— Я хотела спросить, когда ты приедешь на Рождество, — ответила она. — Но уже уточнила у папы, он мне сказал, так что все в порядке.

— А, хорошо, но это не то чтобы прямо завтра. Вроде двадцать второго. Я уже купила билет на поезд.

Я была совершенно уверена, что дело не в этом. Никогда она не хотела таких простых вещей, когда названивала много раз подряд, — всегда чего-то невразумительного, непредсказуемого. Например, требовала, чтобы я перебрала свою косметику и выкинула все, что содержит парабены. Пыталась выбить из меня обещание никогда не ездить по Центральной линии, потому что прочла статью о том, какая она опасная. Услышав по радио про порноместь, в слезах умоляла успокоить ее материнское сердце заверением, что я никогда не пересылала своим бывшим снимков в обнаженном виде. А при следующем разговоре держалась холодно, и мы обе делали вид, что ничего не произошло.

— Я вчера встретила эту славную девочку, твою подружку, Тару, — сказала она. — В супермаркете. Ты знаешь, что она, оказывается, родила?

— Да, мы общаемся. Она мне даже фотографии присылала.

— Такой очаровательный кроха! Тара, похоже, счастлива.

— Ну конечно, счастлива.

Мама всегда питала к Таре неприязнь, особенно когда мы достигли подросткового возраста и она связалась — с точки зрения мамы — с дурной компанией. Мама подозревала, и небезосновательно, что Тара склоняет меня пить и обжиматься с мальчиками, и объясняла мое недостойное, с ее точки зрения, поведение влиянием подруги. Так продолжалось до тех пор, пока Тара не вернулась в спокойное болото родного городишки, не вышла замуж до нелепости рано и не родила ребенка. Тут-то она и превратилась в эту славную девочку.

— Что делаете? — поинтересовалась я, пытаясь нащупать какую-нибудь нейтральную тему.

— «Прослушку» смотрим. Ты на середине серии позвонила.

— Ой, правда? Никогда бы не подумала, что вам такое нравится. Там же такая озвучка, что половины слов не разобрать.

— Да ничего, мы с субтитрами. Пойду, кстати, скажу отцу, чтобы выключил телевизор. Мы его на паузу поставили, а ему это вредно, сама знаешь.

— Не стоит, я ненадолго. У меня к тебе просьба…

Я рассказала ей о прослушивании: что мне выпал великолепный шанс и что само это приглашение — уже успех.

— Но есть загвоздка, — объясняла я. — Мне придется ехать в Париж — за свой счет. Плюс проживание в отеле. А денег у меня нет. Если бы вы мне одолжили, не знаю, сотни две фунтов, мне бы хватило. Я не стала бы просить, но это правда очень важно, честно.

Я услышала, как она набрала воздуха в грудь, но ничего не сказала.

— Мама? — окликнула я ее.

Она выдохнула.

— В Париже, говоришь? — переспросила она. — Но ты же никогда не была в Париже! Только в детстве, когда мы ездили туда все вместе. А уж одна-то! Да ты хоть знаешь, каким поездом добираться? И в каком отеле останавливаться? В каком районе? Пойми, Анна, это все не так просто, нельзя наобум приехать в чужой город и уповать на удачу. В жизни так не бывает.

Ее невозможно было заставить сосредоточиться на сути. Словно подводишь человека к окну, чтобы показать великолепный вид, а его занимает только муха, ползающая по стеклу.

— Все это я могу узнать у своей преподавательницы, мам. Или в учебной части. Это не проблема, честно, тебе не о чем беспокоиться. Слушай, я понимаю, что прошу крупную сумму, но я все верну. Обещаю.

Опять молчание. Глупо было заводить с ней этот разговор.

— Мне нужно обсудить это с отцом, — сказала мама. Голос звучал глухо, словно она вот-вот расплачется. Она повесила трубку.

* * *

Я включила запись с занятия, чтобы переслушать, и дошла до того места, где сказала Анджеле, что найду деньги. Она ответила: прекрасно, молодчина.

Мне вдруг сделалось тошно в этой комнате. Голые унылые стены, низкие потолки. Светлая мебель. Шкаф перекосился так, что дверцы не сходятся. Толстый слой пыли, покрывающий все вокруг, сколько бы я ни убирала. Скрежет машин на улице — раздражающе постоянный, под самыми окнами. Я надела наушники и погрузилась в «Манон». Первый акт. Она говорит шевалье, что любит удовольствия — по крайней мере, так считал ее отец, потому и отправил ее в монастырь. Словно удовольствие — это самое ужасное, чего может пожелать женщина. И словно всякая женщина по умолчанию знает, в чем оно заключается и как его получить.

Я принялась разбирать кучу одежды на полу.

Как вошла Лори, я не слышала, но, когда обернулась, она сидела на моей кровати. Губы у нее шевелились. Я сняла наушники.

— …Собралась замуж за этого своего постного толстячка, — говорила она. — Нашла что праздновать!

— Прости, — сказала я. — Ты о ком?

— Да не суть. Об Аманде. Мы с ней дружили в школе. Знаешь, эти девчонки, которые говорят: ой, ты так хорошо на меня влияешь, все кругом такие бескультурные! Как будто культура — это овощ такой. Съешь суточную норму — и можешь дальше обжираться всякой дрянью.

— Ну, ты и сноб.

— А ты как будто нет! В общем, она помолвлена. И сегодня вечером объявила об этом нам. И тут все как начали вспоминать свадьбы, на которых бывали, да рассуждать, что из подсмотренного у других людей они бы и сами не прочь использовать, а что — полная чушь. Короче, я весь вечер провела в разговорах о цветочном оформлении чужих бракосочетаний. Какой же все-таки жалкий народец женщины, а? Ничего удивительного, что всем в мире по-прежнему заправляют мужчины! Они этого достойны.

Я добралась до основания кучи. Одежда, лежавшая внизу, вся была в липкой кошачьей шерсти. Я закинула вещи в мешок с грязным бельем и села на кровать.

— По-моему, — проговорила я, — тебе пора смириться с тем, что женщины имеют право сделать выбор в пользу патриархального уклада. Почему бы не рассматривать это как акт феминизма — свобода соучаствовать в собственном угнетении.

— Куда катится мир, — вздохнула Лори.

Она взяла с моей кровати блок стикеров. Переслушивая занятия, я иногда писала на бумажках сказанные Анджелой фразы, а потом клеила их на зеркало. «Певец не должен угождать публике, — было записано у меня. — Истина идет изнутри».

— Что за чушь? — скривилась Лори. — Там, кстати, миссис П. брызжет слюной.

— Что такое?

— Кот закрылся в гостиной. Загадил весь диван.

— Да неужели? — сказала я. — Удивительно! Ума не приложу, как это произошло.

Лори усмехнулась:

— Когда ты плохая девочка, я тебя особенно люблю.

— Достаточно сильно, чтобы одолжить мне денег?

— Сколько?

— Да прилично. Как минимум пару сотен.

— Одолжила бы, если б они у меня были, — сказала она. — Однако увы.

— Но ведь ты мне должна! Ты у меня занимала в прошлом месяце.

— Это твой хахаль воспитывает в тебе капиталиста? — ласково поинтересовалась она. — Может, еще и проценты брать начнешь?

Я заткнулась.

Лори подошла к зеркалу, наклонилась к нему поближе и принялась выдергивать седые волосы надо лбом. Они приводили ее в неописуемое отчаяние, хотя я их даже разглядеть не могла, когда она пыталась мне их показывать.

— А зачем тебе деньги? — спросила она.

Я рассказала о прослушивании.

— Я даже попросила миссис П. отсрочить арендную плату за этот месяц, — сказала я.

— Серьезно? Не сомневаюсь, что успешно. А почему ты хахаля своего не попросишь? Это же так легко! Он за один вечер запросто спустит двести фунтов на стриптизершу — так почему бы не потратить их на тебя?

— Ты можешь перестать его так называть? — попросила я. — Ты с ним даже как следует не говорила ни разу!

— Я думала, мы обе считаем, что он тот еще придурок, разве нет?

Я совершила классическую ошибку: слишком откровенничала с Лори в самом начале, — а теперь не могла удалить из ее памяти обширную подборку его мыслимых и немыслимых недостатков.

— Как сказать, — пробормотала я. — Уже не совсем.

— Ты же знаешь, что необязательно влюбляться в него только потому, что вы трахаетесь? — уточнила она. — Слава богу, секс — лишь часть быта, в чем бы нас ни убеждали романтические комедии.

— Так Оскар говорит? — поинтересовалась я с деланой невинностью.

Оскар был новым парнем Лори, хотя мне его так называть не разрешалось. Они оба спали с другими людьми, или по крайней мере он спал, потому что, по его словам, не хотел быть «одним из этих». Из тех мужчин, которые предъявляют права на женщину. Он считал, что все должны иметь возможность заниматься сексом, когда хотят и с кем хотят, а пока общество не научится жить по этому принципу, мы так и останемся рабами патриархального уклада. Будем и дальше пытаться контролировать женщин и их желания — ничуть не лучше тех мужчин, которые в былые времена запирали своих сексуально озабоченных жен и дочерей в приютах для душевнобольных и объявляли их истеричками. Или что-то в таком духе. Лори объяснила мне все это, когда они только начали встречаться, и, когда я выразила сомнение, заявила, что я слишком старомодна и у меня рабское сознание. Вероятно, тут она права.

— Оскар — настоящий революционер, — говорила Лори. — У него многому можно научиться. Он ниспровергает систему.