— С меня довольно! — Голос отца прокатился по давно привыкшим к молчанию коридорам, и тишина дрогнула, точно испуганно вслушиваясь. — Фамильных призраков, портретных выходцев, домовых… — многозначительно повысил голос отец, — и прочих заинтересованных лиц, как гражданских, так и потусторонних, убедительно прошу до утра не тревожить. Иначе… сожгу тут все. — От звучащей в этих словах угрозы дохнуло холодом даже на Митю.

Тишина… да, ошибиться было невозможно, тишина притихла. И затаилась.

— Надо пароконей в конюшню… — устало начал отец и тут же оборвал сам себя: — Нет. Прямо сюда, в комнаты. Здесь уже хуже не станет, а из конюшни они к утру… испарятся.

Митя кивнул и побрел обратно в гостиную, борясь с желанием лечь на пол и свернуться калачиком. Осовело похлопал глазами на заглядывающие в окно железные морды — мысль, как перетащить пароконей через подоконник, тяжело перекатывалась в усталом мозгу. Наконец он встряхнулся и, в который раз уже перебравшись через подоконник сам, повел скакунов к двери. Створки парадных дверей глухо бухали — за ними уже возился отец, снимая многочисленные замки.

Старый паркет пронзительно затрещал под стальными копытами.

— А сейчас — в кровать! — скомандовал отец, заводя пароконей в громадную, как и все здесь, гулко-пустую залу, служившую прежним хозяевам то ли для парадных обедов, то ли для скромных деревенских балов.

Кроватей в имении так и не нашлось — ни одной.

Глава 10

Вор собственного имения

Солнечный лучик теплой лапкой погладил лоб. Посветил в глаза — горячая краснота под веками заставила только прикрыть лицо локтем. Тогда нахальный лучик заполз в нос.

— Ааапчхи! — Митя содрогнулся всем телом.

«Буууунг!» — ответил под ним старый рояль.

— О Боже! — не открывая глаз, Митя попытался нырнуть обратно в сон.

Бамс!

«Буууунг!» — на стук затылком об крышку рояль отозвался снова.

Митя глухо застонал и глаза все же открыл, уставившись в высокий, некогда белый, а теперь серый от пыли потолок с узорной лепниной. Он лежал на рояле, отчаянно болели спина и бока, и… испытывал совершенное довольство человека, чьи мрачные ожидания полностью сбылись. В этой провинции жить попросту невозможно! Митя еще полежал, разглядывая заржавленный крюк, торчащий из лепного плафона в потолке. Каких же размеров была сама люстра и где она висит теперь? Ломота в лопатках стала вовсе невыносима, пропотевшее за долгую дорогу и тяжкую ночь тело чесалось, так что он сбросил сюртук, которым укрывался, и сполз с рояля.

Темная груда на составленных в ряд стульях зашевелилась, и отец тоже сел, уронив сюртук на захламленный пол. От каждого его движения с облезлой обивки стульев поднималась пыль и сыпалась побелка. Нагибаясь и потягиваясь, чтоб размять стонущие мышцы, Митя только порадовался, что сам выбрал рояль.

— Надеюсь, хотя бы водопровод здесь работает.

— Да колодец-то еще поди поломай.

Отец сполз со стульев.

— Ко… колодец? — начавший приседать Митя так и застыл на полусогнутых ногах и с вытянутыми вперед руками.

— Не ожидал же ты и впрямь найти здесь водопровод? — ехидно хмыкнул отец. — В имении, да еще заброшенном?

— У Белозерских есть, — мрачно буркнул Митя. Бабушкино имение на Волге — единственное, где ему случалось бывать.

— Раньше, небось, ведра прислуга таскала. От колодца. Должен быть там, — прикинул отец и, не затрудняя себя походом к дверям, просто вылез в освобожденное от глухих ставен и тоже разбитое окно.

— Дикари… Совершеннейшие дикари… Со слугами. А мы — еще и без слуг. — Митя оглядел собственные подштанники, почти всерьез задаваясь вопросом, станут ли они грязнее, если уйти пешком в Петербург.

Из распахнутого окна донесся отчетливый звон колодезной цепи и плеск воды. Митя тяжко вздохнул — что приходится терпеть! — откопал в саквояже зубную щетку, порошок и полотенце и тоже полез в окно.

Он торчал из окна как раз наполовину, когда в физиономию ему полетела выплеснутая из ведра вода.

— Папа! — захлебнувшись от неожиданности, будто в стремнину попал, заорал Митя.

Коварно притаившийся под стеной отец, гремя ведром, кинулся удирать.

— Детство какое! — вытирая лицо, неодобрительно проворчал Митя. — Будто это ему пятнадцать, а не мне!

Сохраняя солидность, Митя выбрался из окна. Чопорно поджав губы, оглядел уже наполненную отцом бадью, брезгливо, двумя пальцами, подхватил второе ведро, зачерпнул… и с размаху выплеснул на подкрадывающегося отца.

— Аглуп! — Отец замер, как суслик, выхваченный из мрака светом пароконских глаз. — Какое коварство! Стоишь тут с видом альвийского лорда перед человечьим нужником, а сам! Ну сейчас я тебя… — Он попытался прорваться к бадье.

Митя прыжком махнул через бадью, подхватил из травы дырявый ковш и встретил отца целым водным залпом. И было нечестно со стороны отца все-таки прорваться, окунуть ведро в воду, несмотря на все попытки отнять его, и вылить сыну на голову. Крайне дурной тон: сперва заманил Бог весть куда, теперь еще и обливается.

— Ну во-от… опять надулся! — протянул отец, глядя вслед нахохленному, как мокрый воробей, сыну.

Хотелось ответить, что он вовсе и не сдувался, но уж больно глупо звучало. Поэтому Митя просто забрался обратно (может, двери заколотить за ненадобностью?) и, не оборачиваясь на запрыгнувшего следом отца, принялся разыскивать в саквояже сменную пару белья. Он даже успел натянуть чистые подштанники…

Входные двери грохнули, точно в них ударили тараном. Засов вылетел, со звоном ударился об пол. Двери распахнулись, с размаху врезавшись в стены. По коридору затопотало множество ног…

— Ось воны, ворюги! — завопил ворвавшийся в залу кудлатый мужик. — Зовсим знахабнилы, по панскому дому голяка вештаются!

Следом за ним, грохоча сапогами, вломилась… толпа. Зверообразные мужики с палками кинулись к отцу. Впереди мчался мужичонка посубтильней, зато с шашкой наголо.

— Стоять! — Голос отца, вроде негромкий, перекрыл и хриплое от азарта дыхание, и топот.

Разогнавшиеся налетчики немедленно остановились. В первую очередь тот, с шашкой, уже вскинувший ее над головой отца. Ну а как не остановиться, от такого-то непререкаемого приказа, да эдаким командным тоном, да еще паробеллум, упершийся в грудь налетчика с шашкой, тоже… способствует. Может, и поболее командного голоса. Точно поболее.

Мужик с шашкой замер, аж покачиваясь на носочках, как неловко выставленный портняжный манекен. Медленно опустил взгляд, будто желая убедиться, и впрямь ли паробеллум глядит ему в грудь. Рука его заметно задрожала, и поднятая шашка слегка стукнула своего владельца по голове, вызвав еще большую дрожь.

— Ну чого встав, мов укопаный? Руби его! — завопил оттертый к стене кудлатый.

И только теперь Митя сообразил, что это их запертый в чулане пленник! То есть не запертый уже, выходит…

— Заткнись, Юхимка! — не отрывая глаз от паробеллума, процедил мужик с шашкой. — А ну как стрелит?

— Да не стрелит он, морда бандитская, забоится! — приплясывая от нетерпения, выкрикнул кудлатый сторож.

— Якщо морда-то бандитская, чого б ему и не стрельнуть? — рассудительно предположил мужик с палкой.

Их оказалось не толпа, а всего-то двое.

— Гнат Гнатыч! Бандюги-то вооруженные! — Юхимка завопил, как обиженный ребенок, вызывающий на помощь родителя.

— Кинь пистоль, бисов сын! — В залу тяжеловесно, как носорог, ворвался полицейский урядник. От его рыка загудели струны в недрах старого рояля, мужики с палками присели, а отцов пленник снова стукнул себя шашкой по голове. На отца рык впечатления не произвел, что явно обозлило урядника. — На каторгу захотел, ворюга? Кидай, кому сказано!

— Что вы делаете в моем доме, милейший? — очень холодно, очень веско, очень раздельно поинтересовался отец.

— Как ррразговариваешь, мерррзавец? — Побагровевший от ярости урядник принялся лапать кобуру на поясе.

— От и мне таку байку рассказывал: та я ж, звычайно, не слухав! Так они давай вдвоем меня бить, що у-у-у-у! — Юхим принялся раскачиваться, подвывая от жалости к себе. — И руками, и ногами, почитай, до смерти забили, ироды кляти!

— Повторяю! — возвысил голос отец. — Что вы делаете в моем имении и моем доме?

— Ишь, завзятый какой: уж попался, а все россказни рассказывает! — Урядник стал вовсе похож на свеклу — такой же багровый и надутый. — Имение это почтенному Остапу Степановичу принадлежит, об том у нас каждому известно.

— Кто такой Остап Степанович? — неожиданно поинтересовался отец у мужиков с дубинками.

— Большой хозяин… — растерялся от вопроса мужик. — Усей волости нашей благодетель.

— И что же этот благодетель? Купил имение? — удивился отец.

— Никак нет-с… — вмешался второй мужик, помоложе. — Вроде как намереваются… С акциону-с…

— Остапа Степановича придется огорчить, — усмехнулся отец. — Имение на аукцион выставлено не будет, поскольку пожаловано мне.

— Это кто ж у нас казенные имения жалует? — насмешливо хмыкнул урядник.

— Государь император, — пожал плечом отец.

Урядник аж притопнул каблуками, невольно вытягиваясь во фрунт… и тут же спохватился.