Войцеховский остановился, отер темные капли со щеки и со вкусом облизал пальцы.

Стефану едва заметил своего спасителя; ему хватило увидеть кровь, выхлестнувшую из горла брата Ротгара. Голова закружилась, будто он не ел невесть сколько дней. Даже руки задрожали, когда он представил себе, как рухнет на колени у тела, приникнет к ране и станет пить, давясь и захлебываясь, слизывая яркие капли с кожи и с подгнившей травы. Это не могло быть плохо, не могло быть неправильно, что может быть плохого в утолении жажды?

— Постойте, — Войцеховский удержал его за локоть, — он уже мертв. Не стоит пить мертвое, это… не способствует пищеварению.

Стефан отшатнулся, судорожно нащупал на груди образок, сжал.

Мать добрая… да что ж это.

Образок был теплым на ощупь, будто все еще хранил тепло рук Юлии. Жажда слегка отступила. По крайней мере, он уже мог думать. Стефан отвернулся от тела, задышал глубоко, вбирая в себя влажную зябкую свежесть леса, кисловатый запах хвои, гнили от прошлогодних листьев.

— А, — сказал вампир, — вот этот живой… Только осторожнее, серебро…

Стацинский лежал в забытьи, жалостливо раскинув в стороны тонкие руки. Хоть рисуй картину — младая жертва на поле брани. И надо же было…

— Не нужно, — сказал Стефан.

Войцеховский отстранился торопливо, как человек, совершивший бестактность.

— Разумеется, это ваша добыча, князь. Я бы никогда не польстился на чужое…

— Я не собираюсь его трогать, — сухо сказал Белта.

— Медальон можно убрать. Попробуйте подцепить лезвием…

— Не собираюсь, — повторил Стефан.

Войцеховский посмотрел искоса.

— К чему такое милосердие? Это не невинная жертва, это человек, который сам пришел убить вас.

Стацинский дернулся, застонал, попытался перевернуться на бок.

— Вы просто не знаете, что это за кровь, — вздохнул Войцеховский. — Такой возраст, такой темперамент…

Мать предобрая. Они и в самом деле обсуждают это… как светский обед.

— Пойдемте, — позвал Стефан. — Пойдемте отсюда.

Дело сейчас было не в Вуйновиче и не в матери Стацинского — он просто не хотел, чтоб юнец становился добычей. Противник, враг, пусть и неприятный, — но не добыча.

Оставлять раненого волкам было неловко — но надо уходить, и быстрее. Дорога проезжая, Стацинского кто-нибудь подберет. Вряд ли тот станет объяснять, как именно заработал рану. Скорее всего, сюда пришлют следователя… здешним следователям не привыкать иметь дело с кровопийцами.

С людьми твоей крови, как сказал бы пан Ольховский.

Знать бы еще, как анджеевцы оказались на этой дороге…

— Кони у них привязаны недалеко, — пояснил усевшийся на облучок мрачный Войцеховский. Будто бы мысли читал… может, они и это умеют. — Я видел, когда летел над лесом. Что же вы ездите по таким дорогам без сопровождения, мой светлый князь?

Сейчас это и самому ему казалось глупым. Но так не хотелось брать с собой соглядатаев, и потом… Это ведь родная страна. Здесь никто не тронет.

— Наверное, потому, что могу рассчитывать на вашу помощь… — Голос Стефана слушался плохо.

Вампир поводил рукой перед лицом кучера, щелкнул пальцами: тот распахнул глаза, будто по команде. Войцеховский поморщился. Они забрались в карету, и кучер тронул, как ни в чем не бывало зычно погоняя коней. Стефан отыскал бутылек с эликсиром, торопливо отпил жгучей жидкости прямо из горлышка, откинулся на сиденье. В карете было тепло, надышано, тихо. Стефан на несколько минут прикрыл глаза, и ровный конский топот едва не усыпил его.

Он потряс головой. Сказал Войцеховскому:

— Я очень признателен вам за вмешательство.

— А по вам и не скажешь, — откликнулся вампир. Он барабанил белыми пальцами по дверце кареты и, кажется, был не в настроении.

— Отчего же.

— У вас есть пистоли?

— В ящике, — смутился Стефан.

— Я бы советовал вам зарядить их и носить при себе. По меньшей мере, по эту сторону Стены. Для человека в вашем положении вы непозволительно беспечны.

Стефан как завороженный глядел на его пальцы. Тонкие, неестественно гладкие и белые. Он не понимал, как другие обманывались, принимая Войцеховского за человека. Живого человека.

— Я на самом деле безмерно вам благодарен. Я недавно только узнал, что вы обо мне пеклись с рождения. Отец не хотел рассказывать.

Вампир рассмеялся:

— Зная князя, я не удивлен…

— Только теперь я понимаю, как многим вам обязан. Но мне хотелось бы знать причину…

— Не будьте так подозрительны, князь Белта.

— Прошу прощения, если оскорбил вас. Но из-за всех этих событий… я понимаю, что чувствовал мой прадед, когда разрывался между Остландом и Саравской унией…

— Ваш уважаемый предок был уверен, что сделал правильный выбор. А вы теперь расплачиваетесь…

— Если бы только я…

За окошком кончился лес и начались поля. Далеко и бесконечно одиноко промелькнули огни какого-то хутора.

— Нас мало, — сказал Войцеховский. — И каждый из нас под угрозой. Поэтому не удивляйтесь моему желанию защитить родную кровь. Увидь вы вашего соотечественника в беде, разве не попытались бы ему помочь?

— Возможно.

«Но не с такой же настойчивостью…»

— Коли уж мы заговорили об истории… что это был за Михал, о котором вы упоминали в письмах? Неужто тот самый?

Единственный Михал, которого смог припомнить Стефан, был давним, почти сказочным господарем Драгокраины. Кажется, он оказался последним властителем своего имени. После его смерти страна погрузилась во тьму и смуту, из которых спустя время поднялась нынешняя династия, Костервальдау. Судя по старинным текстам, Михал был крепким правителем и блестящим военачальником. Но запомнили его прежде всего вампиром, при котором распивать кровь считалось грехом не бóльшим, чем согреваться рябиновкой.

Войцеховский кивнул.

— В его время наша кровь считалась благородной…

— И свергли его, если я не ошибаюсь, за то, что он пил слишком много неблагородной крови…

— Нет, — сухо сказал вампир и замолчал надолго, но потом, видно, не в силах уйти от больной темы, заговорил снова: — У людей превратное представление о роде Михала. Тогдашние правители пили у подданных не меньше крови, чем нынешние… но хотя бы делали это честно. Господаря убили не противники нашей крови, но сторонники унии. Разумеется, народу объяснили, что сражаются с кровопийцей. Михал видел дальше их, он понимал, что уния по сути своей невозможна… Посмотрите на них сейчас! Благородные саравы! Николае, который прибегает, стоит Остланду посвистеть. Но кто будет прислушиваться к голосу разума, когда в нем говорит честолюбие?

— Никто, — тихо сказал Стефан.

Вампир будто опомнился.

— Простите. Теперь я и вас задел.

— Ну что вы. Это я, кажется, обидел вас, рассуждая о том, чего не знаю…

Удивительно было, как оживала древняя, давно ставшая мифом история. Будто поднялась пыль со страниц дряхлого учебника. Войцеховский говорил о тех событиях так, будто был им свидетелем… а ведь, пожалуй, и был…

— Вы драго?

— Только частично. Но в моих венах течет кровь Михала — как и в ваших, князь. Глупо это отрицать и так же глупо с этим бороться.

С двоими вам все равно не справиться, это глупо…

Стефан снова погладил ладанку на груди.

— Что же вы так за нее цепляетесь? Поклоняетесь чужой Матери, в то время как вашей собственной матери такие же… адепты отрубили голову?

Слова его прозвучали горько — он и впрямь обвинял Стефана в предательстве.

Как будто других обвинений недостаточно.

— И если вы так упорны в своей вере, зачем же сражались против тех, кто нес вам Свет? Вы хотели жить, правда, князь Белта? Каждый из нас хочет жить…

— Я… — начал Стефан, но в нос ему снова ударил терпкий, стойкий запах крови; вспомнились тела в придорожной траве. Съездил на родину, ничего не скажешь…

Чтобы не думать об этом, он спросил:

— Я хотел узнать — кто тот ваш «родственник», которому я обязан протекцией при остландском дворе? Не мешало бы поблагодарить его…

— О, с той поры много воды утекло. Не думаю, что он все еще при дворе; да и в любом случае имя его ничего вам не скажет.

Стефан хотел было настоять, но вампир вдруг оживился:

— Вот мы и подъехали к границе. Что ж, до Стены я вас проводил, но дальше — заклинаю вас! — будьте же осторожны, племянник.

— Хорошо… дядя, — только и сказал Стефан; а в следующую минуту он остался в карете один.

Остаток дороги ему было о чем подумать. Не об анджеевцах — их оказалось неожиданно легко выкинуть из памяти, как и женщину в черной шали на перекрестке дорог. Образы эти развеялись вместе с ночью и вспоминались смутно, как плохой сон, только рука саднила по-настоящему. Он баюкал ее неосознанно, занятый куда более реальными заботами. Стефан и до отъезда знал, что ему не рассказывают всего о Бялой Гуре, но теперь смог в этом убедиться. Ведь не сообщили ни о крамоле среди студентов, ни о бунтаре-священнике… Он отчасти понимал тайную полицию — сам бы не стал лишний раз напоминать о таком бывшему инсургенту. Тем более что бывших инсургентов, как оказалось, не бывает. Но если бы речь шла только о Бялой Гуре. А теперь поди узнай, какие еще иностранные дела скрывают от советника по этим самым делам.