпохи: графики выполнения квартальных планов и итоги социалистического соревнования бригад слесарного цеха.

Судя по доносящимся из-за закрытой двери звукам — шипению сжатого воздуха, визга «болгарки», коротким завываниям гайковерта, звонким ударам молотков — казалось, что давно канувшее в Лету социалистическое соревнование вновь овладело умами современных работяг. Обычно в это время, под конец рабочего дня, в цехах было значительно тише, и высокие потолки чаще отражали эхо уже не совсем трезвых голосов слесарей, чем производственные шумы.

Однако месяц назад директор и главный инженер муниципального предприятия «Шмаровский автокомбинат» были вызваны в мэрию, где лично Орловский сообщил им, что в месячный срок, а точнее — ко Дню города, предприятие должно из числа того автохлама, что тихо гниет сейчас на его территории, реанимировать и выставить на маршруты пять дополнительных автобусов для доставки из областного центра многочисленных гостей праздника. Из запрошенной директором суммы на закупку запчастей обещал выделить ровно треть, торопливо добавив при этом: «Выкрутитесь как-нибудь, не мне вас учить. Главное — сами запомните и рабочим всем скажите: сделаете — премия в два оклада каждому как с куста».

Выкручивались: их трех давно отслуживших свой срок автобусов собирали один, переваривали, перетачивали, подгоняли запчасти вместо тех древних, которые было уже не купить не за какие деньги.

«А ведь, пожалуй, успеем, — лениво размышлял Демидов, механически перекладывая на столе заказ-наряды, карты диагностики, накладные и коряво написанные слесарями служебные записки. — Вряд ли эти корыта можно будет потом оставить на маршрутах, но свое дело — допыхтеть до области и обратно — они сделают. Любопытно все-таки, зачем Орловскому понадобилось реанимировать этот хлам, если гораздо дешевле было бы нанять автобусы на время у любого перевозчика? Воистину, неисповедимы пути денежных потоков в муниципальном бюджете».

Дверь распахнулась, и кабинет мгновенно наполнился ворвавшимся из цеха грохотом. На пороге стоял, механически обтирая ветошью руки, черные от въевшегося навечно масла, Денисыч — ветеран комбината, шестидесятилетний мужик в своей неизменной застиранной тельняшке, выглядывающей из-под распахнутой спецовки.

— Слышь, Вадим Сергеевич, ты это… пойдем-ка, глянешь.

— На что мне глядеть, Денисыч?

— На что, на что, — недовольно проворчал слесарь. — На двести семнадцатую машину — вот на что.

— И чего мне на нее глядеть? — спросил Демидов. — Я ее уже месяц каждый день наблюдаю.

— То-то и дело, что наблюдаешь. Мы вот движок-то перебрали, а бензонасос ее ты видел? Он уже салом каким-то забит весь — хрен промоешь. Мертвый он, короче. Пойдем, говорю, сам глянешь. Да и на колодки взглянуть не мешало бы, если собираешься машину в рейс с пассажирами выпускать.

В Денисыче медленно закипала профессиональная гордость, смешанная с вечным презрением ко всем этим, которые, типа, с высшим образованием, институтов покончали, а, к примеру, зажигание выставить, или там цилинды расточить — так руки из жопы растут.

— Машина-то эта, почитай, миллион пробегала, там места живого нет.

— Ну, раз миллион прошла, еще пятьсот как-нибудь осилит, — спокойно, с усталой снисходительностью произнес Демидов, вставая, тем не менее, со стула, чтобы выйти со слесарем в цех.

— Как-нибудь, — проворчал Денисыч. — Все у вас…

Он вдруг замолчал, удивленно глядя куда-то за спину Демидову.

— Ни хрена себе, гость пожаловал. К директору, как пить дать — по его душу. Пойду-ка я от греха в цех, вы, начальство, сами тут с ним разбирайтесь.

Демидов обернулся, посмотрел в запыленное, забранное решеткой окно кабинета.

Напротив проходной сверкал на солнце полиролью черный Мерседес GLS. Алексей Леонидович Орловский, мэр города Шмарова, обогнув по широкой дуге никогда не пересыхающую грязную лужу, направился к дверям комбината.

Как всегда, за исключением разве что совсем официальных мероприятий, он был одет с подчеркнутым демократизмом: в джинсы и свитер. В общении с людьми, независимо от их социального положения, он так же предпочитал открытый демократический стиль, часто шутил и балагурил, если что-то советовал, то как бы по-дружески, без тени снисходительного превосходства. Он был слегка полноват (с чем периодически пытался бороться, правда, всегда безуспешно), ходил неторопливой вальяжной походкой, чуть наклонив вперед голову. Однако тех, кто хорошо его знал, эта неуклюжесть простоватого увальня не могла ввести в заблуждение: Орловский помнил каждое слово, услышанное им когда-то, пусть даже в случайном пустяковом разговоре, замечал и фиксировал вокруг себя каждую мелочь, часто не комментируя ее вслух, зато много позже вспоминая в нужный момент и приводя в качестве последнего убойного аргумента. Его выводы и решения часто оказывались полной неожиданностью для окружающих, потому что он подолгу вынашивал их внутри, анализируя и сопоставляя множество факторов: кто, с кем и как общается, кто кому чем-то обязан, кто слишком любит деньги, кто хочет подсидеть начальство, и кого можно на чем-то прижать. На основании столь кропотливого анализа Орловский принимал решение о том, кого нужно приблизить к себе, дать толчок в карьере, заставить человека чувствовать себя обязанным, а кому, наоборот, усложнить жизнь, переместить вниз, уволить, убрать из поля зрения.

В тот момент, когда Демидов, вслед за упорхнувшим Денисычем вышел из кабинета, мимо его двери с озабоченным видом пробегал мелкой трусцой главный инженер комбината. Увидев Демидова, он резко затормозил.

— О, Вадим, хорошо, что ты здесь. Видал? — он мотнул головой в сторону коридора, ведущего из цеха к проходной. — Принесла нелегкая. Гриша, падла, как чувствовал — свалил полчаса назад. Слушай, Вадик, пошли со мной, а? Не люблю я с этим упырем общаться, тем более — один на один. Лыбится все, зубоскалит, а чего у него на уме — поди, разбери. А ты поддержишь там, если что, подтвердишь, что, типа, все путем.

Демидов, ни разу не общавшийся с мэром, планировал избежать этой процедура и сейчас, выбирая, какой вариант надежней — отсидеться в кабинете, или затеряться среди стоящих в цеху автобусов, хотя бы у той же злополучной двести семнадцатой машины. У него не было никакого предубеждения к Орловскому и, тем более, страха перед ним, просто он в последнее время старался вообще избегать новых знакомств, к тому же, люди, наделенные властью, вызывали у него какое-то смутное брезгливое отторжение. Но Паша, школьный приятель, который и помог Демидову устроиться на комбинат после возвращения в родной город, с самого детства страдающий панической боязнью любого начальства, уже тянул его за рукав.