— Это Энджел-корт, — сказал он. — Ангел был изображен на гербе торговцев канцелярскими принадлежностями. Он и на здании до сих пор где-то есть.

Но найти ангела он не смог, и я слушала его вполуха, отдаваясь ощущению, будто только что исполнила на прослушивании самую сложную арию, какую только могла, — и, возможно, не всюду попала в ноты, зато настроение передала верно, — но члены жюри поулыбались и сказали: «Нет, спасибо. Кто у нас следующий?»

Я спросила:

— Ты, выходит, живешь где-то поблизости?

— Минут пять пешком.

— А что за дом? Новостройка?

— Да, ему всего несколько лет. Небоскреб.

— Не знала, что в них по правде кто-то живет. Думала, там все раскуплено русскими олигархами.

— Ну, по большей части да. Если ночью посмотреть на фасад, окон горит совсем мало.

— Наверное, странно жить вот так в самом центре.

— Я привык. Да и потом, я здесь только по будням.

— А в выходные?

— У меня дом под Оксфордом. Недалеко от того места, где я вырос.

— А, ну да.

Мне вспомнились слова Лори.

— Ты женат?

Макс засмеялся.

— М-м, нет, — отозвался он. — Не женат. А что? Может, ты замужем?

— Просто подумала. Извини.

— Просто подумала? А можно узнать почему?

— Ну, наверное, ты соответствуешь стандарту. Загородный дом. Городская квартира. И работа, и возраст — все сходится.

— Возраст?

Непонятно было, смешно ему или обидно.

— Сколько же мне, по-твоему, лет?

Я посмотрела на него. Волосы светлые, такого оттенка, что седины в них не заметишь, даже если она есть. Вокруг глаз и в уголках губ небольшие морщинки. Мне они нравились. Хорошие морщинки, правильные. По ним видно, что улыбается он чаще, чем хмурится.

— Точно не скажу, — проговорила я. — Но достаточно, чтобы навести на мысль, что ты женат.

— Тебе надо познакомиться с моей матерью. У вас много общего. А лет мне тридцать восемь. Как видишь, еще не совсем дряхлый старик. Но ценю твою щепетильность.

Я забеспокоилась, уж не оскорбился ли он: до метро мы дошли в молчании. Сейчас он уйдет, сольется с толпой безликих мужчин в костюмах. И больше я его не увижу. Я не оправдала его ожиданий.

Макс пожелал мне спокойной ночи и наклонился, чтобы поцеловать в щеку, и я — с чего вдруг? — наверное, чтобы покончить со всякой двусмысленностью, чтобы ничего уже нельзя было взять назад или истолковать иначе, притянула его к себе и поцеловала как следует. Прямо вцепилась в него. Закрыла глаза и почувствовала, как меня затягивает в черный водоворот… В голове шумело, словно самолет шел на взлет, и только через секунду — а может, через минуту, я потеряла счет времени, — я поняла, что он не то чтобы сопротивляется, нет, но на поцелуй не отвечает.

Я отпустила его.

— Ну, спокойной ночи, — пробормотала я.

— И тебе, Анна. Удачной дороги.

Последнее, что мне тогда запомнилось, — его улыбка. Он улыбался, когда я двинулась прочь, но больше себе, чем мне, словно вспомнил что-то забавное. Что-то такое, чего он мне никогда не скажет, потому что уверен: я все равно не пойму.

Глава третья

— И вот поехали мы в Париж, — рассказывала Лори. — Я и Люк. Перед отъездом подруги весь мозг мне вынесли: о боже, он везет тебя в Париж, он сделает тебе предложение, сто пудов сделает! А я такая: да оно мне вообще надо? Это его предложение? Вы правда считаете, что мы до сих пор не женаты только потому, что он не зовет? Я свои взгляды, кажется, ясно излагаю. Но нет, все женщины, что бы они ни говорили, только о замужестве и мечтают, а если они твердо убеждены, что им оно и даром не нужно, — то это лишь потому, что сами толком не знают, чего хотят!

Она взяла с полки книжку.

— Смотри, — сказала она. — Вышла месяц назад. Корешок не погнут. Даже не открывали. Они вообще сюда заходят или как? Почему бы весь этот бардак не разобрать?

— Как будто в других комнатах что-то по-другому, — отозвалась я.

Четы П. не было дома, и мы залезли в спальню их дочери. Она съехала много лет назад, но тут все было по-прежнему завалено ее барахлом. Лори стояла, разглядывая груды книг по обе стороны от заделанного камина, а я сидела на кровати. На прикроватной тумбочке валялась упаковка от презерватива.

— Она что, мальчишек сюда водила, как думаешь? — поинтересовалась я. — А может, это миссис П. любовников принимает?

— Будь добра, прекрати! — поморщилась Лори. — Не употребляй слова «миссис П.» и «любовники» в одном предложении!

— Прости.

Она поставила книгу обратно на полку и принялась копаться в горе одежды.

— Так вот, — продолжила она. — В последний день мы пошли прогуляться. Заблудились. Плутали-плутали и наконец выбрели к какому-то мосту. Рядом дорога, куча машин, но вид на Эйфелеву башню за рекой вполне годный. И на фоне этого вида фоткалась девушка в свадебном платье.

Она вытащила платье и, встав перед зеркалом, приложила к себе — отложной воротничок, фасон совсем девичий, вообще не ее стиль, — бросила его обратно на кучу вещей и взяла следующее. Комната была завалена одеждой: всюду громоздились разной высоты пирамиды шмотья, некоторые нам по пояс высотой, половина вещей — с несрезанными бирками. Среди тряпья попадались то длинные бусы, то серьги — ловцы снов. Туфли-мыльницы. Подтяжки. Невскрытые флакончики духов «Джо Малон». Когда хозяев не было дома, мы пополняли гардероб. Я теперь пахла «английской грушей и фрезией», иногда — «грейпфрутом». Лори отдавала предпочтение «черному гранату».

— Я подумала: ничего себе девичник! С размахом гуляют! — продолжала Лори. — Вокруг толпились девушки в белом, приподнимали юбки, чтобы не запачкать подолы. А потом до меня дошло — мать честная, да это же очередь! Совершенно чужие друг другу девицы, которые ждут своей очереди сфоткаться на одном и том же, блин, месте!

— У дороги?

— Ну, наверное, на фото дорогу не будет видно. Я еще заметила, что все они азиатки, и, когда обратила на это внимание Люка, он сказал: «Да это же обычное дело в Китае, ты что, не знала? Они женятся на родине, а потом приезжают в Европу, чтобы замутить свадебную фотосессию». И тут — из-за этих девиц, да еще потому, что мне подружки все мозги проели, — короче, я задумалась о свадьбах, и о капитализме, и о том, что теперь все на продажу, и, конечно, я сама дура, зря затеяла разговор, — но я поделилась своими мыслями с Люком. И мы разругались вдрызг. Он заявил, что его уже достало дожидаться, пока я разберусь в себе и в своей жизни.

— Погоди, как-как он сказал? Разберешься в себе и в своей жизни? Серьезно?

— Более чем! Он типа уже который год ждет, все надеется на какое-то общее будущее. И уже устал смотреть, как я своими нелепыми хотелками это самое будущее день ото дня изничтожаю. Ну, не так буквально — это я в общих чертах передаю. Зато он действительно, вот прямо своим собственным ртом сказал следующее: «Знаешь что, ты не можешь так говорить, ты не имеешь никакого права говорить о деньгах, словно это какая-то низшая материя, в то время как я оплачиваю наши отношения». Оплачиваю наши отношения! И я спросила: «Что ты хочешь сказать? Что наши отношения — это как сумочка? Как отпуск?»

— И что же он хотел сказать?

— А хрен его знает. Только ляпнул: я сумочек не покупаю!

— Просто лучший ответ.

— Именно. Ну и ладно! Может, мне и нужно было туда поехать, нужно было увидеть этих невест, чтобы понять, что дело труба. У нас давно все по швам трещало. В последние месяцы совместной жизни мы, бывало, сидим на диване, смотрим телевизор, ужинаем — да что угодно, — а я все время ловлю себя на том, что обшариваю взглядом полки и пытаюсь сообразить, что тут мое, что придется забрать, если я уйду. Понимаешь? Сколько коробок понадобится.

— Не так уж много ты и забрала, — сказала я.

У Лори вещей было еще меньше, чем у меня.

— Ну, в основном там все было его, — отозвалась она. — Я старалась не обрастать вещами. Из принципа говорить, что вещи для меня не имеют значения, — глупо, все равно окружающим плевать. Но уж очень мне хотелось показать, что у меня слово не расходится с делом. Что моя жизнь не вертится вокруг вещей, понимаешь? Что я не ставлю себе целью приобретательство. Для меня это не главное.

— Тебе хорошо, до твоего внешнего вида никому дела нет, — сказала я. — То ли дело девчонки с моего курса! Они так себя ведут, как будто если у меня нет вечерних платьев для прослушиваний и я не хожу в обед на пилатес в их шикарный фитнес-клуб — между прочим, девяносто фунтов в месяц, я узнавала, — то что я вообще делаю в консерватории.

— Ну да, людям из театрального мира, по-моему, все равно, если я выгляжу как чушка. Но моим друзьям по университету дело есть, ты уж мне поверь. Все они меня жалеют, я это вижу, ведь у меня, в отличие от них, нет приличной работы. Словно это какая-то стыдная болезнь, о которой лучше не упоминать. Меня даже перестали спрашивать: а чем ты сейчас занимаешься? От моего ответа им самим неловко. На последнем курсе, когда все бегали в поисках работы, они меня спрашивали, что я собираюсь делать. Я получала от этого какое-то извращенное удовольствие — не искать нормальную работу, как все. Смотреть, как они начинают зарабатывать деньги — и немалые, а порой даже совершенно безумные, — упарываются дорогущими наркотиками каждые выходные, ездят в какие-то дичайшие путешествия, покупают жилье, — а я все на том же месте. Когда мы тусовались вместе, я приводила их в замешательство, признаваясь, как мало зарабатываю. Меня это тогда смешило. Да и сейчас смешит.