«Дмитро собрал пистоль», — промелькнуло в голове у Катерины, а ноги уже несли вверх по улице.

— Охрима подстрелили! До хаты, хватайте кто там!

— Дмитро! — на бегу взвыла Катерина, но не остановилась и не оглянулась.

— Девку ловите! — За спиной тяжело забухали шаги — за ней погнались. И тут же громкое шипение, гогот, удары крыльев — и человеческий крик боли. — Ах ты ж гусак поганый!

Будто ветер дунул Катерине в ноги — только подол рубахи развевался и, точно подгоняя, шлепала между лопатками коса.

— Стой, тварюка мала, хуже будет! — шаги были уже близко, ее нагоняли.

Катерина бежала кривыми проулками Подола. Высоко на горе пылал замок — словно свеча, озаряющая последним, пекельным светом разоряемый город. Искрами к рассветным небесам взвилось подворье кожевников — остро несло горелой кожей, от брызг жира на соломенных стрехах окрестных хат робко расцветали первые желтенькие лепестки огня… и хаты вспыхивали одна за другой — улицы разгорались, и рассвет тоже, золотистый солнечный свет смешивался с желтым, и черный дым поднимался к свеженьким, радостным июньским небесам. Истошно кричали женщины, но почти нигде не дрались — Киев не сопротивлялся, застыв в ужасе и оцепенении. Только из одного подворья выскочил здоровенный парень со слишком коротким для него клинком в руках…

— Янко! Янко! — из последних сил закричала Катерина, узнав подмастерье Дмитрова цеха. — Спаси! — Она с размаху врезалась в парня, вцепилась в подол его рубахи. Ее ухватили за шкирку, как щенка, подмастерье швырнул ее себе за спину.

— Беги! Що духу! — рыкнул он, бросаясь навстречу преследователям.

Катерина побежала, снова. Лязг стали за спиной заставил ее оглянуться — увидеть как острие казацкой сабли выходит из спины Янко. Глухо вскрикнув, она из последних сил ринулась вперед, проскочила мимо горящей телеги с сеном и вырвалась на Магистратскую площадь. По площади сновали казаки, стаскивая добро из богатых домов к ногам ангела над городским колодцем. Небрежно, словно очередной тюк, на кучу добычи швырнули скрученную по рукам и ногам молоденькую шляхтянку в изодранной ночной сорочке. Лицо ангела осталось безмятежным.

Широко растопырив руки, точно курицу ловил, молодой казак кинулся Катерине наперерез. Девчонка вильнула, прыгнула вперед — и с разбегу зацепилась за лежащее на площади тело в богатых одеждах. Кубарем покатилась, вскочила, постанывая от боли в разбитых коленках… Ее схватили за косу, рывком подняли над землей. От лютой боли Катерина взвыла, слезы брызнули из глаз — ей казалось, что натянувшаяся до предела кожа сейчас просто сорвется с головы, обнажая окровавленный череп.

— Ах ты ж… — сквозь пляшущий перед глазами туман проступило искаженное злостью усатое лицо. Удар вышиб из Катерины дух, заставив закачаться точно груша на ветке. Сквозь гул в ушах накатывали крики:

— Слава гетману! Слава!

Катерина всей тяжестью свалилась на землю — поймавший ее усач тоже орал, потрясая саблей и не забывая другой рукой придерживать за косу свою пленницу. Гнедой конь с породистой «щучьей» мордой переступал тонкими сильными ногами, пробираясь меж трупами и грудами добычи. В седле, круто подбоченившись, возвышался пан в казацкой бараньей шапке, из-под которой торчал длинный польский чуб, и в роскошном аксамитовом кунтуше со смарагдовыми пуговицами. Битые черепки хрустели под копытами его коня. Навстречу, спотыкаясь и чуть не падая, ковылял городской войт [Войт — глава магистрата, городского самоуправления, в городах, имеющих магдебургское право.] в лучшем своем кафтане, накинутом прямо на исподнюю рубаху.

— За что таковое разорение, пан гетман Косинский? — останавливаясь в нескольких шагах от коня и не смея поднять глаз на всадника, пробормотал войт. — Какая вина наша перед славным лыцарством запорожским? Или ж мы не православные?

«Косинский… — застучало в голове у Катерины. — Это он, он поможет!» — она отчаянно рванулась. Коса натянулась как струна — и выскользнула из кулака ее поимщика.

— Стой, куда?

Но Катерина уже повисла на гетманском стремени:

— Пан гетман! Пан! Мы — казацкого роду, тятя… сотником… Мамка, братик! Во имя Бога, пан гетман, спасите! Мы за вас! За вас!

Гетман Косинский опустил глаза, увидел поднятое к нему залитое слезами девчоночье лицо и брезгливо шевельнул сафьяновым сапогом:

— Здесь нет никого «за нас». Нет казацкого роду. — Он возвысил и без того сильный, с лязгающим польским акцентом голос так, чтоб слышно было по всей площади. — Проклятые Острожские — предатели казачества, и все, кто им служит — суть здрайцы [Здрайцы — предатели.] безбожные! Верно я говорю, братья-казаки?

— Слава гетману! — орали вокруг.

— А кто хочет от предательского клейма обелиться — присягайте на верность мне! И лыцарству запорожскому, — торопливо добавил гетман.

— Пан гетман, как можно? Князь Константин, воевода наш, не простит! — испуганно забормотал войт.

— Не того боишься, войт киевский! — мрачно усмехнулся всадник и небрежно махнул унизанной перстнями рукою. — Повесить!

— Да как же? Да за что, пан гетман?! — Войт рухнул на колени, но его, воющего от ужаса и причитающего, подхватили под руки и поволокли. Веревку перекинули через вывеску корчмы миг — и рядом со свисающей на цепях бочкой закачалось длинное тело. Ломкая в свете пожара тень дернулась раз, другой и затихла.

Гетман тронул коня… так и не расцепившая сведенных ужасом пальцев Катерина поволоклась за стременем.

— Отцепите же ее! — бросил в пространство гетман. Сильные руки ухватили Катерину за локти, и грубый голос с извиняющимися интонациями забормотал:

— Прощенья просим, пан гетман, вырвалась, такая шустрая!

— Девку — к остальной добыче! — жестко скомандовал гетман, кивая на возы, куда уже деловито принялись сгружать добро. Затрещала, отламываясь, дверца расписного комодика. Хрустели под сапогами черепки простых глиняных мисок и бесценных ваз веницейского стекла. — А то знаю я вас! — многозначительно погрозил хлыстом гетман и тронул коня.

«Мы — добыча. Я, Дмитро, Рузя… Мама… Предатели, здрайцы безбожные… Потому что иначе мы не были бы добычей!» — вдруг поняла Катерина.

— Пошла! — за скрученные руки ее поволокли к возам. Она яростно брыкнулась… видно, попала, ее пленитель зашипел от боли:

— Побрыкайся мне! — громадный кулак взвился над головой, и Катерина рухнула у колеса.

Глава 4. В погоне за бешеной коровой

Колеса уныло скрипели. Дорога, серо-коричневая полоса утоптанной пыли, все тянулась и тянулась, вихляя как змеиный след. Колесо подпрыгнуло на торчащем посреди дороги камне и тут же завалилось в выбоину.

— Черт бы побрал эту проклятую телегу, и эту дорогу, и…

— Машенька! Ради бога, не ругайтесь так страшно, вы же дама! — Греза Павловна тряпочкой повисла на ремне безопасности.

На заднем сиденье повалившиеся друг на друга Мурка, Кисонька и Нюрочка распутывали руки-ноги. Мама, пофыркивая, как разозленный еж, ткнула пальцем в кнопку GPS-навигатора.

— Населенные пункты поблизости отсутствуют. — в невозмутимом голосе навигатора, казалось, промелькнуло злорадство.

— Никуда! — мама стукнула кулаком по рулю. — Этим летом мы не можем поехать вообще никуда! Мы обречены!

— Ой, так еще страшнее, чем когда вы ругаетесь. — Греза Павловна с трудом выпрямилась.

Мама рванула заклинившую дверцу, выбралась из задравшего капот «Мерседеса» и растерянно огляделась. Впереди была грунтовка — и лес. Сзади тоже был лес, а грунтовки не было, она пряталась за поворотом, тем самым, за которым подлый навигатор обещал вожделенную цель… а потом взял свои слова обратно!

Мама выхватила из бардачка карту и с размаху шлепнула ее на машину:

— Ну и где это «место встречи»? Острополь здесь, Йосиповка… Сербиновка… — Мама пристроила рядом распечатку с описанием дороги и водила по немй ногтем. — Поломанный столб был?

Мурка с Кисонькой кивнули — очень нерешительно, потому что поломанный столб был не один. На уходящей от основной трассы слабо-асфальтированной дороге поломанных столбов оказалось много. И возле каждого они останавливались, проверяя, нет ли рядом «ответвления, слегка заросшего деревьями». И возле каждого очередного столба, естественно, все больше зверели. Наконец ответвления нашлись — причем сразу два, по обеим сторонам дороги и ведущие в разные стороны! Возле них пассажиры долго медитировали, пытаясь понять какое же из них «слегка заросшее». На первый взгляд (на второй тоже) оба были сильно заросшие и даже заросшие почти совсем.

— Но бетонные же плиты были! — вскричала Марья Алексеевна. — Здесь же ясно написано — «вымощенная бетонными плитами»!

— Плиты были, — подтвердила Кисонька. Потому что метров через пятьдесят плиты кончились, сменившись вот этой грунтовкой имени великого японского дорогостроителя Тоямы Токанавы.

Мама негромко, но явственно зарычала. Кисонька схватилась за мобилку:

— Есть покрытие! — радостно закричала она и тут же нажала номер.

— Да? — откликнулся молодой женский и при этом явно заспанный голос.

— Ура-а-аа! — обозначив губами беззвучный восторженный вопль, Кисонька затарахтела в мобилку: — Здравствуйте, как хорошо, что вы, наконец, ответили! Прошу прощения, но мы тут заблудились и теперь никак не можем до вас добраться!