— Нет! — хрипло выдохнул Митя и по-простецки, ладонью, отер текущий по лбу ледяной пот. Его оказалось так много, словно он водой из графина в лицо плеснул. — Нет, я… не хочу…

— Твоя судьба, мой мальчик… — мягко начал дядя.

— Моя судьба! — отрезал Митя.

— Хотелось бы мне знать: принципиальность это… или слабость, — откидываясь на спинку кресла, хмуро процедил дядя.

— Полагаете, я трушу? — звенящим от обиды голосом спросил Митя, но удостоился в ответ лишь равнодушного взгляда — дядя смотрел на него так… как только что на свитских великих князей, и это было… отвратительно.

— Тебе решать… Хотя жаль. Бабушка была бы довольна.

Митю затрясло. Он знал, что дядя говорит вовсе не о той бабушке, с которой он еще утром пил чай в особняке Белозерских.

— В таком случае собирайся. Отец тебя ждет, — и дядя поднялся.

Мите не осталось ничего другого, кроме как вскочить.

Глава 4

Прощай, столица, навсегда!

Стараясь идти ровно и не пошатываться, Митя следовал за лакеем к выходу. В душе у него все онемело настолько, что он даже не боялся снова наткнуться на великих князей или на кого из свитских, волею дяди изгнанных из Яхт-клуба.

— Пст… пст… — свистящий звук заставил его оглянуться.

Ротмистр Николаев выглядывал из-за двери робко, точно мальчишка, отправленный в комнату «подумать над своим поведением».

— Димитрий! — Ротмистр огляделся по сторонам и поманил Митю за собой. Не сдержав любопытства, тот подошел. — А вот его светлость… господин генерал… — еще раз оглядевшись, свистящим шепотом спросил Николаев, — он из клуба-то только свитских выгнал? Про меня ведь не говорил?

— Мне кажется, он вас даже не заметил, господин ротмистр, — с усталым безразличием ответил Митя.

— Именно так-с! — тут же повеселел ротмистр. — Главное, в ближайшие недели ему на глаза не попасться, а там, верно знаю, его из Государственного совета в отставку попросят.

Митя вымученно улыбнулся. Отставка, о которой сам дядя еще только догадывался, была уже доподлинно известна ротмистру. Вот что значит светский человек.

— Не иначе как к армии уедет, тут-то я снова и появлюсь. Мне без Яхт-клуба никак нельзя, я ж не Кровный, чтоб на меня милости государевы сами собой сыпались, — доверительно сообщил ротмистр.

Отставка, ссылка в отдаленную губернию, возвращение к армии… И впрямь сыплются… милости.

— Тогда, наверное, и свитские смогут вернуться, — вымученно улыбнулся Митя.

— Э-э, нет! Кто ж князя Белозерского ослушаться осмелится? С его-то… Кровной Родней.

— Так Сила Крови же выдохлась! — не удержавшись, напомнил Митя.

— Так это ж смотря чья Кровь! Этой… и выдохшейся хватит, — удрученно хмыкнул Николаев и тут же старательно приободрился: — Давайте прощаться, друг мой Димитриос! Счастливой вам дороги в эту вашу… губернию, — снова проявил осведомленность в чужих делах ротмистр. — Не печальтесь, и в провинции люди живут. Хотя как — не представляю. Главное, mon jeune ami [Мой юный друг (фр).], помните — коли желаете быть порядочным человеком, не пейте вин, кроме французских, не покупайте икры, кроме как у Елисеева… в этой вашей глуши ведь есть Елисеев? Ну и не ездите вторым классом, вот уж это вовсе гадость!

* * *

Отстукивая тростью по булыжникам мостовой, отец, в партикулярном платье, с портпледом подмышкой и саквояжем в руке, бодро взбежал по ступеням вокзала. Следом, также нагруженный, печально тащился Митя. Над шпилями вокзала трепетали флаги. Пестрая толпа — от мужиков в сермягах до дам и господ в элегантных дорожных нарядах — заполонила перрон: слышался шум, выкрики, бойко наяривал военный оркестр, и тут же все перекрыл рокот паровозного гудка. Митя на мгновение замер, засмотревшись на механическое чудо.

— Митя, ну где же ты? Поторопись, скоро отправляемся!

Митя оглянулся… Отец уже прошел вперед и теперь махал ему… от выкрашенного желтой краской вагона. Желтого? Митя едва не выронил саквояж. От ярости у него перехватило горло. Отец взял билеты второго класса! [Синим цветом обозначался вагон первого класса, желтым — второго, зеленым — третьего.]

Глава 5

Неприятнейшее путешествие в пренеприятнейшей компании

— Так и будем всю дорогу молчать? — устало спросил отец.

— Ну что вы, батюшка, — с предельной вежливостью ответствовал Митя. — Как можно. Об чем бы вам желалось поговорить?

— Как я буду справляться с губернскими властями, ежели с собственным сыном управиться не могу?

— Не беспокойтесь, батюшка, я вовсе не собираюсь вас компрометировать. Обещаю быть покорнейшим из сыновей.

— О Боже, Боже… — Отец только вздохнул, бездумно глядя то ли на мелькающие за окном квадраты полей, то ли на собственное отражение в темном стекле.

Вскоре поля, и без того едва различимые, утонули в чернильном мраке, лишь изредка вспыхивая тусклыми, похожими на мерцание гнилушек в болоте огоньками деревень. Смотреть стало вовсе не на что. Навряд ли хоть кто-то подсядет на следующих станциях — тут, сдается, люди и вовсе не живут.

Митя бросил разложенный портплед поверх вытертых цветов обивки вагонного дивана.

— Надо же, ты снял сюртук! — саркастически протянул отец. — Я уж думал, он для тебя как вторая кожа.

— Вам стоило только приказать, батюшка, — все так же вежливо откликнулся Митя. — Быть может, вашему авторитету перед губернскими властями поспособствует, если я пробегусь голышом по вагону?

Отец молча отвернулся к окну. Митя удовлетворенно прикрыл глаза: он так и знал, что никому не нужен — ни бабушке, ни дядюшке, ни тем более отцу. Того волнует лишь собственная карьера! Он один в провинциальной пустыне, оклеветанный и униженный светом, оставленный семьей, совсем как Манфред или Лара в сочинениях лорда Байрона:

Nor to slumber, nor to die,
Shall be in thy destiny;
Though thy death shall still seem near
To thy wish, but as a fear;
Lo! The spell now works around thee,
And the clank less chain hath bound thee;
Oʼer thy heart and brain together
Hath the word been pass ʼd — now wither! [Ни забвенья, ни могилы // Не найдет твой дух унылый; // Заклинанье! — очарован // И беззвучной цепью скован, // Без конца томись, страдай // И в страданьях — увядай! // (Англ.) Дж. Г. Байрон. «Манфред», перевод И. Бунина.]

Внутри разливалось жгучее чувство обиды, в своей мучительности даже… слегка приятное.

Герои альвийского лорда-поэта страдали хотя бы среди сияющих пиков гор и бездонных пропастей, а не в вагоне второго класса! Посмотрел бы он, как бы они вынесли подобную муку! Это был уже третий вагон, который они сменили в дороге, и каждый был хуже предыдущего. Нынешний и вовсе считался миксом: наполовину первый класс, наполовину — второй. Отец даже сказал, что уж теперь-то Митя поймет, как глупо тратить лишние десять рублёв на каждого, если все равно вагон один и тот же.

Микс оказался хуже всех: пах сладковатой древесной гнилью и кренился набок под тяжестью здоровенной вагонной печи, отделанной облупившимися изразцами. «Первоклассную» половину отгородило занавесями помещичье семейство с многочисленными детьми: видно их не было, зато слышно — превосходно. Разве что к ночи детские крики и слезливый голос гувернантки сменились сонным бормотанием.

Четверо купчиков, отмечавшие некую удачную сделку, пытались вовлечь в свой праздник и отца, но натолкнулись на особенный, «полицейский» взгляд и затихли. Зато повадились сбегать из вагона на каждой станции, добирая веселья в станционных буфетах. Сейчас с их диванов доносился раскатистый храп и омерзительно тянуло кислятиной.

Митя уткнулся носом в спинку вагонного дивана, а заодно уж накрылся пледом с головой. Цоки-цоки-цок, цоки-цок… — клацанье паровоза по рельсам переплеталось с гулким стуком вагонов — чуки-чук, чуки-чук. Темнота неохотно сгущалась под веками, обещая краткое забвение всех горестей, и с плавным покачиванием дивана Митя поплыл в сон.

— Сюда извольте… — донесся негромкий голос кондуктора, следом послышался топот — шагать старались осторожно, а оттого еще больше шаркали, сопели и кряхтели. — Прощенья просим, ваше высок-блаародие. Остальные места все заняты.

— Да-да, господа, прошу вас… — раздался в ответ тихий голос отца. — Митя…

Зашипел стравленный пар, затягивая окна белой пеленой, вагон дернулся. Рядом с головой отчаянно сопротивляющегося пробуждению Мити что-то грохнуло, висящая над ним багажная сетка прогнулась под тяжестью, сам он судорожно подскочил… и ткнулся лбом в высунувшийся сквозь ячейки сетки медный уголок чемодана.

— Оуууй! — схватившись за лоб, взвыл Митя.

Дрыхнувший на соседнем диване купчина ухнул на пол, подскочил, водя вокруг сонными, безумными глазами:

— Разбойники… Грабят… Вот я вас, башибузуков! — хрипло забормотал он, хватая спрятанный за голенищем нож.

За занавесом, отделяющим помещичье семейство, проснулся и заплакал ребенок; плач побежал по детям как по бикфордову шнуру, и скоро из-за занавеса уже несся непрерывный вой.

— Владимир Никитич, что же вы сидите, когда там нас, возможно, уже убивают какие-нибудь апаши! — вскричал требовательный женский голос.

— Дорогая, мне пригласить их сюда, чтоб они убивали нас тут? — поинтересовался мужской бас.

— Господа, успокойтесь! — возвысил голос отец. — Никто никого не убивает, всего лишь небольшое столкновение.

— Когда речь о железной дороге, слово «столкновение» отнюдь не успокаивает, — пробормотал стоящий рядом с отцом господин в форме инженера-путейца.