Луна совсем разбухла, залила двор призрачным сероватым светом. Гостей развели по комнатам, уложили; умолкло все, даже вечно лающиеся собаки. Похоже, во всем доме только Стефану не спалось.

Нет, не только.

— Посмотри, какая ночь! — Марек подошел, обнял его за плечи. Стефан высвободился. — Хорошо. Я должен был сказать раньше…

— Зачем же. Я ведь могу разболтать моему другу цесарю…

— Ради Матери. Ну что, мне нужно было с порога кричать — здравствуй, я командант?

— Кто будет командовать, если тебя пристрелят по дороге домой?

— Не пристрелят. Ну, Стефко… Полно, не сердись. Я думал, отец тебе объяснил…

— Толку на тебя сердиться, — вздохнул Белта. — А отец объяснить не мог, все письма, что проходят через Стену, вскрываются…

Марек повеселел.

— Эти идиоты! Как будто они не знают, что ты за Бялу Гуру душу продашь! Пес бы их взял! Я‐то знаю, что ты с нами… Ведь с нами, Стефко?

С кем же еще?

Ему даже не понадобится ничего делать — просто с чуть меньшим рвением убеждать Лотаря не вступать в войну. А хоть и с тем же жаром — цесарь все равно уже не слушает.

— Нет, все-таки не бывает во Флории таких ночей. И в Остланде не бывает, уж наверняка, да, брат? Мы с Ядзей уговорились на лодке кататься, поехали с нами. Видел, какая она стала?

— Я‐то видел… Оставь ее, Марек. Заморочишь девушке голову и уедешь… командант. А ей куда потом?

— Да я ж не за тем… Ну поедем! Ты все равно не спишь и спать не будешь, я тебя знаю!

— Да зачем вам в лодке третий?

— Стефан! — Брат из жизнерадостного юнца снова превратился в того взрослого, жесткого человека, которого он видел утром. Такой вполне может вести легионы. — Я не видел тебя семь лет. И скоро нам опять расставаться, и тогда…

— Ну хорошо. Я иду. Ступай за Ядзей. Учти, выдерет тебя управляющий — я вмешиваться не буду…

Он снова застыл, глядя в небо; потом спохватился, решил, что для катания лучше бы захватить плащи — на лодке они рискуют вымокнуть, а ветер еще весенний, стылый.

— Прекрасная сегодня луна, не правда ли, — раздалось за спиной. — В такие ночи и понимаешь, зачем живешь…

Князь Белта обернулся. Невдалеке — но так, что рассмотреть его четко не получалось, — стоял высокий стройный человек с волосами, тщательно уложенными в хвост.

Пан Войцеховский все же пожаловал.

Глава 3

Первое чувство, которое Стефан испытал при виде Войцеховского, было сродни той болезненной неловкости, с которой, он знал, смирившиеся и освоившиеся белогорцы в Остланде встречали своих соотечественников. Вместе с досадой и подспудным раскаянием — странное ощущение родства.

Они мне не родня, напомнил себе Стефан. И рука его против воли потянулась к образку Доброй Матери на груди.

Войцеховский выступил из темноты в желтоватое пятно света.

— Я не слышал вашей кареты, — проговорил Стефан. — Когда вы приехали?

— Вы были слишком погружены в свои мысли… — Он улыбнулся. Его бледное лицо слегка сияло, будто отражало лунный свет. — Я не останусь надолго. Ваш отец вряд ли пригласит меня в дом. Но мне необходимо было увидеть вас, князь Белта.

— Чем же я заслужил такое внимание? — тихо спросил Стефан. В этот момент на дорожку перед ними выбежали, приглушенно смеясь, Марек и Ядзя. Ну дети и дети, какие там войска… Брат увидел гостя и оборвал смех, выпрямился, взглянул вопросительно.

— Захватите плащи, — велел Стефан. — Я потом вас догоню.

Брат не двигался. Застыл, сжимая плечо Ядзи, переводил взгляд со Стефана на Войцеховского и обратно.

— Марек, — сказал Белта, — иди.

В конце концов тот послушался; кроны деревьев шелестнули над головами, замолчали.

— Поверьте, мне неловко отбирать у вас время, которое должно быть отдано семье… Но видите ли, я тоже в некотором роде ваш родственник.

Он глядел на Стефана со странной мягкостью, будто тот все еще был ребенком в бархатном костюмчике.

— Я был братом вашей матери, — сказал он.

Сердце екнуло, будто в предчувствии близкой беды.

— Вы, должно быть, ошиблись, — сухо сказал Белта. — У моей покойной матери не было братьев.

— Я говорю не о ней, — с той же мягкостью возразил Войцеховский. — Не о Катажине из Маковецких. Я говорю о вашей настоящей матери, Беате.

Стефан невольно отступил на полшага. Что ж, отец, если ты считал, что секрет хранится надежно…

— Я всегда знал, — просто сказал Войцеховский. Будто услышал его мысли. — К сожалению, я не смог присутствовать ни на свадьбе, ни на именовании — по причинам, которые, полагаю, не нужно вам объяснять…

Луну заволокло, из сердца ночи дохнуло резким, могильным холодом. Стефан хотел было позвать гостя в дом — и спохватился. Впрочем, этот наверняка не мерзнет…

— Может быть, покажете мне окрестности? — предложил Войцеховский, заметив его неловкость. Стефан кивнул и побрел меж деревьев к реке, увлекая спутника за собой.

— Я не знал, что… что у нее были братья. — Глупо, но что прикажете говорить?

— Не в том смысле, что вы понимаете, но общая кровь роднит нас всех. Вам ли рассказывать о силе крови… И у вас, князь Белта, куда больше братьев и сестер, чем вы можете предположить…

— Я не один из вас, — резко сказал Стефан.

— Вы так полагаете. — Речь «родственника» сделалась размеренной, менторской; вот-вот добавит: «сын мой». — Конечно, в Остланде вы были, насколько возможно, отгорожены от… всего этого. Так же как и от менее приятных знакомств. Но вы зря думаете, что можете отгораживаться вечно.

Угрозы в его голосе не было, только сочувствие.

— Вам ведь где-то двадцать семь сейчас? — спросил он между прочим. — Тогда вам должно быть все труднее справляться с приступами. И все мучительнее находиться на солнце… Поверьте, будет только хуже…

— Как вы… Откуда вы знаете?

— Вы тоже должны это знать. — Войцеховский остановился, прислонился спиной к стволу старого вяза. — Приближается возраст, в котором была инициирована ваша мать.

Стефан вздрогнул. Только сейчас до него по-настоящему дошло, что он говорит с нечистью. Лицо у Войцеховского было непривычно четким.

— Что же, вы теперь и меня хотите… инициировать?

— Я хотел лишь, чтоб вы знали: есть люди, которым ваша судьба небезразлична. И которые с удовольствием примут вас в свой круг, стоит вам только захотеть, княжич Белта.

— Я благодарен за заботу, пан Войцеховский, но, боюсь, вы… не за того меня принимаете. Вряд ли я могу быть причислен к вашему кругу.

Они вышли к речке. Берег полого спускался к воде, и у самой кромки Стефан разглядел поросший мхом камень, на котором любил сидеть, когда был маленьким. Плакучие ивы волокли растрепанные ветви по воде.

— Кто сделал это с моей матерью? — спросил он наконец.

— Кто посвятил ее?

— При всем уважении, это вряд ли имеет отношение к святости.

— Так ли важно, как это называть? Что важнее… если тот, кто рожден от создания ночи и человека, не проходит вовремя посвящения, он скоро умирает. Гниет заживо. Сгорает на солнце. Это закон, княжич Белта. Подумайте об этом.

Спине стало холодно, поползли первые утренние сквозняки.

— Мне, пожалуй, пора. — Войцеховский широко, совершенно по-человечески зевнул. — В Остланд таким, как я, попасть трудно, нужно, чтобы кто-нибудь пригласил за Стену. — Белоснежная рука с острыми ногтями легла Стефану на предплечье. — Но, пока я здесь, я полностью к вашим услугам… Только одного прошу: отнеситесь серьезно к тому, что я сказал.

С этими словами он крутанулся вокруг себя, взмыл в воздух и прямо у Стефана на глазах распался на сонм летучих мышей. Мыши, крича и кружась, набрали высоту и пропали вовсе.

С реки доносился скрип весел, мерное всхлипывание воды и старинная песня про князя, променявшего владения на чьи-то черны очи.

«Перебудит всю округу», — машинально подумал Стефан — сам будто пробудившись ото сна. Он вспомнил, что хотел взять плащ, но домой не пошел, а свернул в часовню. Опустился на колени, осенил себя знаком, начал было молиться и запнулся. И не мог ничего сказать, только глядел в колеблющееся за дымом двух свечей лицо Матери и пытался представить себе, как смотрела на него настоящая мать. Беата.

Они с отцом поженились тайно — князьям Белта не нравилась выскочка, дочь туманного рода, которого не сыщешь в книгах, без живой родни, пусть и с приданым. Но отца — как рассказывали слуги по вечерам, часто осеняя себя знаком и поглядывая в темноту заиндевелых окон, — будто кто околдовал. Да слугам и самим, грех сказать, полюбилась веселая горянка с черными косами — оттого и покрывали влюбленных как могли, и лгали родителям. А потом Белта подговорил доброго отца и обвенчался с Беатой в пустой церкви. После уж поздно было — родители сперва хотели проклясть, потом лишить наследства, потом побушевали и смирились. И не до того стало: Бяла Гура занялась очередным восстанием, и Белта куда чаще смотрел в глаза смерти, чем в глаза жены. Оттого, говорили, и наследник появился поздно — но сейчас Стефан думал, что мать его знала о проклятии, оттого долго и не уступала…

Должно быть, ее возраст пришел скоро после появления Стефана на свет. И ей не хотелось гнить заживо — а кому захочется? Может, она и не так боялась отречься от Света, оттого что весь свет для нее сошелся на муже.