Учебный год начался месяц назад, и я почти всегда приходила в консерваторию первой, чуть не за час до начала занятий. Когда я шла по коридорам — мимо досок с объявлениями, где наперебой предлагались инструменты, уроки иностранных языков и съемное жилье, — в большинстве репетиционных было темно. Редкое пятно света, обрывок скрипичной сонаты, чей-то голос, взлетающий на вершину гаммы, но в остальном — тишина. В это время я любила работать больше всего. Час наедине с собственным голосом, прежде чем день начнется по-настоящему и будет некогда даже дух перевести. Я вставала перед зеркалом, расправляла плечи и массировала челюсть. Покидала этот мир и перебиралась в другой, новый, который нравился мне гораздо больше. Я сама сотворяла его из тишины: начинала с дыхания, затем потихоньку переходила к звукам, пока не прорежется голос — тот самый, что всегда был во мне. Репертуар. Каждую героиню я создавала с нуля. Пропевала ноты до ля, затем работала с текстом: переводила, надписывала сверху транскрипцию, выстраивала гласные, пока не получится цельная последовательность, затем добавляла согласные, но так, чтобы они не разрывали цепочку. И это еще только фундамент. Потом появлялись стены, краски, обстановка. И тогда произведение превращалось в пространство, которое можно обживать, в помещение, по которому можно ходить. Я упражнялась до тех пор, пока не добивалась безупречного звучания. Пропускала его через себя, представляя, как ноты воспроизводятся прямо в моих клетках, — проживала музыку, а не просто исполняла ее. Копалась в себе в поисках образов и воспоминаний, которые помогли бы мне испытать чувства, заданные первоисточником, а потом выворачивала себя наизнанку, чтобы они расцветили мое исполнение, потому что пение — это не чревовещание. Воплотиться в персонажа — это не копировать чужой голос, механически воспроизводя с бумаги мертвый текст, а примерить кожу другого человека, оживив его своим голосом и вдохнув новую жизнь в его слова.

В тот день я принесла на занятие «Манон». Нужно было готовиться к декабрьскому концерту — дивертисменту оперных сцен, — где я была задействована как дублерша студентки второго курса.

— Тебе очень подходит, — сказала Анджела, когда час истек. — Бывают партии, которые словно созданы для твоего голоса, и вот эта — прямо твоя. Наслаждайся!

Я и сама это чувствовала. Музыка «Манон» была для меня словно старый свитер, который уютно обнимал меня, едва я надевала его.

— Сама Манон — потрясающий персонаж, — сказала я. — Всегда мне нравилась.

— Мне тоже. Мужчины не до конца понимают ее, так ведь? Не то соблазнительница, не то инженю. Не то страстно влюбленная женщина, не то шлюха, которая тянет из любовников деньги. Но ты-то должна разобраться. Мало вызубрить ноты. Надо еще как следует изучить характер персонажа.

Пока я собирала ноты, Анджела рассказывала, как сама пела эту партию. В роли шевалье был знаменитый тенор.

— Давно это было, — проговорила она. — Если бы я сейчас взялась изображать юную девицу, получился бы перебор — даже по оперным меркам. В общем, он был в полном упоении от самого себя, считал, что ему никто не указ. Когда мы целовались, он все время совал мне в рот язык, хотя я просила его этого не делать. Утверждал, что это помогает войти в роль. И на одном из спектаклей, когда он снова это сделал, я его укусила. Прямо до крови — мне даже совестно стало, я не собиралась кусать так сильно. Да еще и перед самой его арией.

— И как он? Разозлился?

— Ну, скажем так: больше он этого не делал. Не то чтобы я подбивала тебя на членовредительство, но иногда другого выхода нет. Какие планы на вечер? Надеюсь, приятные?

— Вроде того, — пробормотала я. — Ужинаю с человеком, с которым познакомилась на прошлой неделе. В баре отеля, где я пою, — ну вы знаете.

Послание ему я сочиняла долго: никак не могла подобрать нужный тон, понимая, что у него будет возможность не раз перечитать мое сообщение, — но когда наконец написала, он мгновенно ответил и предложил понедельник. Только давай попозже, написал он, потому что рано я просто не вырвусь. Сам назвал время и ресторан. Без лишних церемоний, словно договаривался о деловой встрече.

— Молодчина! — похвалила Анджела. — Заведи себе сердечного друга, правильно! Жизненный опыт никогда не помешает. Будет о чем петь.

Анджела — одна из немногих людей, которые используют такие выражения, как «сердечный друг», без иронии.

— Хорошо, постараюсь, — отозвалась я.

Следом шло занятие по актерскому мастерству со Стефаном, который всегда носил длинное черное пальто и без тени улыбки обращался ко всем «дружок». Мы по очереди погружались в воображаемые пространства, а он стоял сзади, привалившись к стене, и наблюдал за нами.

— Где она? — допытывался он. — Что она чувствует? Сколько ей лет? Можно ли это понять по ее поведению?

В обед я осознала, что сэндвич забыла дома, поэтому пришлось пить пустой кипяток. Бет — она участвовала во всех постановках, потому что была единственным меццо на нашем курсе, — поинтересовалась, почему я ничего не ем. Я ответила, что у меня детокс.

— О-о, как интересно! — воскликнула она. — Никогда такого не делала. А это полезно для голоса? Может, мне тоже попробовать?

Однажды я услышала, как ребята-певцы обсуждали магистрантку, которая жаловалась, что у нее нет денег: «Как будто она одна такая!» — и я не собиралась совершать ту же ошибку. А вот если ты заботишься о здоровье — это другое дело. Еще и похвалят.

После обеда я занималась самостоятельно, а потом было общее занятие с Марикой, нашим деканом. Проходило оно в концертном зале — окон нет, освещена только сцена. Зал был рассчитан на несколько сотен зрителей, а на занятии присутствовал только наш курс — двенадцать человек, которые теснились на первых рядах, строчили конспекты и заискивающе кивали словам Марики.

Я была рада, что сегодня мне не нужно петь. Я не могла сосредоточиться на учебе, все думала, почему согласилась с ним встретиться — с человеком, который по меньшей мере лет на десять старше меня и вызывает едва ли не неприязнь. «А вдруг это будет полное фиаско», — сказала я Лори, поделившись с ней своими сомнениями: не отменить ли встречу. «Ну да, — отозвалась она. — Не исключено. Но фиаско может подстерегать где угодно».

Марика сегодня была настроена особенно придирчиво, поэтому никому не удавалось пропеть больше одного-двух тактов — она каждого тут же прерывала. За плечами у нее была блестящая сценическая карьера, а с недавних пор она возглавляла вокальный факультет, и все ее боялись. Иногда она очаровательно чудила — танцевала, махала руками и заставляла студентов изображать дерево, — а через минуту могла едко высмеять твое исполнение.

Сейчас она разносила Натали. Та пела двадцать секунд, после чего Марика ее остановила.

— Текст размазан по музыке! — объявила она. — Всюду удвоенные согласные. Места живого нет! Одни дифтонги да дифтонги! Зачем вам столько дифтонгов?

Она прикрыла рот рукой, словно испытывала физическую боль.

— Зачем? — вопросила она.

Натали, казалось, хотела что-то сказать, но это было бы ошибкой. Вопросы Марики почти всегда риторические, и она не любит, чтобы ее выступление прерывали попытками на них ответить. К счастью, прежде чем Натали успела вымолвить хоть слово, Марика сама принялась проговаривать текст.

— E pur così in un giorno perdo fasti e grandezze? — продекламировала она по-итальянски с произношением, о котором настоящий итальянец мог только мечтать. — «Неужто за один день я утратила всю свою славу и величие?» Вот к чему мы стремимся. Примерно так. Давайте, спойте как я.

— E pur così…

— Нет, нет, нет! — в отчаянии перебила Марика. — Не так! А вот так. E pur così, E pur così. Я что, не по-английски говорю?

Одна из ее любимых шуток. Мы все с готовностью захихикали.

Она позволила Натали еще разок попытать счастья, но перебивала ее через две ноты на третью, так что ничего вразумительного у той не вышло. Зато лицо Натали стало куда убедительнее отражать все смятение Клеопатры. Может, именно этого Марика и добивалась.

— Вот откуда у вас здесь апподжиатура? — кричала она. — Апподжиатура — это диссонанс. Для большей выразительности. Зачем нужно выделять просто имя, скажите на милость? Нет, конечно, иногда, — признала она, — бывают обстоятельства, когда апподжиатура на имени необходима, но ЗДЕСЬ НЕ ТОТ СЛУЧАЙ! Не надо так делать. Уши бы мои этого не слышали!

Или:

— Вы же вроде сказали, что разбирали текст с преподавателем итальянского, я не ошибаюсь? Или ошибаюсь? Бога ради, разберите еще разок!

Или:

— Эта нота должна звучать слитно с той. Вообще говоря, оно все должно звучать слитно, но нам бы пока с этим справиться…

Или:

— Это важное слово, Натали, так дайте понять, что оно важное! Это активное слово! Вы понимаете, что значит «активное слово»? И что же? Ну так не дакайте, раз не понимаете! Мы не в начальной школе!

Натали покорно согласилась: не в начальной, и Марика наконец нас отпустила, зевая, как кошка, которая наигралась с мышкой и вместо того, чтобы ее съесть, позволила ей убежать.