«За святое, за бабло». — меланхолично откликнулся «синус-косинус». — «Острожский был магнат, олигарх, короче. Его сынок Януш устроил рейдерский захват, отжал у Косинского полученное от короля в награду имение Рокитное. А польское правительство в то время, типа, имело задолженности по зарплатам перед казаками, ну вот они все вместе и двинулись за компенсацией».

«Косинский устанавливал казацкие суды вместо княжеских и приводил население к присяге, т. е. он первый начал создавать казацкую державу!» — опять возмутился мрачный.

«Правильно: кто присягал, должны платить налоги ему, а не Острожскому. Опять-таки бабло».

— Все прям как сейчас, ничего с веками не изменилось, — грустно хмыкнула Мурка.

— Ну да, наши бюджетники тоже вскакивают на коней и гонят в киевскую Конче-Заспу грабить дачки олигархов. — засмеялась Кисонька.

— Не зна-аю, нашу математичку, врывающуюся с «калашом» в Верховную Раду, я так запросто представляю, — протянула Мурка.

«Ну так а я о чем! — в чат ворвался новый собеседник. — Мой вчерашний пост хоть кто-нибудь видел? Эй, потомки, неужели никому не интересно поискать сокровища великого предка?» И ниже шло повторение поста:

«Активный отдых для неленивых и любопытных!

Куда исчезла громадная добыча, взятая восставшими казаками в Волынском и Киевском воеводствах? Всех желающих принять участие в поисках пропавшего клада, приглашаем под Острополь, к развалинам древнего замка, где в 1592 г. стояли табором казаки Кшиштофа Косинского.

Поиск клада под руководством профессиональных копачей-кладоискателей, имеется все необходимое оборудование (металлоискатели, лопатки, ножи, лотки для промывки находок, мангал)…»

— Особенно мангал для поисков клада вещь нужная, — пробормотала Мурка.

«Вымирающая деревня — успейте посмотреть, пока совсем не вымерла!

Проживание в условиях относительного комфорта — комнаты для районных инспекторов при бывшем сельсовете, имеется душ. Настоящая украинская кухня, лес, речка, свежий воздух — искать клад интереснее, чем собирать грибы! Для регистрирующихся через чат потомков Косинского 20 % скидка!»

— Грибы вообще-то совсем бесплатно плюс, в отличие от клада, их точно найдешь! — засмеялась Мурка.

— А мы летом искали сокровища нашего предка Кшиштофа Косинского. Который в учебнике истории, — размеренно произнесла Кисонька, словно примериваясь к будущим разговорам с одноклассницами.

— Кто ты и куда дела мою сестру? Хочешь жить «в условиях относительного комфорта»?

— Значит, судьба наша этим летом такая. — отрезала Кисонька. — Посмотри на цену! Мы даже сможем сами заплатить — скажем, что у нас от подарков на день рождения осталось! — и, не дожидаясь решения призадумавшейся Мурки, Кисонька сорвалась на кухню с криком:

— Мы едем на Волынь искать клад!

— Только сумки все равно перепаковать придется, — добавила возникшая у нее за спиной Мурка. — Парео и вечерние платья там вряд ли пригодятся.

Племянница Нюрочка вдруг смущенно поглядела на девчонок:

— А знаете… Если, конечно, мы вам не помешаем… я бы тоже поехала. А то здесь такая жара… будто меня варят, — она смущенно улыбнулась. — А вы, тетя?

Глава 3. Катькины кошмары

— Дщерь непокорная, поевшая варенье матери своей, будет ввергнута в геенну огненную! — Куцекрылый черт подхватил Катерину вилами и швырнул в кипящий чан. Над котлом клубился душный пар, а вокруг, покачиваясь в сладком сиропе, варились темно-багряные вишни, и сама Катерина варилась, варилась…

— Дзинь-дилинь-дилинь! — чан с вареньем растаял. Дзинь-дилинь! — Катерина обеими руками обняла подушку, но сон уже свалился с нее вместе с упавшим на пол старым тятькиным тулупом. Хата аж содрогнулась, точно вдалеке пушка бухнула. Катерина села на лавке и с сомнением поглядела на вставший стоймя тулуп, будто спрашивая, не он ли так бабахнул. Тулуп гордо молчал.

— Снова они меня накрыли! Лето на дворе, а у них одно на уме: «цоб дзецько [Дзяцько — дитятко.] не змéрзло»! — передразнила она, отклеивая от груди насквозь мокрую рубаху, и подула себе за пазуху, охлаждая липкую кожу. — Вареное дзецько им больше нравится. Будто я яйцо!

Перекрестилась на украшенные рушником образа (вышитые на рушнике алые петухи смахивали на вареных жаб и висели здесь, чтоб Катерине было стыдно). На сундуке лежала свернутая перина — мама уже встала. Катерина свалила тулуп сверху и распахнула нарядные зеленые ставни. В горницу ворвался прохладный, еще ночной ветерок.

Дзинь-дилинь! — сквозь предрассветную тьму проступил крутой лоб, увенчанный рогами, мягкие черные ноздри, и пестрый коровий бок медленно проплыл вдоль окошка. Корова величественно выступила сквозь распахнутые ворота садыбы [Садыба — усадьба. В том числе и небольшие городские усадьбы, включающие жилой дом, хозпостройки и некоторое количество пригодной для содержания в городе живности.], присоединяясь к цеховому стаду. Пастух щелкнул кнутом, погоняя стадо по утоптанной ногами и копытами улице к городскому лужку за Подолом. Лужок давеча потоптал на охоте пан каштелян киевского замка [Каштелян — знатный шляхтич, управитель замка, поставленный королем или князем-воеводой.]. Весь город знал, что он нарочно — вытопчет пастбище, а потом и купит за бесценок у магистрата. И куда цеховым с коровами? Корова не курица, из рук не выкормишь, вот и придется продавать кормилиц, а молоко от замка покупать.

— У-у, разбойники! — зло бросила Катерина и перетянула рубаху узорчатым пояском с такой силой, будто не сама подпоясывалась, а затягивала веревку на шее каштеляна.

Заплетая косу, она задумчиво разглядывала торчащую из-за печки не слишком чистую пятку:

— Вот и не хочется вовсе, а что ж, так его и оставить?

Высунулась в окошко и, сорвав травинку, приступила к пятке с самым зверским выражением лица.

— Дмитро-шмарогуз, на печке загруз, несите лопату — Дмитра вытягаты! — водя травинкой по пятке, засмеялась Катерина. Пятка брыкнула, целясь девчонке в нос, Катерина предусмотрительно отскочила. Раздался звучный зевок и, выставив попу, с примиста [Примист — полка между печью и стеной, днем используется для хозяйственных нужд, а ночью как спальное место.] вылез всклокоченный, будто им трубу прочищали, брат.

— Спать хочу… — он попытался протереть глаза, не открывая их.

— Знамо хочешь — полночи железяками гремел. — сдвинула брови Катерина. — А стража заметит, что у нас ночью огонь жгут, пожара не берегутся, да штраф с мамки стянет?

— Чтоб ты понимала еще! — обиженно пробубнил брат. — То ж немецкий пистоль! Сам пан цехмейстер [Цейхместер — глава цеха, объединяющего ремесленников одной «профессии».] разобраться велел, что в нем за хитрость. Да я и ставни закрыл, — явно довольный своей предусмотрительностью, добавил он.

— Вижу я, как ты с пистолем разобрался, — Катерина кивнула на раскиданные по длинному дощатому столу Дмитровы инструменты вперемешку с накладками рукояти, палочками, колесиками, с вечера еще бывшими хитрым немецким пистолем. — Прибирай свои железяки, мамка придет, завтракать будем!

Все так же не открывая глаз, Дмитро принялся складывать разобранный пистоль в тряпицу. Бухнула крышка подпола — старая литвинка Рузя, жившая в семье вдовой сотничихи так давно, что никто уж и не помнил, родня она или наймичка, унесла вниз крынку снятого молока, на сыр. Из сеней вошла мама с кувшином молока. Катерина прижалась лбом к ее плечу и снова метнулась к столу — нарезать толстыми ломтями вчера выпеченный хлеб. Мама тихо рассмеялась, поставила кувшин, ухватила так и замершего с закрытыми глазами и тряпицей железяк в руке Дмитра и усадила к столу.

— Спаси Христос, благословение сему дому и всем его обита-а-ателям! — протянул густой бас, и новопришедший размашисто перекрестился на образа.

— Да ладно вам, пан дьяк, в церкви петь будете, а пока прошу к столу!

— Благодарствую, пани Надия. — Молодой дьяк жил по соседству, но столовался в семье вдовой сотничихи, за что обучал грамоте и счету сперва Дмитра, а теперь и Катерину. Он степенно уселся за стол, наскоро пробормотал молитву. — Ну, благословясь! — и, придерживая бороду ладонью, отхлебнул из кружки жирного молока, заедая толстым ломтем хлеба.

— Что слыхать на Киеве, пан дьяк? — спросила Рузя, будто тот явился не из мазанки, притулившейся у самого плетня садыбы, а по меньшей мере с другого конца города. — Под замком бухало что-то, да потом стихло.

— Спокойно все, пани Рузя! — наскоро дожевывая хлеб, пробормотал дьяк.

— Боязно, пан, бо ци лотры [разбойники]-казаки уже и Фастов взяли, и Белу Церкву, и Переяслав!

— Не лотры, а славные лыцари Войска Запорожского! — звенящим от негодования голосом отчеканила Катерина. — Как наш тато!

— От услыхал бы твой тато, как ты в разговоры взрослых встреваешь, отходил бы недоуздком так, что и сесть бы не смогла! — строго оборвала ее Рузя. — Покойный пан сотник, Царствие ему Небесное, православный казак был! Он бы на землях милостивца нашего, князя Острожского, озоровать не стал! Слыхали, что казаки творили в Переяславе? Хуже татарвы, Езус-Мария-Иосиф! — И обратившись к православным образам, старая Рузя перекрестилась по-католически, слева направо.

— То все ляшские выдумки, чтобы панов казаков да самого пана гетмана Косинского оклеветать! Милостивец ваш князь, хоть и воевода киевский, а на Киев и глаз не кажет! А верхивщину дай, сош плати, подымное давай, жениться и то гроши давай!

— Чего то тебя волнует? Мала ты еще замуж! — притворно всплеснула руками Рузя.

— Известно, как по делу сказать нечего, так сразу — мала! А кто плакал в голос, когда серебщину [Верховщина — подать от самого города, сош — налог на каждого жителя города, подымное — налог от «дыма», т. е. с жилого дома, серебщина — военный налог.] отдавали — а замок так и не достроили! — голос Катерины исполнился бесконечного ехидства. — Дмитро от зброярив [Зброяры — цех оружейников.] на строительство ходил — и чего? В покоях пани каштелянши на окна фигурные решетки ставил! Ох уж те решетки защитят, ежели пан гетман Косинский, дай-то бог, порешит Киев взять. И трудиться шибко не придется!