«Змея с руками» — это уже серьезно. Королевская кобра, способная превращаться в женщину, убийца на службе драконицы действительно умерла на подходах к Иркиному дома. Убила ее, правда, не Ирка, но какая разница! Искореженную тушку «змеи-мутанта» все равно видело слишком много народу [Волынская И., Кащеев К. Повелительница грозы. — М.: Эксмо, 2012.].

— При чем тут я…

Теперь уже ухмыльнулась Лада.

— В мае ты пропадала — твоя бабка по соседям бегала, тебя искала, — загнула один палец Лада. — Потом вернулась…

— Ну и что особенного? Меня бабка достала, вот я из дома и…

Но Лада не позволила себя перебить:

— Потом у вас на огороде зеленые огни полыхали и клубнику пожгло. В июне по всей балке грохот стоял, а утром у всех все нормально, только у вас забор повален, по саду будто слон топтался, и все песком и землей засыпано. В сентябре пьяный дядя Вася из седьмого дома стал рассказывать, что чупакабру видел — то ли человека, то ли собаку. И опять возле твоего дома! А еще летать что-то стало! То поменьше, темное, то побольше, серебристое! И ты говорила, мужики в средневековых кольчугах к Богдановым родителям на фестиваль исторического фехтования приезжают, а я ведь Богданового отца спрашивала! Никаких фестивалей у нас в городе за последний год вообще не было. И никто к ним не приезжал!

Ирка досадливо прикусила губу — она не заботилась как следует заметать следы, в полной уверенности, что в их балке никому ни до кого нет дела, тем более до девчонки-школьницы, живущей в самом зачуханном домишке вместе со склочной бабкой. А оказывается, Лада за ней с мая следит!

— Я сперва в Интернете пошарила, а потом даже в библиотеку пойти пришлось! — Лада явно считала это ну о-очень большой жертвой. — И нашла! Там один древний дядька, из девятнадцатого века, писал, как надо на Масляной неделе ночью положить творог в рот — только не глотать! Я всю ночь не спала, чтоб не проглотить! — Лада поглядела на Ирку с упреком, похоже, обвиняя ее в своей бессонной ночи. — Потом залезть на крышу — и сразу видно будет, где поблизости ведьма живет! Я на крышу залезла, а твоя, Хортица, развалюха зеленым огнем полыхает! Как будто ты иллюминацию у себя завела, как в американских фильмах про Рождество, только без оленей!

— Может, и завела… — мрачно буркнула Ирка.

— Ага, такая иллюминация, что я творог выплюнула — она сразу погасла! — издевательски кивнула Лада. — Или она у тебя от творога работает…

Ты гляди — она еще и шутит!

— Или ты, Хортица, — ведьма! — закончила Лада и торжествующе уставилась на Ирку.

— Никакая я не ведьма, — пробурчала Ирка. А что еще в такой ситуации скажешь?

— Ага, а заклинания кто читал? На непонятном языке? Ну, когда я тебя окликнула… — фыркнула Лада.

— Какое еще… А, это… Это не заклинание, это стихи! На английском…

— Ври больше! Нормальные люди стихов не читают! — с полной убежденностью объявила Лада. — Да ты не парься, Хортица! Не сдам я тебя в эту, как ее… экспозицию? Ну которая вами, ведьмами, занимается?

— Может, в инквизицию? — приподняла брови Ирка.

— Во-во! — согласилась Лада. — Сделаешь для меня кое-чего, и все, свободна! — Лада полезла в карман куртки и вытащила оттуда сверток в газете. — Я еще вчера хотела тебя укараулить, но за тобой всю ночь мужик с мечом по саду гонялся… — Лада захихикала. — Я поняла, что ты занята очень… Короче! Я была на этом… предварительном кастинге на следующую «Фабрику». — Лицо у Лады стало трагическим.

Все понятно.

— И нечего лыбиться! — вскинулась Лада. — Я там одному из жюри даже понравилась! Он сказал, во мне что-то есть!

— Что именно — не уточнял? — серьезно поинтересовалась Ирка.

— Но там все другой решает, толстый такой, противный… А он сказал, он сказал… — Лада всхлипнула. — Что я пою, будто беляши на рынке рекламирую, а по сцене двигаюсь, как в подъезде непонятно чем занимаюсь…

Ясно. Толстый, противный, хамло к тому же первостатейное, но похоже, уши и глаза имеются.

— Не понравилась я ему! — подвела итог Лада, и голос ее звучал не расстроенно, а скорее мстительно. — А я хочу петь! Я хочу стоять на сцене — вся такая в длинном платье с голой спиной и в перчатках со стразиками — и петь «Я за тебя молюсь!». Так что — на! — она сунула газетный сверточек Ирке в руки.

— Что это? — подозрительно спросила Ирка.

— Ты разверни, разверни!

Ирка пожала плечами… и осторожно приподняла край газеты. Сверток развернулся сам, словно только и ждал этого. В мятой газете лежали… мужские носки. Серенькие. С бледно-лимонной полоской по краю. С уже сильно протертой пяткой.

— Я целых сто баксов горничной в гостинице заплатила! — улыбаясь, как сумасшедшая, выпалила Лада. — Чтоб она его носки добыла! Ношеные!

— Чувствую… — согласилась Ирка, старательно держа сверток на расстоянии вытянутой руки. Мужик из «Фабрики» и впрямь был противным — воняли носки оглушительно. Или он их не менял никогда? — И на фига тебе такая радость за такие деньги?

— Я в той же книжке у древнего дядьки вычитала! — радостно объявила Лада. — Способ, правда, больше насчет любви, но и для кастинга, думаю, сойдет! Если ты кому не нравишься — а хочешь, чтоб нравилась! — надо взять его грязные онучи… ну это обмотки такие, под лапти, только онучей сейчас никто не носит, носки вместо них будут… — авторитетно пояснила Лада. — И отнести к ведьме! Ведьма их отстирает, а я воду после стирки… — Лада поглядела на носки в свертке — даже в темноте было видно, что она слегка побледнела, но твердо и решительно закончила: — Выпью! И снова на кастинг пойду.

Ирка поглядела на носки. На Ладу. Снова на носки. И протянула сверток обратно соседке:

— А может, ты их так, без меня, всухую пожуешь?

— Издеваешься? — прошипела Лада. — У меня жизнь пропадает…

— Если я тебе носки не постираю? — перебила ее Ирка. — Собственно, даже не тебе…

— Не выпендривайся, Хортица! — нагибаясь к самому Иркиному лицу, процедила Лада. — Если ты, ведьма, мне этого главного в жюри не того… не пристираешь… я тебя… Я про тебя всем расскажу!

— Лада! — перебила ее Ирка. — Ну головой подумай! Если я на самом деле ведьма, стану я со стиркой возиться? Гораздо проще тебе язык узлом завязать. Навсегда, — равнодушно закончила она.

Лада невольно попятилась.

— Ты… Ты не вздумай! Я… Я писать умею! Надо будет, все про тебя напишу куда следует! — предостерегающе-испуганным тоном выдала Лада.

— Значит, еще и руки покорчу, — согласно кивнула Ирка и, чтобы пояснить, что она имеет в виду, выразительно скрючила пальцы и вывернула руку, как старый древесный корень.

Лада тихонько пискнула — как придавленная котом мышь — и уставилась на Ирку широко распахнутыми, полными ужаса глазищами.

— Да не дергайся ты! — махнула на нее рукой Ирка. — Не умею я ни язык узлом завязывать, ни руки корчить… — Чистая правда, узлом завязывать не умеет, только высушивать, и руки тоже… Разве что паралич навести. — Но и со стиркой тоже помочь не могу. — Ирка попыталась вернуть сверток Ладе, но та стояла неподвижно, словно паралич ее уже разбил. Тогда Ирка наклонилась и положила носки на тротуар. — Попробуй сама. Добавь немного Fairy для аромата…

Ирка кивнула, повернулась и уже почти бегом помчалась наверх по дороге. Из-за этой дуры точно булочки остынут!

Лада дрогнула, точно ожила ледяная статуя. Наклонилась, подняла сверток с носками, прижала его к груди…

— Ты еще пожалеешь, Хортица! — заорала она вслед Ирке. — Я на тебя своих парней наведу! Или… или милицию, вот!

В ответ в ближайшем доме начала брехать собака, зажегся свет, распахнулось окно, и раздался скандальный голос соседки тети Ани:

— Ладка! Чего орешь в такую рань, хулиганка? Вот я матери все расскажу!

— Я тоже найду кому рассказать! — всхлипывая и судорожно тиская грязные носки противного главы жюри, пробормотала Лада. — Найду кому!

Глава 3

На заборе, за забором

Прижимая к себе промасленный, истекающий сытным теплом и головокружительным запахом ванильных булочек пакет, Ирка мчалась вниз по тропинке. Все-таки энтузиазм супермаркетовских пекарей она переоценила — когда запыхавшаяся Ирка влетела внутрь, заставляя уставшую ночную кассиршу зябко ежиться от ворвавшегося за ней промозглого февральского ветра, пекари еще сонно ляпали ладонями по кускам теста, выкладывая те на противень. На нетерпеливо топчущуюся у прилавка Ирку пару раз рявкнули — объясняли, что от ее «стояния над душой» булочки быстрее не испекутся. Пришлось убраться в молочный отдел — там Ирка успела подробно изучить надписи на всех пакетах и поняла, что если Тео к молочным продуктам относится так же придирчиво, как к хлебу, придется бегать на рынок. Бабка-то ни за что не побежит — это для богатырей она туда, как челнок, моталась, а для мамы и Тео с места не сдвинется.

— Ну и схожу. И не такая уж большая жертва, — строго объявила самой себе Ирка, и тут ее позвали из пекарни. Она подхватила долгожданный пакет и, наскоро расплатившись, рванула обратно. Рассвет уже занялся, тропинку вниз, в балку, заливал тусклый серый свет, в котором древней побелке стен и впрямь удавалось прикидываться белой.

Еще пара минут — и дома. Даже если Тео с мамой уже проснулись, завтракать они еще не сели — и ее сюрприз получится, как надо! Все будет эффектно — ап! Ирка снимает салфетку с плетенки для печенья, а там пушистые, румяные, тепленькие, свежие булочки! Как заказывали! Она сварит кофе и нальет в чашку — ту самую, из которой мама пила четыре года назад и которую Ирка припрятала в самой глубине кухонного шкафа, чтоб бабка не нашла и не выбросила. Мама, конечно, сразу узнает чашку и поймет, как Ирка ее ждала. Они оставят, наконец, Тео наедине с его булочками и все-таки пойдут к Ирке в комнату… Нет, в комнату нельзя, там окна нет, и вообще… Ладно, найдут куда, хоть в пристройке вместе с козой запрутся! Ирка расспросит маму обо всем: и как та жила все эти годы, и как познакомилась с Тео, и даже про отца спросит! Не очень-то Ирке на самом деле интересен крылатый пес Симаргл-Симуран, ставший ее папой, но надо же знать, как ты вообще появилась на свет! Если на дочь этому кобелю летающему наплевать, может, он хоть маму любил? Надо бы еще осторожненько выяснить: знала ли мама, что Иркин биологический родитель — древнеславянский бог природы и растений? Если знала — может, она сумеет понять и принять правду о самой Ирке? Что ее дочь — хортицкая ведьма, вместо обычных алиментов получившая от папаши способность превращаться в крылатую борзую? И появится в Иркиной жизни еще один человек, знающий, кто она такая, самый родной и близкий человек…

Ирка принюхалась к радостному запаху свежей выпечки из пакета и поняла — все будет офигенно!

Бегом рванула к дому и обнаружила, что действительно… Офигеть можно.

Дощатый забор вокруг дома, перед Иркиным уходом самый обычный, серый и тусклый, теперь переливался всеми цветами радуги! «Смерть ведьмам!» — гласила первая надпись, краской из баллончика нанесенная поперек забора. Надпись была пронзительно-желтой, цвета взбесившегося лимона, так что от одного взгляда на нее сводило скулы! «Хортица — ведьма!» — конкретизировала вторая надпись, ярко-синего цвета. И третья, напрысканная на воротах ярко-красными, со зловещими «подтеками» буквами, обещала: «Ты пожалеешь, Ирка», и на вторую половину забора переползал плотный строй восклицательных знаков.

— Лада! — прорычала Ирка и тут же беспомощно добавила: — Мама! — потому что за забором явственно слышались крики.

Мама и вправду уже проснулась. В сапогах на босу ногу и накинутом поверх кружевной пижамки меховом жакетике она металась по двору с криком:

— Где моя дочь? Как мог ребенок уйти ночью из дому, чтоб никто об этом не знал?

— Ты четыре года не знала, чи дома вона, чи ни — и тэбэ це ани мало не волновало. Чого ж зараз така истерика? — «открикивалась» бабка в кухонную форточку — сквозь стекло виднелся ее темный силуэт.

— Ты не мать! И ты не бабка! — кричала в ответ мама. — Ты жестокая садистка! Эсэсовка!

— Ты дывы, яких она слов в своей Немеччине нахваталась! — немедленно подхватывала подачу бабка.

Кот, вздыбленная шерсть которого делала его похожим на большой клубок, сидел на ветке любимой груши и время от времени жалобно мявкал, точно пытаясь утишить скандал, но на него не обращали внимания.

— Весь забор исписан! Угрозами! Мы должны немедленно искать ребенка! — выкрикнула мама и заметалась по саду, точно рассчитывала найти Ирку за каким-нибудь деревом. И… напоролась на стоящую у калитки Ирку.

Некоторое время мама молча глядела на нее.

— Ты где была? — тихо и как-то очень страшно спросила мама, так что Ирка невольно попятилась. — Где ты была, я тебя спрашиваю? — срываясь на визг, завопила мама.

— В магазине, — растерянно пробормотала Ирка, выставляя пакет перед собой, как щит. Сюрприза не получилось, ну да фиг с ним, сейчас главное как-то управиться с последствиями Ладиной тяги к искусству (то к пению, то к живописи… Надо было и правда ей паралич устроить!).

— То есть как — в магазине? Что значит — в магазине? — снова сорвалась на крик мама. — Я захожу в комнату — твоя бабушка спит… от храпа аж стенки прогибаются! — мама метнула бешеный взгляд в сторону кухонной форточки. — А тебя нет! Я весь дом обыскала, а тебя нигде нет! Я начала волноваться и вышла за ворота! Думала… Не знаю… Вдруг ты мусор выносить пошла…

— О! А мусор як раз треба вынести, — практично откликнулась из форточки бабка.

— И увидела… Увидела! — продолжала мама, тыча пальцем в сторону забора, но Ирка и так поняла, что она увидела. — Я чуть с ума не сошла! Я решила, что тебя похитили, и теперь Тео придется платить выкуп…

— Ось тилькы гр?ши ее и волнуют! — прокомментировала форточка.

— А ты просто собралась и ушла в магазин? — начисто заглушая реплики из форточки, закричала мама. — Никому не сказав, не спросив разрешения, взяла деньги и пошла?

— Но я всегда хожу в магазин… — попыталась объяснить Ирка.

— А шо ты знову за гр?ши переживаешь? Хиба она твои взяла? — выступил глас из форточки. — Це наши гр?ши — мои та Яринки — хочет вона, ось и бере!

— Не смей вмешиваться, когда я с дочерью разговариваю! — рявкнула в ответ мама. И резко повернулась к Ирке. По ее лицу было видно, что она себя уже не контролирует, что она доведена до упора, до предела. — Отвечай немедленно, что здесь происходит? Кто пишет на стенах? Что за угрозы? С кем ты связалась? Где ты была на самом деле?

— Но я действительно была в магазине! Ты же сказала, что Тео любит булочки и чтоб я с ним подружилась! — в отчаянии выпалила Ирка, снова подсовывая маме пакет.

— Какие еще булочки? — вскричала мама и ударила по пакету, выбивая его у Ирки из рук.

Булочки, за которыми Ирка бегала в супермаркет, плюхнулись в подтаявшую лужу, и пакет начал темнеть, медленно наполняясь водой.

— Правильно, бей ребенка! — немедленно согласилась из форточки бабка. — Мэнэ, значить, жестокою садисткою зовет, а сама, мабуть, садистка добрая!

Мама схватилась ладонями за виски и застонала.

— Лорхен! — завопил из дома Тео.

Сквозь так и брошенную распахнутой дверь дома Ирка увидела, как полуодетый мамин муж бежит по длинному коридору, как бросается к двери и… с разбегу ударяется в пустой дверной проем, словно тот затянут стеклом! Дверной проем на миг подернулся прозрачной пленкой, и эта пленка спружинила, как матрас, отбрасывая Тео назад.

Из кухни в коридор высунулась бабкина голова (да что сегодня с утра сплошные головы!) и ехидно поинтересовалась:

— А хто така Лорхен? И куда подилася моя дочка, шлендра, Ларискою звуть?

— Вам быть стыдно! — повернулся к ней Тео. Мамин немецкий муж совершенно спокойно и невозмутимо стоял перед дверью, будто и не собирался никуда выходить, и отчитывал бабку. Бабку! — Вы есть старый женщина — вы должны быть мудрый женщина, а вы провоцировать скандал, как будто получать от это удовольствий!

— Она получает! — одновременно сказали Ирка и мама, только мама в полный голос, а Ирка себе под нос.

— Если вы знать, что Ирэн уходить магазин, вы должны сказать моя жена, а не смотреть, как она пугаться и бояться! — продолжал выговаривать Тео. Бабка глядела на него, приоткрыв рот, словно никак не могла поверить, что… Все. Это. Происходит. На Самом. Деле.

Какой-то немец в ее «собственной хате» нотации ей читает! Как ей вести себя с ее собственной дочкой! И ее же собственной внучкой!

Ирка поняла, что у них сейчас не только ее комнаты не останется — у них всего дома не будет! Потому что бабка взорвется! Ее раздует, раздует… и она лопнет от злости, как бомба! Дом разнесет по кирпичику, останется только жалкая груда щебня, накрытая сверху обломками шиферной крыши! Вот сейчас бабка откроет рот и…

Бабка открыла рот и… неожиданно мирным тоном сказала:

— Жену свою поучи… которая Лорхен. — И скрылась обратно на кухню. И уже оттуда негромко добавила: — А меня молод учить… та ще и в моей собственной хате!

Ирка шумно выдохнула… и поглядела на Тео с опасливым восхищением. Силен немец!

— Лорхен! — Тео повернулся к жене. — Остановиться и успокоиться, прежде чем ты сказать или сделать, про что потом жалеть… — Подумал и добавил: — Еще сделать. — И поглядел на уже черный от талой воды пакет с булочками. — Ирэн! — он глянул на Ирку. — Молодой девочка не должна ходить неизвестно, особенно такой опасный страна, как твой! Ты должна понимать, мама волноваться. И я тоже — волноваться! Если ты хотеть уходить, надо сперва мама спрошать… делать спрос…

— Отож, з восьми лет, як мамаша-шлендра поихала — кожен раз, як погулять зберется, в Германию сбегать та спытать! — подала голос из кухни неукротимая бабка.

Но Тео, кажется, уже освоил единственный правильный способ общения с бабкой — не реагировать! Все так же стоя в дверном проеме, с тем же невозмутимым выражением лица, с которым он выговаривал маме и Ирке, он повернулся к калитке и поинтересовался:

— А вы, дети, заходить в двор, если приходить куда надо, и уходить, пожалуйста, если случайно ошибаться!

Ирка обернулась… и уставилась на Таньку и Богдана. Оба торчали в калитке, кажется, не в силах сделать ни шагу, и безумными глазами пялились на Иркину маму. Голос Тео подействовал на них, как ведро кипятка на замороженных — Богдан подпрыгнул, шагнул вперед, шарахнулся назад… и наконец хрипло выдавил:

— Здрас-си, теть Лариса! Вы это… меня не помните?

— Нет, мальчик, я тебя не помню! — торопливо запахивая куртку, чтоб не было видно пижамы, холодно ответила мама.

— Я Богдан — с Иркой в детский садик ходил. И в школу… — пробормотал парень.

Заглушая его, из форточки донеслось:

— З чого б це вона помнила найкращих друзив риднои доньки?

— Ирка вас очень ждала! — снова влез Богдан. И неожиданно насупившись, мрачно добавил: — Очень долго!

— Ой, а у вас тут пакет из супермаркета в луже лежит! — поторопилась вмешаться деликатная Танька. — Ого, дорогущий! Жалко… Так поднять или пускай дальше тонет?

Мама посмотрела на Таньку — ну о-очень выразительно. Кажется, больше всего ей хотелось предложить Таньке самой утопиться в ледяной луже, а если и Богдан — «лучший друг родной дочери» — следом нырнет, так будет только рада. Но мама покосилась на Тео и, старательно сохраняя сдержанный тон, сообщила: