Пан Ольховский рассказывал ему, как в молодости прятался по лесам от державников и как после нескольких недель блуждания и он, и товарищи его не могли думать ни о чем, кроме еды. Раньше Стефан этого не понимал, теперь — почувствовал. Ему снилось, что он пьет — наконец-то может напиться. Он стоял на коленях рядом с телом брата Ротгара и, не стесняясь, лакал кровь. Во сне это было так естественно — и так сладко…

Он чаще, чем раньше, наведывался в дом на Малой набережной, пытаясь заглушить зов крови зовом плоти. Не помогало; он так четко слышал запах горячей девичьей крови сквозь дешевый парфюм, что голову кружило, — и не от того желания, которое в нем старались возбудить. Как-то Стефан будто бы шутя прикусил свою любимицу Лизу за шею. Та захохотала, а он на какую-то страшную секунду подумал, что вот, можно, — ведь ее никто не хватится потом, мало ли таких пропадает на улице каждый день — а ради такого клиента мамаша на все закроет глаза…

Он вылетел как оглашенный в мокрую весеннюю ночь, нырнул в туман, клубящийся по переулкам; забыв о кучере, шагал куда глаза глядели, пытаясь успокоить дыхание. И привычно уже сжимал у сердца ладанку.

«Что же это со мной такое, Матерь добрая…»

Стефан часто молился, хоть выходило плохо. Он не мог не думать о Юлии, когда смотрел на образок — как она дотронулась до его руки, как обратила на него такой же пронзительный, полный света взгляд…

Пасмурный и влажный мартовский день. Торжествующе, оголтело кричат птицы. Быстрая и громкая в тот год выдалась весна, с бурлением освобожденных ручьев и шумом новой листвы под ветром. Со свадебными колоколами.

Отец первый выпрыгивает из кареты, сам открывает дверцу с заново покрашенным гербом. Подает руку худенькой, небогато одетой девушке. Голова у нее замотана белым платком, как у простолюдинки. Она щурится: серые глаза заново привыкают к свету после полумрака кареты.

Стефан, кажется, видел ее раньше. Когда-то, в детстве, они вместе играли…

— Это панна Юлия, — говорит отец. — Моя нареченная.

На высоких ступеньках крыльца она оскальзывается, и Стефан первым успевает подать ей руку. Удержать. Быстрый — будто украдкой — взгляд серых глаз из-под длинных ресниц.

«Да ведь ей страшно», — думает Стефан.

— Не бойтесь, — говорит он вполголоса, так и не отпустив ее руку.

— Не буду, — отвечает Юлия.

Шестнадцатилетний Марек сидит на софе в комнате брата, подобрав под себя длинные ноги.

— Нет, ты видел? Верно говорят: седина в бороду, бес в ребро.

Стефан поворачивается от окна.

— Даже не вздумай…

— Не вздумаю, — хмуро говорит Марек. — Девушка-то хорошая. Но старый хрыч каков!

— Брат… Катажины нет уже три года, а отец… не привык без внимания. Не злись.

Но Марек злится, поджал губу, выставил подбородок. Он скучает по матери.

— У него был долг перед паном адъютантом. Вот подрастешь — узнаешь, что такое долг.

Марек кидает в него диванной подушкой. Промахивается.

— Пан адъютант просил, чтоб семьи породнились. Но почему б отцу за тебя ее не отдать? Тебе-то она куда больше по возрасту подходит…

— За меня? — цедит Стефан. — Ты забыл, что я такое? За тебя уж скорее…

Марек смеется — весело и громко, того и гляди, весь дом поднимет.

— Ну ты, Стефко, скажешь.

— Вот и не суди отца. Не тебе судить.

Брат замолкает. Потом из темноты доносится его шепот:

— А ведь верно, она красивая, а, Стефко?

Он поворачивается к окну. Бездумно чертит на стекле, запотевшем от тумана.

— Верно. Красивая.

В храме, когда жених и невеста опускаются на колени перед образом Матери и давно простивший отца Марек подает им кольца, Стефан вдруг думает: это навсегда. У отца совсем седой затылок.

Навсегда. До конца жизни. После свадьбы Стефан то и дело оказывается с ней рядом. Делает то, на что у вечно занятого отца не хватает времени, — а у него времени сколько угодно, он приехал на лето из Университета и слоняется по дому бездельно. Он знакомит Юлию со слугами, показывает имение, растолковывает семейные обычаи. Приносит книги, приходит в гостиную, заслышав звуки клавесина. Сталкивается на лестнице. Все это выходит не специально; просто у него не получается долго ее не видеть. В конце концов отец говорит в шутку:

— Осторожней, Стефко, а то подумают, что ты за отцовской женой ухлестываешь…

Тем вечером они встречаются наверху лестницы — случайно. Застывают, робея вдруг, как дети, которым родители не разрешают друг с другом водиться.

— Я уеду за границу, — говорит Стефан. — Я уже решил.

Он бы и в самом деле уехал — в Чезарию, во Флорию, к черту на рога, — если б не восстание.

— Возьмите, Стефан, я сделала это для вас.

Юлия протягивает ему расшитый кушак. Глаза у нее красные, припухшие — явно шила всю ночь. По белому шелку бежит зеленая вышивка; мягко спадают разноцветные кисти.

Конец ознакомительного фрагмента