Марек сглотнул «мальчика», не поморщившись. Положил вилку, будто только этого вопроса и ждал. В беседе тут же образовалась пробоина.

— Когда флориец начнет войну, — проговорил он, — мы попытаемся воспользоваться суетой на юге и попробуем высадиться на севере.

— Ну-ка, стойте…

Вешниц опустил на блюдо недоеденную куриную ногу, вытер руки и глянул на старого Белту. Тот кивнул. Пан Ольховский тяжело выбрался из-за стола, вынул из кармана мелок и повел по полу линию, кряхтя и ругаясь себе под нос и так же под нос бормоча заклинания. Наконец он замкнул круг, вернулся к покинутой курице и взялся за нее все с тем же аппетитом.

— С моря, значит, хочешь подойти. А корабли у вас откуда?

Марек чуть смутился.

— Нет еще кораблей. Но будут.

— И на какие деньги ты их собираешься фрахтовать? Опять на флорийские?

— Король Флории щедр, — с вызовом сказал Марек.

— А не взыщет ли он потом за свою щедрость?

— Что будет потом, того я не знаю. Об этом у пана Ольховского можно спросить. Я только знаю, что сейчас без его величества у нас бы не было ни мундиров, ни оружия, я уж не говорю об убежище.

— Ну пусть так… И куда ты с этими кораблями пойдешь?

— Это все, конечно, еще вилами по воде писано… Но мы думали, что высаживаться лучше всего в Казинке. Там и берег не такой крутой, и крепость старая, и вокруг лесá… А главное, гарнизон нам по зубам.

— Вот и видно, что ведут твое войско одни юнцы…

— Уж кто собрал, тот и ведет, — себе под нос огрызнулся брат. Отец нахмурился.

Марек провел ладонью по лицу.

— Извините, генерал. Я знаю, как… смешно, должно быть, выглядит мое звание. Мне просто легче, чем другим, было разговаривать с королем, потому что он знает наш род.

Вуйнович неожиданно расхохотался. Смех его был больше похож на кашель.

— Юзеф, Юзеф, у вас два сына, и оба дружны с монархами. Почему нам так не повезло лет сто назад?

Отец позволил себе тонкую, невидную почти улыбку.

— Ну вот, положим, вы высадитесь на Казинке, возьмете крепость, двинетесь дальше по тем самым лесам. — Вуйнович прочертил вилкой по столу, не жалея дорогую мозаику. — А дальше у вас вот здесь — Берг, а вот тут — Соколово Гнездо. А Казинку ту из Гнезда видно, как я сейчас тебя вижу. Пока ты свои корабли пришвартуешь, державники успеют еще и подмогу позвать и встретят ваши легионы… с цветами.

Марек слегка покраснел.

— Ну хорошо ты, но остальные — кто там с тобой — они должны об этом знать.

— Бросьте, Петар, — тихо сказал отец. — Вы в том Гнезде три месяца сидели, и у вас, наверное, берег до сих пор перед глазами, а они…

Сколько их там было, остальных? А ведь Марек прав, иначе, чем по морю, теперь в Бялу Гуру не войдешь. Разве только прямиком через Драгокраину, что было бы проще и короче, но кто же пустит… А флориец, раз уж он готов расщедриться на корабли, рассчитывает, что легионы оттянут на себя остландские войска.

Прибрел Рудый. Лениво погрыз брошенную кость, положил Стефану на колени рыжую в пролысинах голову и задремал.

— А если глаза отвести?

— На суше, — проговорил пан Ольховский, расправляясь с куском колбасы, — оно, конечно, можно. А море стихия чистая и колдовства над собой не позволяет. С ним только чезарцы умеют управляться, да и то — разве шторм наслать…

— Если уж заходить с той стороны… — Вуйнович снова повел вилкой по столешнице, и отец кивнул Дудеку, чтоб принесли карту. — Так тогда не в Казинку лезть, простите, господа.

Он торопливо раскатал на столе старую карту с обтрепанными краями, сдвинув блюда.

— Не в Казинку, а вот сюда. Знаешь эту бухту, командант? Вот она с берега не просматривается… если не знаешь, куда смотреть. Если бы подойти с этой стороны… и высадиться вот здесь… то тогда прошли бы вот здесь вдоль холмов и заняли Гнездо. Там не так много солдат, державники думают, раз холмы, так не пройдешь. А потом уж двигаться потихоньку вглубь.

Капельки желтой слюны брызгали на карту. Ужин был забыт.

— Когда мы начнем продвигаться, нам понадобится помощь. В городах, на хуторах… Нужно поднять народ. Я, собственно, и приехал узнать, можем ли мы вообще рассчитывать на поддержку.

— Нужно уже сейчас вооружать деревни. — Генерал нетерпеливо бряцал вилкой. — Я же говорил вам, Юзеф…

— Я боюсь, — проснулся вдруг Рудольф Бойко, до того молчавший, — что вы слишком рассчитываете на народ. Однако крестьянам, в отличие от нас, все равно, кто их угнетает. Они от наших панов терпели, теперь от державников терпят — а разницы не видят… Многие из них, я уверен, даже не знают, чья сейчас в Бялой Гуре власть. И если крестьянин захочет воевать, он пойдет в лесную вольницу и там будет счастливее, чем под чьим-то начальством. Ошибка думать, что он станет сражаться за вас просто потому, что вы говорите на том же языке и молитесь в том же храме.

— Напрасно вы так о них, — мягко сказала Вдова. — Когда я осталась без мужа, все мои люди встали на мою защиту, и что бы я делала без них?

— Верно, Рудольф, — сказал старый Белта. — Вы своих крестьян заложили вместе с отцовским имением, так за что им вас любить? А землю… землю свою они любят. За нее и вступятся. Кроме нас и них, вступиться некому. А лесная вольница… что же в ней плохого, в вольнице? — Старик улыбнулся, даже глаза потеплели.

— И они уж точно лучше пойдут под наше начальство, чем в остландские рекруты!

Странное, нервное оживление, общее для всех сидящих за столом, осветило лица, сделало их похожими.

— Если повторить, что сделал Яворский…

— Да, освободить хотя бы большие города вдоль Княжеского тракта, вам было бы легче дойти до столицы…

Стефану стало страшно. Отец знал кого приглашать — с высоты остландского трона они смотрятся жалко, но за каждым из них, если будет нужно, пойдут люди. Он не сомневался в Мареке — тот сумеет довести свои легионы, хоть по морю, хоть по воздуху. Да и в том, что города поднимутся, сомневаться вряд ли следовало. Поднимались уже, и не один раз.

И все — с одним результатом.

Он понимал, что разговор нужно остановить, растолковать наконец-то — что не получилось у армии Яворского, уж точно не выйдет у семи тысяч легионеров и кучки ополченцев. Но он будто попал в заколдованное царство, где по чьему-то велению замерло время и все застыли в той же ненависти, в той же жажде освобождения, в той же уверенности в своих силах, что и лет десять назад. И в этом царстве восстание, вычерченное на обеденном столе и старой карте, становилось реальностью…

Куда больше Стефана пугал собственный восторг — как в детстве перед грозой, когда сердце сжималось в радостном ожидании. Пугала радость от того, что не все еще потеряно и не все еще сдались. Видно, восстания той же породы, что его недуг: если это у тебя в крови — не излечишься.

— Мужчины, мужчины, — проговорила вдруг Яворская. — Вы уж и медведя убили, и шкуру поделили, и вырученные деньги прогуляли, простите… Но ведь войны еще нет, и неизвестно точно, будет ли.

Она обернулась к Стефану.

— Так что там у нас с войной?

Он заговорил медленно, обдумывая каждое слово:

— Если верить тому, что мне известно как советнику цесаря… до нее один шаг. В Драгокраину отправлены войска, и секрета из этого у нас никто не делает.

Когда-то решение Лотаря казалось чистой блажью, но теперь Стефан готов был благодарить за эту блажь и Добрую Матерь, и остландского Разорванного бога, и всех мелких божеств, которых только чтят. За те годы, что он прослужил советником, Стефан узнал нужных людей в Саравии и Чеговине, осыпал подарками дражанских послов, пока они не стали принимать его за своего, и через Назари наладил худо-бедно связь с Шестиугольником. Цесарь был прав: назначь он Стефана на любой другой пост, тому бы не простили его происхождения; но в Пристенье белогорцу — одному из своих — доверяли больше.

Поэтому Стефан не сомневался в правдивости отчетов, приходивших из-за Стены, как и в том, что некоторые вести он получает раньше всех остальных. Но знал он и то, что тайная полиция, вышедшая из небытия после нескольких лихорадочных лет свободы, не все письма допускает к адресату и не все сведения пропускает в Совет.

Рудый шевельнулся, поднял морду с колен и поглядел на Стефана честными глазами уличного сироты, который не ел неделю. Белта скормил ему еще кусок курицы. Он трусливо надеялся, что собака не умрет до его отъезда.

— В Саравии уже набрали рекрутов и усилили границу. Впрочем, саравы сами будут только рады побиться с чеговинцами, на их помощь мы можем не рассчитывать…

Война была на пороге — только не совсем та, что нужна Бялой Гуре.

Выступать первым Остланд не собирался. Следовало подождать, пока Тристан со своим войском хорошо увязнет в Чеговине, и только тогда начинать. Вот только флориец сам не спешил выступать: дражанцы давно уж вошли в Чеговину, а король Тристан только слал господарю гневные ноты.

— Может быть, и нам не следует торопиться, — сказал Стефан. — Ведь все остальные не торопятся.

— Ты приехал, чтобы отговорить нас от этого, так ведь, сын?

Отец смотрел на него, наклонившись вперед и подперев подбородок рукой. В первый раз с приезда Стефана он назвал его сыном.