— Просто… ты так добра ко мне, — сказал он. — Не хочу сделать тебе больно.
— Ох, пожалуйста, не льсти себе.
Он засмеялся, и в его голосе мне послышалось облегчение. Значит, ответ был правильный.
— Просто не хочется думать, что я мешаю тебе встречаться с кем-то другим, — сказал он. — А то вдруг мешаю. Вдруг у тебя кто-нибудь есть на примете.
— Нет, не мешаешь, — ответила я. — Да и нет никого на горизонте. Не встретила пока.
— Ну и хорошо. Я рад. А то вдруг бы встретила — пришлось бы с ним драться. А я для этого уже стар.
— Мне казалось, тебе все равно.
— Кто сказал?
В ту ночь он во сне повернулся ко мне, и меня вдруг посетила одна мысль. Мысль была стыдная, и я никогда бы не поделилась ею с Лори. Да и с любой другой женщиной тоже. Ведь так оно и есть, думала я, так оно и есть: ничего другого мне не нужно. С чего я, собственно, взяла, что это не так? Почему решила, что желаю чего-то экстраординарного, что заслуживаю какой-то исключительной судьбы, если мне достаточно для счастья таких обыденных, таких банальных вещей? Всего-то, всего-то и надо — чтобы во сне он непроизвольно тянулся ко мне. И чтобы его рука в темноте тяжело лежала на моей спине.
Глава пятая
После занятий по немецкому мы с однокурсниками зашли в кафетерий. Глянув в телефон, я увидела оповещение о новом письме.
...Тема: «Заявка на Мартиньяргский фестиваль».
Я даже открывать не стала. И так понятно, что там написано: не совсем то, что мы ищем. Ждем вас в следующем году. Осенний семестр — это сезон прослушиваний, когда на летние фестивали ищут исполнителей в хор и на маленькие партии, а в молодежные программы начинается набор на следующий год. Кругом царила истерия: все куда-то подавались. Вот уже несколько недель только и разговоров было, кого куда позвали, кто в каком жюри сидел, сколько дополнительных репетиций пришлось взять и в какую сумму обошлась фотосъемка для портфолио.
Пока что все мои заявки отклоняли сразу, без прослушивания.
— Как же мне себя показать, если меня не хотят даже слушать? — жаловалась я Анджеле.
— Ну, к следующему году у тебя в резюме уже будут партии посерьезнее, — отвечала она. — Будет опыт работы с режиссерами, о которых они слышали. Наберись терпения, Анна. И ради бога, сделай себе нормальное портфолио.
Я ответила: конечно, обязательно, — но понимала, что позволить себе этого не смогу. Не побывав еще ни на одном прослушивании, денег я на них потратила уже уйму. Многие компании брали плату просто за обработку заявки. Я не могла податься всюду, куда хотела, и поэтому каждое «нет, спасибо», приходящее на почту, означало не просто отказ, но и упущенную возможность где-то в другом месте.
Я положила телефон экраном вниз.
Натали и Роза обсуждали прослушивания в хор на Лондонский фестиваль, а Фрэнки молча просматривал партитуру «Манон». Он обладал редчайшим набором качеств: тенор, который и собой хорош, и голос у него красивый. Он получал любую роль, стоило ему только прийти на кастинг, и поэтому не испытывал потребности самоутверждаться.
— Я только что говорила с Ричардом, — разливалась Натали. — Он спрашивал, смогу ли я подготовить еще и одну из арий Сильвии. Для второго состава, но они и со вторым составом дают полноценные спектакли — это просто мечта, конечно. Только вот прослушивание уже в пятницу. Я вся на нервах!
— Ничего себе, — сказала Роза, не особо стараясь изобразить восхищение. — Ты умница, дорогая моя! Поздравляю.
— Ну, радоваться пока рано. Пока что он просто хочет меня послушать…
Натали и Роза вместе прошли весь консерваторский путь: школа, бакалавриат, магистратура, теперь вот постмагистерская программа — и считались лучшими подругами. В соцсетях они постоянно мелькали друг у дружки на фотографиях, а когда расходились по разным занятиям, слали друг другу воздушные поцелуи и кричали на всю столовую: я тебя люблю! Но мне всегда чудилась в этом какая-то фальшь. Они были очень похожи внешне, и голоса у них были одного типа, поэтому они вечно конкурировали за одни и те же партии. Их удушающая дружба — они еще и жили вместе — казалась мне удобным способом не спускать с соперницы глаз. Натали однажды сказала мне, заговорщически подмигивая: «Все знают, что препод Розы всегда протаскивает своих. Когда мы поступали в магистратуру, Роза даже во второй тур не прошла, но он устроил скандал и заставил комиссию прослушать ее еще раз. Так она и поступила».
— Ты тоже будешь на этом прослушивании? — спросила меня Роза, пытаясь найти еще кого-нибудь, кому не покровительствует Ричард, — даже если это был кто-то вроде меня.
— Нет, я туда не подавалась.
— Серьезно? Это ты зря! Марика и Ричард дружат. Он часто берет ее учеников.
Натали изучила меню, заявила, что все это слишком тяжелая пища, петь после нее невозможно, и они отправились в японский ресторан по соседству. Фрэнки закрыл партитуру.
— Все злишься? — спросил он.
— Да нет, уже успокоилась, — ответила я. — Что я, не понимаю, что ли? Александр прямо-таки возбуждается, унижая женщин. Он считает, что самая большая трагедия оперы — в самом факте существования женских партий.
— Он не только женщин унижает, — откликнулся Фрэнки. — Так что не думай, что тебе как-то особенно повезло.
Я забыла склеить фрагменты партитуры для аккомпаниатора, и Александр, преподаватель немецкого, который требовал, чтобы все его указания неукоснительно исполнялись, первые десять минут орал на меня: «Дилетантка! Чертова дилетантка! Как он, по-твоему, все это дерьмо перелистывать будет?!» Петь он мне не дал.
Фрэнки проверил температуру горячей воды в своей чашке и сыпанул туда соли из солонки.
— Помнишь, на самой первой неделе? — проговорил он. — Когда он заявил, что не может воспринимать меня всерьез, потому что на мне брюки с принтом?
— Ну, тут он в чем-то прав.
Фрэнки не мог мне ответить, потому что как раз набрал полный рот воды и полоскал горло.
— Представляешь, мне сегодня за утро пришло четыре отказа, — сказала я. — Четыре. Мой личный рекорд.
Он сплюнул в стакан.
— Тебя до сих пор задевают эти отказы? Я для своих специальную папку завел. Когда стану знаменитым, придумаю с ними какой-нибудь перформанс. А тебе пора стать более толстокожей.
— Да я уже.
Он поднял стакан и посмотрел его на свет. В воде плавало все, что до того оседало на его миндалинах и зубах.
— Наоборот, ты очень мягкотелая, Анна, — сказал он. — Как персик.
— Тебе обязательно вот это делать?
— Я заболеваю. А через два дня финал Бриттеновского конкурса.
— Погоди, а ты прошел? Меня-то послали.
— Нашла чему удивляться.
— Я и не удивляюсь, — ответила я. — Конечно, ты прошел! Все потому, что ты тенор, да? Вас и заявилось-то два человека.
— Все потому, что я выдающийся талант.
— Ох уж эта оперная школа. Единственное место в мире, где пришлось бы вводить квоты, чтобы набрать достаточное количество заурядных белых мужчин.
— Не завидуй, дорогуша, — ответил он. — Тебе не идет.
Фрэнки называл дорогушами всех, и мужчин и женщин. Я никогда не понимала, откуда эта его манерность — от бессознательного подражания окружающим парням, которые почти все были голубыми, или — что более цинично — он делал это нарочно. Не повредит, если мужчины, от которых зависит твоя карьера, будут считать, что тебе нравятся мужчины. Отношениям Фрэнки с девушками это совершенно не мешало. Всего два месяца с начала учебного года, а он уже переспал с половиной магистранток — они за это очень злились друг на друга и, судя по всему, нисколечко на него.
— Может, тебе не стоило вчера вечером так надираться? — поинтересовалась я. — Не думал об этом?
Два раза за занятие он выходил проблеваться.
— Ой, пожалуйста, не читай мне мораль! — воскликнул Фрэнки. — Я думал, ты не такая!
— Не такая, как кто? Как другие девушки?
— Ну, не как все эти капризные сопрано, которые никогда не пьют.
— Я пью, — сказала я. — Но только не перед ответственным мероприятием. Я правда чувствую разницу. К моему большому сожалению.
— Надерись в следующий раз! Тебе понравится.
Он включил фонарик на телефоне и попросил посветить ему в горло, посмотреть, нет ли гноя.
— Ничего?
— Ничего, — ответила я. — Все у тебя в порядке.
По пути на занятие по вокалу я открыла письмо. Меня взяли в шорт-лист Мартиньяргского фестиваля. Прослушивание через шесть дней в Париже.
— Конечно, я хочу поехать! — воскликнула я. — Но у меня нет денег.
— Ни у кого нет денег, — ответила Анджела. — Ты певица, а не топ-менеджер. Пора бы привыкнуть.
— Но я не просто так это говорю! — возмутилась я. — Не как Натали, которая уверяет, что у нее не осталось ни гроша, а после обеда заявляется на занятия с пакетами обновок. У меня правда совсем нет денег! Ни на билет, ни на отель — мне ведь еще платить за лондонское жилье и есть что-то надо! Именно это я называю «нет денег».
Она смотрела на меня, словно я упорствую в какой-то ереси, и я почувствовала беспомощную ярость. Мне-то хотелось сочувствия.