Учтивый кивок. Только что каблуками не щелкнул. А ведь думал, что едет — домой.

— Я беспокоился о вашем здоровье…

— Умирать я пока не собираюсь. Но, похоже, не только тебя взволновали слухи. Некоторые старые друзья решили меня навестить.

Говорить, что не лучшая идея — собирать ополчение в собственном доме, который и так вернули со скрипом… наверное, бесполезно. Впрочем, здесь не столица; там такое не сошло бы им с рук, но в городе отцу появляться запрещено.

Больше сказать оказалось нечего, и в гостиной тяжко замолчали. В высокие окна било солнце, и Стефан смаргивал слезы, пока отец не позвонил — прибежал слуга и задернул шторы.

Пан Ольховский переводил взгляд с отца на сына — видимо, пытался понять, то ли оставить их наедине, то ли, наоборот, задержаться. В конце концов выбрал второе и забросал Стефана вопросами о Державе и цесаре, а потом потащил в конюшню — показывать нового дражанского жеребца.

Юлия стояла в дверях, когда он вернулся.

— Вам так и не дали позавтракать, — сказала она, глядя мимо. Если приподнять рукав на ее левом запястье, там будет тонкий шрам от пореза. От этого воспоминания Стефану стало горько. — Я распоряжусь…

— Не стоит, теперь уж я дождусь обеда.

Юлия не уходила.

— Ваш отец, — она чуть поджала губы, — у него в последнее время приступы хандры, что не так уж странно. Иногда он может показаться чересчур суровым…

Стефан облизнул губы.

— Он… он был суров — с вами?

— Нет. — Она подняла голову, и он встретился глазами с тем решительным, почти мужским взглядом, который ему так нравился. — Нет, нисколько. Я лишь хотела сказать, что если отец показался вам не слишком гостеприимным — повинен в этом не он, а приступ дурного настроения…

— Я знаю, Юленька, знаю. — У девочки еще хватает духу его утешать, как будто не он сорвался от лиха подальше в Остланд, бросив ее наедине со стариком. — Не тревожьтесь об этом.

Она коротко улыбнулась — и охнула:

— Что с рукой, Стефан?

Ожог ныл куда меньше, чем накануне; Стефан успел о нем позабыть.

— Это волк? Матерь добрая… Дайте, я посмотрю…

Тонкие прохладные пальцы скользнули по рукаву, по сжатому кулаку. Он не выдержал, отдернул руку.

— Спасибо, не нужно…

Она пожала плечами, поправила шаль и неслышно ушла вглубь дома.

Гости начали съезжаться после обеда, и первым, слава Матери, появился Марек. Он залетел во двор на бешеном вороном коне, сам похожий на бродягу из тех, что шляются по дорогам таборами. Соскочил наземь, кинулся к Стефану, обхватил, долго не мог ничего вымолвить, только сопел, как в детстве.

— Марек, Марек… Сколько же лет, где ты был, мерзавец, и весточки от него не дождешься…

— Весточку ему. — Марек отпустил его наконец, счастливо засмеялся; глаза сверкали на загорелом измазанном лице. — В Цесареград? Чтобы тебя тут же обвинили в связи с беглым бунтовщиком? Да и мертвым к тому же! Что они сделали с твоей умной головой, Стефко?

— Отцу-то мог писать и почаще… Как же ты добрался?

Брат был весь в поту и пыли; от него пахло лошадью, дорогой, чужим ветром. Стефан не видел его с того дня, как Марек, шутливо отдав честь, умчался в ставку Войты.

Генерала Войту казнили вместе с остальными.

— Как я только не добирался… — начал Марек, но тут на крыльцо вышел старый Белта, и брат побежал, перескакивая через ступеньки, как совсем ребенком бегал, чтоб уткнуться отцу в колени. Старый князь обнял его и долго прижимал к себе; Стефан заметил, что руки у него трясутся.

Радостные всполошенные слуги натаскали воды, и Марек долго отмывался, а потом пришел к брату — взъерошенный, в штанах и рубашке, оставшихся еще с мирных времен.

— Забавно. — Он вытянул руки: манжеты оказались куда выше запястий. — Я не знал, что все еще расту… Тебе не показалось, Стефко, будто все как-то уменьшилось? Дом, комнаты… все.

— Так всегда бывает, когда возвращаешься из путешествия.

Брат встал у окна, накручивая на палец мокрую прядь — привычка, оставшаяся с детства. Отмытый от пыли, он почему-то выглядел старше. По скудным вестям из дома Стефан знал только, что брат был во Флории, пытался выпросить у короля денег на следующее восстание.

— Я не поблагодарил тебя.

— За что, во имя Матери?

— Я ведь даже не знал сначала, — проговорил Марек. — Не знал, почему всех перевели в Цесареград, а меня оставили… А потом пришлось бежать, так что я… Стефко, как ты это выдержал?

— Поистине ужасная участь. — Стефан откинулся на спинку дивана. — Жить во дворце и танцевать на балах. Учитывая, что на самом деле мое место было на плахе…

— Не городи чушь! Ты поехал туда, к ним, чтоб спасти меня, чтоб… Он же продал тебя, Стефко, просто продал — чтоб имение не отобрали!

— Не смей так об отце! — вскипел Стефан. — Он не просил меня ехать, я сам…

— Конечно, сам. Ты старший, ты всегда все делаешь сам. Как бы я ни любил его… ты сам знаешь, старик к тебе несправедлив.

— Не нужно, Марек, — устало проговорил князь. — Ты ничего не знаешь.

— Я ничего не… — Брат уронил руки. — Да что же это.

— Не нужно.

— Ну почему из всех — именно она… Все, я молчу. Не буду. Вон, смотри, Галаты пожаловали…

Гости всё подъезжали, и к ужину собралась уже целая компания. Стефан с братом, как в детстве, смотрели сверху на въезжающие во двор кареты, благо солнце пошло на убыль. Прибыл хромой генерал Вуйнович, который уже для предыдущего восстания был неприлично стар; Рудольф Бойко, профессор Университета, виршеплет и скандалист; какой-то расфуфыренный юноша, которого Стефан не знал и пытался теперь угадать: кто-то из Марецких? Из Стацинских?

— Что за сброд отец назвал? — подивился Стефан. Марек поглядел недобро.

— Ну да… После блистательного цесареградского общества они, конечно, кажутся тебе сбродом…

— О Матерь милостивая… Я же не о том, Марек! Но, пес вас всех побери… они же не для того сюда съехались, чтоб пожелать отцу доброго здоровья! Вы собираетесь воевать — я правильно понимаю?

— Мы достаточно ждали!

— Значит, вот кто будет поднимать восстание?

— Я понимаю, о чем ты думаешь, — понурился брат. — Но это только те, кто может приехать к отцу, не вызвав больших подозрений. Есть и другие.

Стефан неверяще покачал головой.

— Вы безумцы. Старик выжил из ума, и ты туда же.

— Не горячись, — попросил брат. — Я знал, что ты это скажешь. Но, Стефко, сейчас цесарь не смотрит в нашу сторону, и Шестиугольник за нас! Если промедлить теперь, потом будет поздно!

— Да. — Он поджал губы. — Яворский, я помню, говорил так же. Думаю, о результате напоминать не нужно…

— Ты не понимаешь. Времени у нас ровно до того, как твой цесарь огородит нас Стеной.

Стефан и сам понимал, что после этого о свободной Бялой Гуре придется забыть. Даже если войска флорийца сумеют пробить Стену, у них будет полное право принять княжество за часть Остланда.

— Марек, Марек, — сказал он. — Я шесть лет ходил на цыпочках вокруг Лотаря, чтобы он позволил нам жить спокойно.

— Я знаю. — Брат положил ему руку на плечо. — Я плохо сказал, прости…

Следующую гостью Стефан, наверное, предпочел бы не встречать. Трусом он не был, но смотреть ей в глаза — боялся.

Она приехала верхом, в мужском седле — маленькая, миловидная; с первого взгляда и не поймешь, сколько ей лет, тем более что седые волосы аккуратно уложены в короткую прическу. Когда князь Белта видел ее в последний раз, она еще не взяла за привычку носить мужской костюм. Любую другую посчитали бы на ее месте экстравагантной, но про Барбару Яворскую этого сказать никто не осмеливался. Как Стефан успел понять, она стала так одеваться после гибели воеводы. Между собой неудачливые повстанцы называли ее просто Вдовой.

Тот, с кем Стефан был по-настоящему рад увидеться, приехал уже под самый ужин. В студенчестве они со Станом Кордой дружили и спустили вдвоем целое состояние в кабачке пани Гамулецкой. Потом Стефана сдернуло с учебы восстание, а Стан уехал в Чезарию. Князь Белта переписывался с ним по разрешению цесаря, и тот даже предлагал пригласить Корду в столицу, но они со Стефаном решили: безопасней оставаться от Державы подальше.

А теперь он, значит, вернулся.

— Пойдем, — только успел сказать Стефан, — отец не любит, когда опаздывают к ужину.

Трапеза прошла на удивление мирно. Подали мясо медведя, которого пан Ольховский завалил собственными руками и которого теперь нахваливал на все лады. На «остландского гостя» косились, но пока отделывались общими вопросами — какая-де в Цесареграде погода и что думает Лотарь о войне с Флорией. Общий разговор обтекал Стефана, будто шел на чужом языке; говорили о людях, которых он успел позабыть, и о делах, которых он не знал. Вполуха прислушиваясь к беседе, Стефан вилкой выбирал темные сгустки крови из медвежатины. Марек с горящими глазами, забывая есть, рассказывал о Флории, где скрывался все это время, — так, что все взгляды обращались к нему и оживлялись, будто им возвращали надежду.

Короли Флории, без сомнения, были людьми разумными. Они давно уже не стремились к войнам; некогда заключив Договор Шестиугольника, они оградили себя от нападок соседей и добились долгого мира, лишь изредка взрывавшегося местными междоусобицами. Но об Остланде в Договоре упомянуто не было, и до недавней поры Флория избегала всяких ссор, молчаливо придерживаясь давней Восточной Конвенции. В Конвенции было сказано, что цесарь может делать что хочет, пока не заходит за Ледено. Оттого, что за Ледено — Чеговина, а она уже прямо граничит с Чезарией.