— Как это? — стараясь перекричать ритмичный грохот, жрица указала на глыбы цветного льда.

— Да очень просто — вода с краской и прямоугольные ящики. Не знаю, почему никто раньше не додумался, — небрежным тоном скрывая гордость, бросил Хакмар — даже неприязнь к жрице не смогла задушить в нем желание похвастаться. — А как вам музыка? Направление называется rock-кубаир!

— «Кубаир» — это, насколько я знаю, героические песни подгорных коневодов? А «рок» на жаргоне мастеров — камень, гора? Значит, горный кубаир? Интересно, — протянула жрица, задумчиво водя у губ пальцем с покрытым голубой эмалью и инкрустированным мелкими сапфирами ногтем. — Что-то вроде тех новомодных настенных рисунков? И в этом тоже отражена руководящая роль Храма?

Миней подхватил шаманскую колотушку и шарахнул в висящий рядом бубен — воздух наполнился гулким звоном. Удовлетворенно кивнув — словно обнаружив, в чем именно проявляется руководящая роль, — жрица зашагала дальше.

— Хак! Хакмар! — прервав особо эффектную дробь, Миней выскочил из-за своих барабанов. Прыгавшие в передних рядах девчонки разочарованно застонали. С высокомерием истинного любимца публики, не обращая на них ни малейшего внимания, Миней кинулся другу наперерез и сунул колотушку ему под нос. — Слышь, Хак, ошиблись мы, шаманская не шибко годится! Потоньше надо — сделаешь, а?

— Минька, давай это потом обсудим, ладно? — Хакмар торопливо ринулся вдогонку жрице и отцу. Миней, как всегда, кроме своей музыки, ничего не замечает!

Догнать спутников ему удалось только у возвышающейся над всей пещерой галереи. Легко ступая босыми ногами по выточенным во льду ступеням, жрица поднялась на увитый ледяными узорами балкон и, не обращая внимания на приветственные поклоны, застыла у сплетенных из толстых сосулек перил. Обе сестры Хакмара отделились от плотной группки почетных гостей и бегом кинулись ему навстречу.

— Хак! Ты Минея к нам пригласишь, Хак?! — возбужденно подпрыгивая и дергая его за локоть, потребовала старшая.

— И Табына с Катаем! Ну, братик, ну, пожалуйста! — моляще прошептала младшая.

Хакмар поглядел на них с веселым изумлением:

— Ну вы и чуды! Или рудничного газа наглотались? Они же с детства в нашей пещере толкутся, вы их всегда терпеть не могли!

— Пхе! — сестра мотнула оплетенными нитками мелких изумрудов золотистыми косами. — Тогда они были просто так себе мальчишки — твои приятели! А сейчас они — у-у-у! — восторженно взвыв, девчонки разом закатили глаза.

— Моя дочь тоже без ума от этой новой музыки. — Жена старшего мастера плавильного цеха отхлебнула из золотой чаши — над губой у нее остались белые кумысные «усы». — А я вот не понимаю! Хотя надо признать, они здорово оживляют праздник. Будет потом о чем поговорить…

— Этот праздник не для оживления, уважаемая… или как у вас говорят — драгоценная енге! И даже не для «поговорить», — голосом более ледяным, чем сама галерея, на которой они стояли, отчеканила жрица. — Он должен принести пользу!

— Конечно, очень полезный праздник! — наивно согласилась молоденькая светловолосая жена старшего рудничного смотрителя. — Куда б мы иначе новозимние елки выбрасывали? — она указала на уложенную вокруг столба поленницу. Кое-где на высохших иголках трепетали остатки новозимней мишуры. Не замечая побелевшего от гнева лица жрицы, хорошенькая блондиночка повернулась к отцу Хакмара: — Ой, мастер Никтоман, а что за потрясающие игрушки у вас были на елке? Так блестели! Из чего они?

— Это вот у него спрашивайте, — кивнул отец на Хакмара, бросая настороженный взгляд на напрягшуюся жрицу.

— Всего лишь обыкновенный песок, золотая енге. Если его расплавить, получается хрупкое прозрачное вещество, из которого выдуваются отличные елочные игрушки, — довольно улыбаясь, пробормотал Хакмар. Ну любит он, когда хвалят и восхищаются, ну любит! А кто не любит?

— Ой, Хакмарчик, а нам на следующий Новозим сделаешь такие? Ну пожалуйста, миленький, а то мы до сих пор по старинке — рубины с топазами вешаем!

Жрица едко рассмеялась:

— Вам, мастер Никтоман, следовало назвать наследника не в честь Хакмар-батыра — племянника великого Урала, а в честь его сына — изобретательного Нугуша, что научил людей спасаться на лодках во время потопа!

— Енге жрица прекрасно знает историю южных гор, — пробормотал отец.

— И хотела бы, чтоб магнито-горцы знали ее не хуже! По крайней мере некоторые моменты, — отрезала жрица. — Быть может, мы, наконец, начнем?

— Ваш Храм — ваш праздник, — облизывая губы, хмуро буркнул в ответ Хакмар. Он вдруг начал сильно нервничать.

Отец снова бросил на него неодобрительный взгляд, но жрица только усмехнулась и плавно взмахнула рукой. Перекрывая даже грохот Минькиных барабанов, под сводом гигантской пещеры протяжно запели рога. Рокот голосов стих, и люди клана Магнитной горы принялись неохотно стягиваться к сложенному из новозимних елок костру. Рога затрубили вновь — из оставленных по обе стороны костра проходов, топоча сапожками, гурьбой выбежали малыши. Выстроились в две шеренги. За ними с неторопливой величавостью выступил облаченный в плащ из белых птичьих перьев шаман. Преисполненная собственной важности малышка выступила вперед и, слегка пришептывая, зачастила, поводя ручонками:

— Высоко над нами — нижнее небо, мирное небо, синее небо, до краев полное Голубым огнем!

— В синем-синем небе звездочки горят! — отпихивая ее в сторону, пронзительно выкрикнул мальчишка Дней четырех. — Пятьдесят пять добрых верхних тенгриев с Неба на людей сквозь дырочки глядят!

Дальше, картинно закрывая мордашки ладошками, будто от страха, малышня принялась тарахтеть про жуткий Нижний мир, где «живут ужасные, злые тенгрии, на лицо кошмарные, злобные внутри», и про их владыку Эрлик-хана.

— Не иначе как наш шаман все это сам сочинил, — тихо шепнул отцу старший рудничный смотритель. Отец молча усмехнулся в ответ.

Малышня продолжала живописать похождения тенгриев. Сын подземного повелителя Эрлик-хана Хожир — весь в черном — основывает кузницу на восточном крае небес. Но первое кованое железо оказывается слишком хрупким. Заслышав разносящиеся по девяти небесам удары молота, является Божинтой, сын Тенгри — Высокого Неба — Хакмар невольно улыбнулся, узнав под белой маской своего четырехдневного братишку, — и бросает в плавильную печь песок, что дает железу крепость.

Совершивший технологический прорыв Божинтой требует первую кузницу себе в полную собственность. Сын старшего рудничного смотрителя, исполняющий обязанности Хожира, не отдает…

— Отдай!

— Не дам!

— Ты чего пихаешься!

— Сам чего пихаешься! — увлекшись, небесный Божинтой стукнул подземного Хожира кулаком в лоб. Не ожидавший такого оборота Черный Хожир сел на попу и басовито заревел.

Жалобно кривя лицо, его мать, светлокосая жена старшего смотрителя, пробормотала:

— А я никогда не понимала, почему это правильно, что Божинтой отнял у Хожира кузницу! Не он же ее строил!

— Молчи, чуда! — опасливо косясь на застывшую в неподвижности жрицу, прошипел ее муж.

Опомнившийся шаман сгреб представителей небес и подземного мира в охапку и уволок в задний ряд. Барышня Дней шести отбарабанила о разделении кузнечного рода на Белых потомков Божинтоя, что ковали падающее с небес священное железо, и Черные порождения Хожира, что извлекали железо из темных недр, давая проход злобным нижним духам. Страшные вещи придумывали Черные — мечи и топоры, наконечники стрел и копий, все для уничтожения людей. По публике прокатилось неприятное шевеление — криво усмехаясь, люди поглаживали висящее у поясов оружие.

— И увидала страдания людей Ут, великая сестра Тенгри — Высокого Неба, многоязыкая мать Огня, чей отец — твердая сталь, чья матерь — кремень, чей блеск достигает неба и проникает сквозь землю! И восплакала, видя войны и смертоубийства, что несло выкованное Черными оружие! И от сверкающих слез ее народился на Средней земле Голубой огонь и повелительницы его, достославные и великие жрицы! И сошлись они в смертном бою с черными кузнецами! И победили славные жрицы злобных кузнецов, во имя мира и жизни для всех людей!

— Еще бы им не победить! — почти неслышно, на одном выдохе прошептал кто-то за спиной у Хакмара. — С клинками против Огня много не навоюешь!

— И отступили Черные в глубины и пещеры! Но гнались за ними жрицы, Голубым огнем очищая священные недра гор от скверны Нижнего мира! — вздымая голос и поднимаясь на цыпочки, видно, для большей значимости, возгласил сам шаман. — И с тех пор живут в великих горах Сумэру лишь мирные белые кузнецы, служа своим искусством Храму и всей средней Сивир-земле! — и он склонился перед возвышающейся на галерее жрицей, давая понять, что история его закончена.

Судя по мрачным лицам слушателей, счастливым они такой конец не считали. В толпе послышалось несколько жиденьких хлопков.

Жрица подалась вперед, побелевшими пальцами вцепляясь в ледяные перила. Пронзительный взгляд ее ярко-синих глаз оббежал людей внизу.

— Тысячу Долгих Дней и Ночей назад мои сестры — сестры Храма — здесь, в недрах этой самой горы, настигли последнего черного кузнеца. Последнего из тех, чья сила превращения железа не нисходила сверху, от верхних духов-тенгриев, а поднималась снизу, из мира мрака, смерти и Рыжего пламени. И умер он, сожженный Голубым огнем, посылая напрасные проклятья и бессильные обещания вернуться! И в эту Ночь, как и в тысячу других до нее, мы сжигаем чучело последнего Черного! Во имя памяти! Во имя того, чтоб каждый День и каждую Ночь своей жизни вы помнили! — Она снова обвела горцев взглядом — теперь в ее голосе звучала явная насмешка. — Вы — белые кузнецы! Ваше дело — служить Храму, преумножая богатства… средней Сивир-земли.

Рога затрубили снова — из-за уступов ледяной скалы выступила ритуальная стража, неся между собой обряженную в балахон из грубой холстины металлическую куклу черного кузнеца. Стража подняла куклу на костер, захлестнула вокруг пояса железные цепи и бегом убралась.

— Пусть умрет он страшной смертью! — пронзительно выкрикнула жрица. — Умрет, как все те, кого погубил своим черным искусством!

Она вскинула руку — и с ее пальцев сорвался шар ослепительно-голубого Огня. Обдавая жаром толпящихся внизу людей, со свистом пронесся над головами и врезался в сложенные елки. Ревущее Голубое пламя охватило подсохшие деревья, взвилось над столбом с прикованной к нему человеческой фигурой. В языках пламени, корчась, заметались полы балахона из грубой холстины. И вот тогда, перекрывая гул бушующего Огня, из глубин костра раздался металлический скрежет — обвисшее на цепях создание медленно подняло голову…

Свиток 2

О мечах и благородных егетах, которые очень любят ими помахать

Хакмар выдернул из поставца растаявший огарок. Сверил новую временную свечу по ее еще горящей соседке и зажег. Когда тот безответственный мальчишка, в чьи обязанности нынче входило менять разделенные на временные деления свечи, все-таки соблаговолит явиться в фехтовальную пещеру, он ему устроит! Замена временных свечей — первая обязанность детей в горе. После этого у всех магнито-горцев появлялась неистребимая привычка поглядывать на ближайшие свечи, которые тающим воском делений отмечали неслышный ход времени в глубинах пещер. Одна вовремя не замененная свеча — еще ладно, можно по другой сверить да подрезать воск и фитиль. Но беда, если вся система свечей разладится — как случилось при Хакмаровом деде, когда провисший край нижних небес слишком сильно зацепил их гору за верхушку, вызывая трясение всех пород. Тогда обитателям пещер пришлось идти за новым расчетом времени на поклон в прячущуюся на поверхности, меж горных перевалов, обсерваторию великого Аркаима и выслушивать нравоучения надменных звездочетов.

Подровняв свечу, Хакмар повернулся к оружейной стойке, придирчиво разглядывая выставленные клинки. Мастер-оружейник опять полностью заменил мечи в фехтовальной зале — вот кто всегда умудрялся соединять полезное с полезным! Поэтому в тренировочный зал «на пробу» отправлялись клинки, кованные или учениками, вроде Хакмара, или мастерами, разрабатывавшими новое оружие. Мальчишка прикинул на руке один, второй, покачал головой и решительно вытащил из стойки законченный только вчера меч собственной ковки. На простой ухватистой рукояти болталась полоска белого холста. Хакмар развернул ее, вчитываясь в криво накарябанные рукой мастера-оружейника буквы: «Слишком гибкий в ущерб надежности».

«А вот сейчас и проверим!» — азартно подумал Хакмар, становясь в стойку и коротко салютуя не противнику — такового не имелось, а всем бойцам клана, стоявшим здесь за Дни и Дни существования Магнитной горы.

Полоса клинка отразила острый блик света, зайчиком скользнувший в аккуратную щель в стене тренировочной пещеры. Едва заметная привычная вибрация пробежала по полу, давая почувствовать пришедшие в движение рычаги. Выстроившиеся парами глиняные чурбаны, со всех сторон, по кругу, утыканные остро заточенными лезвиями, негромко загудели… и принялись вращаться, все наращивая и наращивая скорость. Еще мгновение — они превратились в огромные жужжащие веретена. Непрерывно мелькающие лезвия с шелестом разрезали податливый воздух.

Хакмар гикнул и одним прыжком метнулся внутрь смертоносной карусели. Подпрыгнул, пропуская под ногами низко стелющееся широкое лезвие топора. Вскинул руку, принимая на клинок вращавшуюся над головой наточенную стальную лопасть. Клинок спружинил, отводя в сторону просвистевшее над головой лезвие. А говорят — слишком гибкий! В самый раз! Первую пару прошел!

Хакмар выгнулся дугой, уклоняясь от чиркнувшего у самого живота острия, рубанул вбок — норовивший полоснуть его по горлу меч разлетелся, срубленный возле вплавленной в глину рукояти. Ну, к заточке претензий и не было! Вторую пару прошел!

Мальчишка ринулся прямо в «стального ежа» — двойной валик торчащих тонких игл, с одним поворотом глиняных чурбанов кромсающих живого человека на тонкие ленты кровоточащего мяса. Трепеща и изгибаясь, меч завертелся вокруг него стальным вихрем, прорубая проход сквозь вращающуюся смерть. Баланс в норме! Третью пару прошел!

Хакмар вырвался в пустой коридор позади глиняных чурбанов — и тут же из отверстий в стене полетели стрелы. Весь мир исчез — остались только метившие в лицо стальные жала. И меч, сплошным непроницаемым вихрем вертящийся перед ним. Разрубленные пополам стрелы со стуком посыпались на каменный пол. В руке лежит как влитой!

Сверху ахнул обоюдоострый двуручник. Хакмар вскинул свой клинок навстречу. Держ-и-и! Страшная тяжесть навалилась на запястья и тут же исчезла, аккуратным поворотом спущенная вниз, в землю, вдоль вибрирующего клинка. Хакмар перепрыгнул через врубившийся в каменный пол двуручник. Прошел! Все прошел! И держит ведь меч, держит! С чего ж ненадежный?

С ликующим воплем — не прав мастер-оружейник! — Хакмар радостно завертел над головой свой молодой клинок… Огромная тень выросла перед ним, и, тускло блеснув вороненой сталью, остро заточенные полумесяцы парных топоров ринулись на него с двух сторон.

Вскрикнув от неожиданности — и, что врать, от окатившей его горячей волны ужаса, — Хакмар на одной лишь вколоченной тренировками привычке описал вокруг себя неловкую петлю мечом. Его неуклюжесть вызвала только надменный смешок противника. Тяжелые парные топоры, казавшиеся просто игрушками в здоровенных ручищах, завертелись вокруг. Каждое движение их было страшным — сбитое, рваное, казалось, полностью лишенное ритма. Во всяком случае, такого ритма, который можно уловить и под который удалось бы подстроиться. Каждый топор будто вел собственную схватку, поддерживая и оберегая другой. Хакмар чувствовал себя в бою сразу с двумя противниками, любой из которых лучше и сильнее его. Перелетая из руки в руку — из правой в левую, — меч выписывал скользящие дуги вокруг мальчишки. Единственное, что Хакмар мог, — отчаянно, на пределе сил и скорости держать оборону, даже не помышляя об атаке. Бешеная скорость, которую непрерывно атакующие то справа, то слева, то сверху топоры выжимали из его тела, выматывала, лишала сил. Будто подрезанные, болели запястья. Противнику даже не нужно было прорывать его оборону — Хакмар чувствовал, как усталость неумолимо берет свое. Достаточно еще немного продержать темп — и он просто рухнет, покорно позволив себя добить. Неукротимая злость, пылающая, как Огонь в горне, бешеная, как грызущий удила конь, заставила кровь закипеть. Гибкой стремительной «восьмеркой» Хакмар сбил в сторону налетавшие с обеих сторон топоры и распластался в длинном прямом уколе, нацеленном в грудь противника. Казалось, он сам, как разряд молнии, пронесся вдоль полосы заточенной стали, чтоб нанести один-единственный удар… Противник изогнулся с невероятным для могучего тела проворством, пропуская удар Хакмара над собой. Тут же крутанулся волчком — подсекая ноги противника. В последнее мгновение Хакмар успел подпрыгнуть, отмахиваясь мечом… Стремительно вынырнувшие с двух сторон топоры скрестились у самой рукояти его клинка, как клещи! Пошли вперехлест… Тонко дзенькнув, молодой меч переломился у самой рукояти. Жалобно звеня, упал на затоптанный пол пещеры и задрожал, распластанный на камнях.

Замерший с одной рукоятью в руках Хакмар проводил его почти безумным взглядом.

— Все-таки ненадежный, — прошептал он.

Лезвия топоров с режущим свистом ринулись к его лицу… Хакмар прыгнул назад… Два деревянных древка скрестились у него под подбородком, зажимая шею в такие же жесткие клещи, как те, в которых погиб клинок. Хакмар попытался отмахнуться обломком меча.

— Руки коротки! — прорычал противник.

Нажим на горло усилился, задыхающегося мальчишку почти приподняло на топорах — Хакмару казалось, что голова сейчас оторвется! — и с силой шарахнуло о камень. Над ним нависло бородатое суровое лицо. И голос, в котором за деланым спокойствием слышалась ярость, вопросил:

— Ну, а теперь поясни мне, почему мой сын и наследник ведет себя, как распоследний тупой чуд?

Хакмар судорожно сглотнул — слюна с трудом просочилась сквозь передавленное древком топора горло — и ответил абсолютно невинным взглядом.

— А вот этого не надо! — В голосе отца теперь слышалась не только ярость, но и отвращение. — Не вздумай мне врать!

Крутанув свое любимое оружие, старший мастер Никтоман, Отец клана Магнитной горы и просто отец одного чересчур изобретательного юного оболтуса по имени Хакмар, зло всадил топоры в закрепленные у бедер ножны.

Пообещав себе ни в коем случае не кашлять, Хакмар все равно зашелся глухим перханьем, потирая горло.

— Я не вру! — прохрипел он, с мрачным вызовом глядя на отца. — Вранье противно егетлеку!

— Егетлек! — повторил, будто плюнул, отец. — Кодекс чести истинного воина-егета! С каких это пор егетлек позволяет себе натравливать механическую железную тварь на женщину?

— Она не женщина! Она голубоволосая ведьма! Захватчица! — Хакмара затрясло от злости.

— А если бы твое изобретение ее прибило? И через пару-тройку свечей здесь было бы много голубоволосых ведьм? — Ледяное бешенство отца было страшнее кипучей ярости. — И что бы тогда оставалось клану — умереть в Голубом огне? Женщинам, детям, всем? Из-за того, что тебе угодно было… почудить?