Выспаться Стефан опять не успел и на окружающее смотрел тупо, будто через туман. Это было хорошо: когда чувства притуплены, боль меньше ощущается, а уезжать из княжества — возвращаться в Остланд — было больно. Он то дремал в карете, то просыпался и жадно смотрел в окно, пытаясь наглядеться напоследок, и в голове стучали слова той песни Бойко:

Когда гром пробьет,
Помни, патриот,
О раз данном слове.
Как гроза пройдет,
Розой расцветет
Твоя капля крови.

Вечер настал быстрей, чем Стефан ожидал. Они с кучером поужинали в придорожной таверне и снова двинулись в путь. Кучер будто понимал его желание поскорее разрубить нить, связывающую с домом.

Равномерное покачивание темноты за окнами в конце концов усыпило Стефана, и из забытья он вылетел, только когда карета резко встала, и едва не спросил: «Приехали?»

Лишь через несколько секунд он понял, что остановились они в глубоком лесу. Колесо слетело? Но толчка он не почувствовал…

Стефан сжал рукоять сабли и, резко открыв дверцу, выпрыгнул из кареты.

Их было трое. Три фигуры в длинных балахонах застыли на дороге, преграждая путь. Кучер, впрочем, уже никуда не торопился — сидел, свесив голову на грудь, будто так, посреди дороги, вдруг задремал.

— Зачем вы убили моего кучера? — только и хватило его сказать.

— Не убили, — сказала одна из фигур знакомым голосом. Стефан выдохнул.

— Пан Стацинский… Что, рана уже зажила?

Глава 7

Фигуры на дороге были странно неподвижны и в этой неподвижности неумолимы. Будто мертвецы, вставшие из гроба, чтоб перегородить путь убийце.

— Благодарю за беспокойство, — сказал один из них голосом Стацинского. — Рана вполне зажила.

— Генерал Вуйнович очень за вас переживал. — Стефан глядел поверх их голов и видел только пустую дорогу и ночь за ней. — Пошлите ему хотя бы письмо, у старика больное сердце…

— Это он? — спросил тот, что стоял справа, повыше и потолще двух других.

— Он, — подтвердил юнец.

— И что же вам теперь от меня нужно, пан Стацинский? Вам и вашим… друзьям?

Хотя он знал уже, что им нужно. Войцеховский писал в том письме — анджеевцы не могут начать охоту, не убедившись, за тем ли охотятся.

Что ж, теперь убедились. И дернул же его бес полезть в ту дуэль…

— Мы из ордена Святого Анджея. Мы пришли подарить вам покой и свободу.

Сабля легко выскользнула из ножен, удобно легла в руку.

— Зачем это? — спросил высокий и ступил вперед. Лица его было не разглядеть. — Не сопротивляйтесь. Для вас это не имеет смысла.

— Боюсь, я вас не понимаю.

— Мы знаем, кто вы, — продолжал тот, приблизившись еще. — Ваша мать — Беата Шалай, вампир. Вы еще не стали полноценным вампиром, но это дело времени.

— Вы ошибаетесь, — холодно сказал Стефан. — Кажется, вы с кем-то меня спутали. Я князь Стефан Белта, и я настоятельно прошу вас уйти с моего пути.

Он подошел к кучеру, дотронулся до шеи: жилка билась, хоть и медленно. Значит, в самом деле не убили. Можно выпрячь сейчас одну из лошадей, но это будет выглядеть как бегство.

— Полно, князь Белта, — сказал анджеевец. — Другим врать можно, но уж себе?

Он остановился.

— Что вам нужно?

— Я уже сказал вам. У вас не такой уж большой выбор, ваша светлость. — Ласковый, осторожный баритон с сочувственными нотками. Явно научен разговаривать с нечистью. — Умереть или самому стать убийцей и навсегда утратить Свет. Мне не представляется, что князю Белта захочется провести вечную жизнь в поисках очередного глотка крови…

— Вы же не думаете, что такое убийство сойдет вам с рук? Отойдите, мне нужно ехать.

Голос прозвучал слабо и одиноко, как у человека, говорящего с самим собой.

— Это честно, — сказал анджеевец. — Вы умрете человеком, более того — мучеником, так что сразу займете место в чертоге нашей Матушки.

Он помолчал.

— Ваша кровь не ваша вина, князь, вы не могли выбирать. Но сейчас выбирать вы можете. Вы еще никому не сделали зла.

Стефана вдруг взяла злость.

— Хороший же это выбор, если вы втроем явились убеждать меня одного…

— Нас трое для того, чтобы провести ритуал, — сказал анджеевец. — И позаботиться о том, чтобы ваша бренная оболочка… не причинила никому вреда. Князь, вы сами разве не устали еще носить это проклятие?

Лес молчал. Ничто не трещало ветками, не ходило, не дышало за плотной еловой стеной. Как во сне. Колдовство какое-то… И очень четко говорил анджеевец — будто доктор, излагающий больному смертельный диагноз.

— Самое страшное, что, как бы вы ни сопротивлялись, чужая кровь все равно возьмет свое. Поверьте, я много видел таких, как вы. Тех, кто подходит к черте. Это кончается всегда одинаково.

В темно-голубом небе показалась на секунду луна. Не показалась даже — почудилась только неверным серебряным проблеском и пропала. Стефан отчего-то подумал о письме господарю Драгокраины, которое поручил составить помощникам, — наверняка же не составили, дожидаются начальника, ведь известно — пока гром не грянет… И что решат с чеговинской миссией? Не говоря уж о записке, которую он собирался подать цесарю по возвращении…

— Вы долго прожили… почти человеком и можете питать иллюзию, что так будет и дальше. Но только собаки уже начинают лаять при вашем приближении, и на солнце вы выходите все реже и реже… я прав, князь?

«Прав, — подумал Стефан. — И что я устал — тоже прав».

— Человеку этого не выдержать. Создание, наделенное Светом, не может долго жить без солнца. Посланный Матерью в этот мир не может питаться себе подобным. Вы этого не выдержите, князь. Или станете нечеловеком. И нам все равно придется… выполнить долг. Только Свет мы вам подарить уже не сможем.

— Как это будет? — спросил он против воли.

— Быстро. Брату Ротгару можно доверять.

Стефан медленно опустил саблю. И спохватился:

— Стойте. Что же вы сделаете с моей бренной оболочкой?

— Зачем вам об этом знать? — В голосе монаха зазвучал легкий упрек.

Вряд ли тело найдут. Этих, наверное, в любом случае не свяжут с убийством — появились ниоткуда, никуда и сгинут. А погребение Стефану устроят на перекрестке, как… матери.

Как там в глупой песенке, которую пела Ядзя? «И никто не узнает, где могилка моя…»

Не узнает. Князь Белта уехал в Бялу Гуру и там исчез. И неясно, по какую сторону границы. Цесарский советник с соколом на гербе, будь он неладен. Этого хватит, чтоб поджечь солому.

— Простите, господа, — сказал Стефан, делая шаг назад, к лошадям, — но у меня сейчас другие планы.

Те не шелохнулись.

— Феликс, — сказал монах. Будто собаку натравливал.

Феликс кинулся. На сей раз Стефан этого ждал, ступил в сторону и тут же, не давая мальчишке опомниться — в атаку. Нечего ждать, со Стацинским дождешься, пожалуй… Второй раз он вряд ли попадется на тот же крючок… не попался. Парировать. Еще.

— Пан Стацинский, в прошлый раз я вас пожалел, но, видит Матерь, вы становитесь навязчивы…

— Вы… не совсем правы, князь. — Улыбка совсем дикая. — Это я вас пожалел, и вы… об этом знаете.

Неужто и сам Стефан был таким же наглецом лет в семнадцать? Тогда неудивительно, что воевода долго не вытерпел…

А в глазах у Стацинского было желание убивать. Голое, неприкрытое. Возможно — за братьев и отца. Возможно — за ту заброшенную могилу за оградой кладбища. Но ясно: насытиться убийствами брату-анджеевцу еще не дали.

Замедлиться. Сделать вид, что устал. Задыхается.

— Пан Стацинский, в той могиле — ваша сестра? Это вы ей носили цветы?

Юнец втягивает воздух, сбивается с ритма — на миг, но этого хватает. Короткий удар в голову — мальчишка валится в траву, тихо, как срубленное дерево.

— Отойдите, — говорит Стефан двум другим. — Достаточно. Не хочу драться с божьими людьми.

Крупный мягко смеется — зубы такие белые, что в темноте сверкают. Стефан еще успевает пригнуться, уходя от удара кривой сабли, — когда Ротгар успел зайти сзади?

— А ну иди сюда, нечистое семя. — В голосе должен бы звучать гнев, но его там нет — вообще нет эмоций. Анджеевец теснит Стефана подальше от дороги, от лошадей. В открывшемся вороте у него Белта видит тот самый медальон — а потом уже не видит ничего, кроме пляшущих лезвий. Сабля ходит размеренно, как мельничный жернов. Стефан задыхается — уже непритворно. Анджеевец быстрее, опытнее Стацинского; это вам, князь, не с детьми сражаться… Просто, без изысков, неутомимо. Смертельно.

Земля скользит под ногами. Только бы не оступиться, только бы…

Он забыл про третьего. Отступив — почуял его за спиной, рванулся в сторону.

— Смиритесь. — Голос как сквозь вату в ушах. — Смиритесь. Хватит. Умрите человеком.

— Князь, с двоими вам все равно не справиться, это глупо…

Он сумеет. Их всего двое. Отойти к дереву, быстрее… не пускать за спину… что ж он так устал, рука еле движется, а эти двое как заведенные…

И солнце светит с медальона, слепит, яркое, безжалостное…

Пот залил глаза, и Стефан не сразу увидел, как пикирует сверху что-то черное, крупное, вклинивается между ним и анджеевцами. Будто клок ночного неба оторвался и слетел на землю. Монахи на миг застыли, вытаращив глаза, и тут же, опомнившись, разом бросились на крылатого. Но его было не достать, он скользил между монахами легко и бесшумно, как кусок черного шелка. Стефан едва успевал за ним следить — перед глазами было размыто. Увидел только, как сперва валится на колени брат Ротгар и тут же с разрубленным горлом отлетает третий.