— Я ни в чем не виноват! Я никого не убивал! Я дома был! Меня люди видели!

— Тем хуже для тебя, — обронил отец Герман. — Значит, твоя связь с дьяволом столь тесна, что нечистый принял твой облик, дабы ввести в заблуждение свидетелей и дать тебе возможность свершить свое мерзкое деяние безнаказанно! — И после долгой паузы равнодушно распорядился: — Садите жида на «стилець».

У Ирки потемнело в глазах, а потом, словно в выставленном на паузу «дивиди», перед ней возникла картинка. Настолько невозможная, что Ирка чуть не решила, будто чудом вернулась домой и сдуру решила поглядеть фильм ужасов.

Скарбник и инклюзник развернули деда к стулу, грубо сколоченному из досок, в принципе, довольно обычному, если не считать десятка длинных заточенных гвоздей, торчащих в самом центре.

— Насаживай точно посередке, — поучительно сказал стражник-скарбник инклюзнику и прицельно прищурился, глядя то на старика, то на острия. — Чтоб не ерзал шибко на гвоздиках, ровненько чтоб торчал, как свечечка!

Старик слабо, безнадежно рванулся…

И тут Ирка поняла, что все взаправду. Что эти два заигравшихся беспамятных дебила и впрямь собираются посадить деда… на этот «жидивський стилець»! Гвозди действительно, на самом деле вонзятся в него, проткнут насквозь, долго и мучительно убивая старика. И такое уже происходило раньше — все, написанное в учебнике истории, люди делали с людьми на самом деле! И они снова собираются сделать это, на глазах у нее, Ирки Хортицы, наднепрянской ведьмы! Свет померк — красное марево залило взгляд, она видела только очертания жуткого стула.

То странное, непонятное, что сдерживало Ирку, вдруг словно попятилось — будто насмерть испугавшись.

Неконтролируемый поток чистой силы хлынул в Ирку: через глаза, ноздри, каждую пору, клетку ее тела.

Стул разлетелся вдребезги, щепки, как стрелы, брызнули во все стороны. Гвозди шрапнелью разлетелись по камере, заставив стражников бросить старика и метнуться за дыбу. Троица судей дружно залегла под столом. Пыточный балахон пылающими крыльями развевался вокруг темного силуэта ведьмы. Тьма рвалась наружу и выливалась в окружающий мир нестерпимо ярким слепящим светом. На мгновение Ирке показалось, что ее саму разорвет на атомы, но когда боль стала невыносимой, достигла той точки, где все кончается или, может, только начинается, она внезапно прекратилась.

Гвозди протарабанили в стену и осыпались на пол.

Задыхающаяся Ирка тяжело привалилась к каменной стене. Тело ломило от внезапно накатившей слабости. В горле и груди, казалось, тлеют угли, будто при пневмонии. Веющий от стен камеры промозглый холод казался даже приятным.

Ксендз и хорунжий приподнялись над столешницей и обвели камеру ошалелыми глазами.

— Ведьма сломала орудие пытки, — дрожащими губами прошептал ксендз. — Но как же… Она не может колдовать!

Отец Герман медленно и зловеще воздвигся над столом. Мрачный взгляд из-под капюшона впился в расколотый на мелкую щепу «жидивьский стилець».

— Настоящая, — словно не веря самому себе, шепнул отец Герман… и откинул капюшон.

Глава 26

Между костром и вампиром

Мерцающий свет факелов скользнул по гладкому, совершенно лысому черепу и в испуге отпрянул от лишенных зрачков кровавых глаз, глядящих с абсолютно белого лица. Черные, как у собаки, губы изогнулись в жуткой усмешке. Глядя на Ирку, отец Герман медленно повторил:

— Самая настоящая! Доподлинная ведьма… — Пряча руки в рукава рясы, немецкий специалист по колдуньям плавным гибким движением обтек стол и скользнул к девочке. — В окрестностях Трира мы сожгли 300 ведьм, так что на 20 деревень остались в живых всего две женщины, — страшные черные губы шевельнулись, мучнистое лицо надвинулось на Ирку, заставляя девчонку в ужасе вжаться в стену. — В Брауншвейге мы воздвигли столько костров, что площадь стала похожа на сосновый лес. В Вюрцбурге мы сжигали женщин и мужчин, учителей с их учениками, членов ратуши и бургомистра с женой и малыми детьми. В Бамберге мы построили дом для заподозренных в колдовстве, где кормили их солеными селедками и не давали воды, и купали в кипятке, куда бросали перец… И ни одна! Ни одна из этих дурочек так и не смогла защитить себя! Те немногие, кто умели хоть что-то, были беспомощны без своих зелий, а остальные просто не умели ничего, идиотки! Клуши жалкие, добрые обывательницы! Ни одна не оказалась подлинной ведьмой! И вот я приезжаю в далекий город варварской страны… — черные губы снова скривила усмешка, — и при первом же дознании натыкаюсь здесь на настоящую ведьму!

— Вы хотите сказать, отец Герман… — проговорил ксендз, с ужасом глядя в обращенный к нему белесый профиль отца-дознавателя, — что наткнулись на… особо злокозненную ведьму? Ведь все ведьмы являются подлинными, и если бы не отцы-дознаватели, что выжигают сию язву огнем, мир бы давно погиб от их гнусных чар, — ксендз сбился на лепет, а потом и вовсе смолк.

Отец Герман ответил ему лишь коротким издевательским смешком и еще на шаг приблизился к Ирке.

— Через все страны и города, в толпе рыдающих от ужаса дурех… — сочащийся из черных губ шепот казался ядовитым, — я искал тебя, подлинная!

Из широкого рукава выскользнула такая же мучнисто-белая, бескровная рука. Гибкий бескостный палец потянулся к вжавшейся в стену девчонке. И каким-то даже ласковым движением он снял чешуйку засохшей крови из уголка ее рта. Бережно подержал на подушечке пальца, словно невесть какую драгоценность. И аккуратно положил в рот.

— М-м-м! — причмокивая, будто конфету сосал, и прикрывая бледными веками лишенные зрачков глаза, словно от наслаждения, отец Герман подержал Иркину кровь на языке… потом шумно сглотнул. Его глаза со сплошным, красного цвета белком, распахнулись широко-широко.

— Ты не просто ведьма, — в замешательстве произнес он. — Я чувствую еще что-то, не могу понять что… — почти нежно прошептал он. — Ты нужна мне, истинная!

— Ты мне тоже… нужен, — запрокинув голову и не отрываясь глядя в пустые глаза, прошептала Ирка. Она смотрела на жуткое существо, чье присутствие заставило оцепенеть всех в камере, и чувствовала, как ее наполняет азартное предвкушение удачи. Все еще может закончиться хорошо! Потому что теперь все сходится! И что она, собачьим нюхом чуявшая живых людей, не чувствовала его, и отсутствие тени, и тяга к крови. Если повезет — они выскочат из третьего тура, и пусть эти психи с их безумной жестокостью навсегда остаются в прошлом!

— Это ведь ты — упырь? — пристально глядя белокожему существу в лицо, спросила Ирка.

Отец Герман запрокинул голову и расхохотался. Из-под черных собачьих губ острыми шильями блеснули тонкие длинные клыки.

— Нет!

Ирка не сразу поняла, что кричат двое: пузатый ксендз и ведущий, превращенный в скамейку.

— Не то… — крик ведущего захлебнулся невнятным хрипом, словно что-то запечатало ему рот.

Но кричащей скамейки никто не услышал, потому что все глушили отчаянные вопли ксендза.

— Нет! Не упырь! — подпрыгивая и размахивая сорванным со стены тяжелым крестом, орал ксендз. — Суд духовный борется с нечистью! Здесь не может быть упыря! Отец Герман, вы околдованы! Проклятая ведьма! — разъяренный ксендз кинулся на Ирку. Будто дубиной, размахнулся сорванным со стены чугунным распятием, целясь окаменевшей от неожиданности девочке точно между глаз.

Но ударить не успел.

Невероятно быстрым, почти неуловимым движением бледная рука взметнулась из рукава, и тонкие бескостные пальцы сомкнулись на горле ксендза. Упырь приподнял пузана над полом, без усилий держа его на вытянутой руке. Черные губы исказились извилистой, как червяк, улыбкой.

— С чего вы взяли, что здесь не может быть упыря? — недоуменно поинтересовался отец Герман. — Здесь никогда не бывает солнца и льется кровь, здесь слуги Господа пытают детей, а шляхетные рыцари… — он покосился на бледного, почти как сам упырь, хорунжего, — не осмеливаются вступиться за девочку и старика. Где еще быть мне, как не здесь?.. — своим мягким шелковистым голосом шепнул он ксендзу прямо в ухо… и впился ему в горло. Иглы упыриных клыков с мерзким чавкающим звуком погрузились в складки жирной шеи, разрывая плоть. Поток крови толчками хлынул из прокушенного горла. Глаза пана ксендза выкатились из орбит, словно хотели сбежать с жирного лица… И тогда все, кто был в камере, заорали от ужаса.

Брыкалась и бешено ржала рвущаяся с привязи коза. Закрывая глаза смуглыми ладошками, что-то верещал Богдан, невнятно ругался пан хорунжий, выдирая из ножен застрявшую саблю. Инклюзник с воплем рванул к выходу, спеша смыться из камеры… Упырь походя вонзил ему в спину желтые и мерзкие, как у покойника, когти. Острые как бритва, они неестественно легко пробили грудную клетку. Юноша захрипел… и рухнул навзничь. Темная лужа крови расплылась под бьющимся в агонии телом. Скарбник оказался смелее — прыгнул на упыря… Не отрываясь от горла ксендза, отец Герман отмахнулся от него широким жестом, словно от надоедливой мухи. Из вспоротой шеи скарбника алым веером брызнула кровь, заливая глаза и лица людей, оставляя затейливый узор на стенах мрачной темницы, делая ее еще более жуткой.

Все выглядело настолько страшно, что становилось практически нереальным. В Иркином мозгу беспорядочно метались мысли: «Они погибли… умерли… Но ведь это же игра! Игра?.. Доигрались!» Ее помутившийся взгляд беспорядочно шарил по камере.

В царящем вокруг безумии неопрятный седой старик, поджав под себя ноги в залатанных штанах, невозмутимо восседал среди обломков пыточных орудий, отрешенно разглядывая что-то на судейском столе. Ирка невольно проследила за его взглядом…

С усилием отлепившись от стены, она подскочила к столу и схватила один из своих флакончиков. Стремительно обернулась к тому, кто называл себя отцом Германом, судьей духовным.

Приподняв ксендза над головой, упырь швырнул свою добычу в бросившегося на него с саблей хорунжего. Жирное тело смело воина на пол, не давая подняться, ксендз конвульсивно забился, пытаясь зажать хлещущую из горла кровь.

Ирка зубами вырвала из флакончика пробку и с размаху плеснула жидкость в бледную рожу упырю.

— Прах до праху, смерть до смерти, кров стигла до земли, повертайтесь, де булы… — начатое заклятие сбилось на беспомощное бормотание. Голова закружилась, Ирка чувствовала, что в произносимые ею Слова не вливалось ни капли колдовской силы, оставляя их просто обыкновенными словами. Внутри нее было совершенно пусто, словно поток ярости, разнесший вдребезги жуткое орудие пытки, вычерпал девчонку насухо.

— Тц-тц-тц, — укоризненно покачал головой упырь. Одним плавным движением скользнул к девчонке, и на губы Ирке, примораживая заветные слова, легла ледяная рука. — Твои чары не подействуют на меня. У меня всегда было много, много совсем не стылой, а свежей и горячей крови, — прошелестел шелковистый голос, и упырь слизнул с черных губ красные следы. — Ты меня боишься, истинная? Не надо. Не бойся. Я слишком долго искал тебя, чтобы теперь обидеть. Мои века идут, моя сила тает — помоги мне. Останься со мной, истинная, будь моей вечной невестой.

— Чего? — рот у Ирки приоткрылся, флакон упал на каменный пол и разлетелся вдребезги. Что ж это такое делается: женихи косяком пошли! И какие? Красота! То цыганенок-первоклашка, то вообще упырь! А еще обещали — кого обметут, семь лет замуж никто не возьмет. Она невольно бросила взгляд на невозмутимо восседающего старикана, и тот в ответ виновато развел руками, словно понимая, о чем она думает.

— Вы знаете, я как-то насчет замуж не планировала, — пятясь, пока не уперлась спиной в стол, бормотала Ирка. — Мы с вами мало друг друга знаем, — отворачиваясь от надвигающегося на нее мучнисто-белого лица, частила она. — Наверное, сперва надо познакомиться, поговорить… — предсказание-то от него как-то получить надо! И мотать отсюда вместе с Богданом и дедком. И черной козой, которая на самом деле вороной конь.

— Не… — превращенный в скамью ведущий опять попытался что-то крикнуть, и снова его слова закончились сдавленным мычанием. Чем он там недоволен?

Не слушавший ни Иркиного бормотания, ни тем более воплей какой-то скамейки, упырь навис над ведьмочкой:

— Соглашайся, истинная! Старому упырю нужна своя ведьма! А на нашу помолвку я подарю тебе даже не королевский — божественный подарок! Бессмертие! — взревел упырь, опрокидывая Ирку на стол. Блеснули тонкие клыки, Ирка заорала…

— Эк! — навалившийся на Ирку упырь вдруг сдавленно икнул, замер.

Холодный просверк стали вновь взметнулся у него над головой, и пан хорунжий еще разок полоснул вампира поперек затянутой в рясу спины.

Отец Герман пошатнулся, ноги его задрожали, глаза закатились…

Упырь обернулся к осмелившемуся напасть на него человеку. Улыбнулся, едва прикрыв веки, той блаженно ласковой улыбкой, с которой обычно умиленные новорожденным чадом родители склоняются над колыбелькой. Стало еще страшнее, хотя, казалось, куда уж! Глаза вампира полыхнули нездешним огнем, а острые как бритва, пропитанные трупным ядом когти удлинились, едва не касаясь земли.

— Беги, девчонка, беги! Спасайся! — закричал хорунжий, отмахиваясь саблей, и дернул какой-то рычаг рядом с дверью.

В камере заскрежетало. Каменная стена напротив входа дрогнула и поползла в сторону, открывая ведущий в неизвестность темный провал.

Молотя передними ногами, черная коза с белым пятном на лбу с истошным ржанием взвилась на дыбы. Привязь лопнула, и, топоча копытами, животное ринулось прямо в открывшийся проход. Ирка не раздумывая бросилась за ней. Следом метнулся Богдан, по дороге сгребая разбросанные по судейскому столу флакончики и пакетики.

— В подвалах ратуши есть проход! — сквозь звон стали донеслось следом. — Выберетесь!

Сабля хорунжего метнулась вперед, ужалила. Казалось, она должна была вонзиться упырю точно в сердце. Но монстр изогнулся гибким текучим движением, и сабля, разочарованно ткнув воздух, отпрянула назад.

— Ошибся, упыряка! Я защищаю женщин и детей! Даже здесь! — крикнул хорунжий и закрутил клинок вокруг себя. С невероятной быстротой удары сыпались на вампира. Сталь звенела о когти. Выпад — укол, разворот — удар. Ни один человек не смог бы отразить эту блистательную серию. Только вот противник хорунжего уже давно не был человеком. Враги кружили, парируя, уворачиваясь и нанося удары. Звенела сталь клинка, изодранный когтями кунтуш хорунжего превратился в лохмотья и пропитался кровью. Силы оставляли вояку, но ему все же удалось притиснуть упыря к стене.

— Ну, все. Я уже наигрался, — скучающим голосом произнес вампир, — пора заканчивать.

— Зараз я тебя кончу… — выдохнул хорунжий и рванулся вперед. Сталь скользнула по кирпичной кладке. Упырь просто перелетел через противника и, зависнув на мгновение, медленно приземлился в паре метров у него за спиной, зловеще черным могильным крестом раскинул руки. Вояка крутанулся волчком и вогнал саблю в грудь вампира по самую рукоять. Полметра чистой стали вышли из спины упыря. Тяжело дышащий хорунжий замер лицом к лицу со своим врагом и оторопело уставился в кровавые глазницы нечисти. Упырь улыбался. Снова улыбался!

Мгновение длилось вечность, никто и ничто не шелохнулось. Кольцо мертвенного белого огня проступило из пронзенной груди вампира. Скользнуло вдоль лезвия шляхетской сабли, охватило сомкнутые на рукояти пальцы, браслетом сошлось на запястье и стремительно покатилось вдоль плеча, оставляя после себя лишь обугленную плоть. Хорунжий страшно закричал, выпустил саблю, но было уже поздно. Охваченный огнем человек отчаянно метался по камере. А упырь смеялся. Он продолжал смеяться, когда бездыханное тело хорунжего медленно сползло на землю и рассыпалось в прах. Упырь раздраженно поморщился, выдернул из себя саблю, отбросил ее прочь и неторопливо двинулся к закрывшемуся за беглецами проходу в стене.

Сидящий на полу старик со спутанными седыми волосами молча и невозмутимо наблюдал за обнюхивавшим стену монстром.

Глава 27

Невеста на закуску

Вбежав в тайный ход, Ирка оказалась в темноте и влажном холоде каменных стен мрачного коридора. Воздух был сырым и вязким, как смола, дыхание перехватывало. Сил бежать не было совсем, каждый шаг требовал невероятных усилий, шатало из стороны в сторону. Следом, позвякивая прихваченными из камеры склянками, несся Богдан. Наконец Ирка без сил повалилась на промозглый пол. Рядом к стене прислонился Богдан.

— Там старик… остался! Ему надо помочь! — спохватилась ведьмочка, тщетно собирая остатки воли, пытаясь подняться.

— Куда собралась?.. Мулло в зубы? Совсем дурная?.. Или больно замуж захотелось?.. Так лучше б тогда за Гранчо пошла и в таборе осталась.

— Нет. Я должна… Спросить его… Предсказание… Иначе не выберемся… — Ирка встала на четвереньки, из ее горла вырвалось глухое рычание, в глазах полыхнуло зеленое пламя. Полыхнуло и погасло. Она провалилась в темный колодец беспамятства.

Проснулась она на чем-то мягком и волосатом. Это волосатое тут же зашевелилось и встало, бесцеремонно приложив Ирку головой о каменный пол. Ирка с трудом поднялась на четвереньки и нос к носу столкнулась с самой настоящей козьей мордой, методично жующей какую-то тряпку.

— Фр-р! И-го-го! — заржала коза Ирке в лицо и доверительно ткнулась мордой в плечо.

— Кошки зачирикали, зайцы замурлыкали… А слониха, вся дрожа, так и села на ежа… — голова жутко болела, вероятно, поэтому поэзия давалась с трудом, строфы путались, и получалось похлеще, чем у Чуковского.

— Эй, гадалка, ты как? С тобой все в порядке? — раздался неподалеку голос Богдана.

— OK. I am fine. Call nine-one-one. Ple-ee-ase, — выдала Ирка стандартную киношную реплику жертвы, только что чудом избежавшей мучительной смерти, но все же переломавшей все руки и ноги, истекающей кровью, а напоследок серьезно приложившейся головой обо что-то тяжелое и твердое, так что только полный идиот мог спросить: все ли с ней в порядке.

— What’s a fucking shit you said? [Что за фигню ты несешь? (англ.)] — послышалось в ответ.

— Что?.. — Ирка не поняла, не поверила: надежда была такой призрачной! Неужели… неужели к Богдану вернулась память и теперь они снова вместе? Да вдвоем они порвут эту нафталиновую нечисть на британский флаг!

— Сам не знаю, — озадаченно откликнулся Богдан. — Странное что-то говорю, самому непонятное. С ума схожу, наверное, а все от тебя, гадалка! На, шляпу свою надень, а то голову простудишь, — выдирая у козы из пасти полупережеванную тряпку, еще недавно бывшую крахмальным чепцом, а до того — цыганской шалью, велел Богдан. — Я тут и снадобья твои прихватил, тем жандармам они уж точно не понадобятся. — Богдан принялся выгружать из карманов позвякивающие флаконы.

Ирка забрала у него изжеванный чепец, но надевать не стала, ссыпала в него спасенные Богданом флаконы.

— Хватить рассиживаться. Пошли искать выход, пока нас самих не нашли, — решительно пробурчала ведьмочка, вставая.

Тянущаяся от городской ратуши цепь сводчатых подвалов казалась бесконечной. Один раз они набрели на подвал, где стояли бочки и густо пахло давно забродившим вином. Затем наткнулись на камеру, забитую старыми бумагами, — мыши с писком разбегались у ребят из-под ног. Пару раз мелькнул свет, но это были всего лишь узкие отдушины высоко в потолке, за которыми пламенели последние искры заката. Потом погасли и они. Они брели, спотыкаясь в темноте, и даже зрение оборотня не могло помочь Ирке, потому что глаза ее застилали слезы. Они катились и катились по щекам, девчонка даже не пыталась их вытирать. Да и зачем, если кончилась жизнь?