— А ты? Ты ведь у нас вечно витаешь в облаках. И сочиняешь. У нее явные способности к этому, — улыбнулся он Ингрид и снова посмотрел на дочь: — Не поделишься планами? Хочешь заниматься литературой? Какие планы?

— О, так, может, по стопам отца? — спросила Ингрид.

— Не знаю.

— Литература! — продолжала Ингрид. — Я всегда об этом мечтала!

Юлия вежливо улыбнулась:

— А почему тогда не занялись этим?

— Да, скажите!

— Как вам известно, у Ингрид собственный книжный магазин, — ответил за нее Титус.

— Тем более! — заметила Юлия, вдруг показавшись взрослее. — Разве это не главное условие для владельца книжного магазина? Знать все о своем товаре?

— Детка, — усмехнулся отец, — скоро ты узнаешь о жизни с другой стороны. Порой у меня возникает ощущение, что большинство людей из тех, кто стоит за прилавком книжных магазинов, с таким же успехом могли бы торговать колбасой.

— И что плохого в том, чтобы торговать колбасой? — парировала Юлия.

— Ничего, если не путать колбасу с книгами. — Отец посмотрел на дочерей, ожидая, что те рассмеются в ответ. Но они не рассмеялись.

Ингрид нервно улыбнулась. Пододвинула блюдо с салатом к Йенни. Почудилось, будто девушка еще сильнее напряглась. Даже не посмотрела на тарелку.

Ингрид заметила, что Титус закипает.

— Ну что же ты, Йенни? Угощайся. Ингрид готовила салат целое утро.

Ингрид покраснела.

— Вовсе я не готовила его целое утро!

Титус вымученно улыбнулся.

— Да что с тобой, Йенни? Тебе нездоровится?

— Папа, ты же знаешь! — Голос девушки прозвучал неожиданно громко. — У меня аллергия на креветок!

Как будто отвесила пощечину. Ингрид чувствовала, как вспыхивает лицо, как краска заливает шею и грудь.

— Титус, почему ты мне не сказал?

— Папа, ты что, забыл? — вмешалась Юлия. — Ты ведь знаешь! Мы с Йенни не едим морепродукты!

Роза

Рукопись была страниц в пятьсот. До сих пор она лишь просмотрела пару кусков. Ответ Оскару Свендсену, что рукопись почти вычитана, был слишком далек от правды. Но она сама виновата. Однако дальше откладывать нельзя. Она забралась с ногами на диван, сунула под спину подушку и плюхнула на колени первые сто страниц. Вооружилась красной ручкой. Недавно Оскар потребовал, чтобы она была внимательнее. Она тогда едва сдержалась. Ясное дело, что внимательность — главное качество корректора. К чему тыкать в это носом? Вот эту наглость кичливого юнца переносить труднее всего. Но Роза знала, что рецензенты в последнее время нередко пеняли издательству за обилие опечаток. К счастью, речь шла не о ее книгах.

Начала читать. Текст сопротивлялся. Длинные, запутанные предложения, философские отступления. Неужто они рассчитывают продать такую книгу? Впрочем, продадут. В этом году Мануэль Рамирес наконец-то получил «нобелевку» по литературе, так что отличная инвестиция. Книга, которую станут расхватывать под Рождество. Идеальный аксессуар для кофейного столика — даже если ни разу не раскрывать.

Мобильник под рукой. Надо бы включить, а то так и отключен после звонка Оскара. Кроме того, ее преследует назойливый продавец из «Теле-2», уговаривает поменять оператора. В пятницу, когда он позвонил снова, она даже заколебалась. Уж очень нахваливал 3G, широкополосный Интернет и хорошее покрытие, сулил новый бесплатный телефон. Роза ответила, что подумает в выходные.

— Лады, Роза. Наберу в понедельник, — ответил этот Йоаким из «Теле-2». Словно они друзья-приятели.

Но она ведь и вправду подумывала сменить оператора. На островах ее телефон не везде подхватывает сигнал. В доме прием отличный, но и только. Пожалуй, сменит она оператора. Но утром понедельника она вспомнила Йоакима с его подходцами и снова разозлилась. Не станет она иметь с ним никаких дел! Съездит в город и сама зайдет в офис.

Вычитала несколько страниц, поправила три-четыре ошибки. Пошла на кухню выпить воды. На полу резвилась малышка Нэлья. Совсем еще молоденькая, шерстка отливает серебром. Наверное, примешались гены домашней крысы. Ведь обычно крысы бурые или серые, верно?

Открыла холодильник, достала упаковку сыра. Нэлья замерла. Уселась на задние лапки, принюхалась, выжидая.

— Любишь сыр? Понимаю! — Роза рассмеялась.

Нэлья дернула хвостиком. Усы торчком в стороны.

— Давай, малыш! — Она села на корточки и протянула кубик сыра.

Нэлья проворно цапнула лапками угощение. Съела.

— Ты тут не видала такого крупного крыса, с виду вылитый мафиозо? — заговорщицки спросила Роза. — Ты его остерегайся. Неприятный тип. С такими мы не желаем иметь дел, верно?

А может, именно этот монстр и приходится отцом Нэлье? Поежилась. Протянула руку и медленно поднесла раскрытую ладонь к зверьку. Легкое движение — и маленькая крыса в ее ладони. Крошечные розовые подушечки лап, мягкие и теплые. Осторожно провела пальцем по блестящей шерстке. Такого Нэлья уже не вынесла — выскользнула из ладони и скрылась.

— Ах ты глупышка! — рассмеялась Роза.

Вернулась на диван, вяло полистала газету. Вычитала несколько страниц. Вновь подождала. Включила радио. Новости культуры.

Слушала вполуха, уловила знакомое имя. «Один из авторов издательства Титуса Вруна…» Почти положительный отзыв. Титус, наверное, рад…

Нет! Хватит о Титусе! К черту его!

Посмотрела на часы. Четвертый час. Наверняка уже принесли почту.

Почтовые ящики стояли у ворот. Один на ее имя, один для Класа Шредера. Она заглянула в ящик Класа, достала несколько рекламных листовок и просроченный купон на скидки.

И на ее почтовом ящике, и на ящике Шредера написано: «Спасибо, рекламы не нужно». Не помогает.

Эту же макулатуру обнаружила и в своем. А еще две открытки. С нетерпением просмотрела от кого. Нет. Не от Томаса. Ее охватило разочарование. Конечно, почта работает с перебоями. Где-то он сейчас? Наверное, получит поздравление от него через неделю.

Одна открытка была от первой жены Титуса — Биргитты. Корзинка с розами и белая сирень.

С днем рождения, дорогая! Может, встретимся на днях? Гита.

Вторая открытка — от Анние Берг, с лондонским штемпелем. Биг-Бен, ракурс снизу, в обрамлении желтых тюльпанов.

Дорогая Роза!

Поздравляю Вас с днем рождения. Я в Лондоне, на книжной ярмарке, совпавшей с отпуском. Надеюсь, у Вас все хорошо. Нам непременно нужно встретиться. Приглашаю пообедать в мае, весенний обед в Юргорде. Позвоню, когда приеду. Обнимаю и поздравляю.

Анние.

Именно благодаря Анние она и познакомилась с Титусом. В начале девяностых обе посещали один и тот же курс издательского дела. У них много общего: Анние, как и она, мать-одиночка, два сына, старший — ровесник Томаса. Тогда Анние работала в издательстве Кертиса Людинга.

Сама Роза в ту пору перебивалась почасовыми заказами, пока не выбила должность в небольшом издательстве. Издательство называлось «Цветочный Дом Книги», специализировалось на садоводческой литературе. Владелица Ильза Блумберг — дородная дама с гигантской, невообразимой прической.

Розе вспомнилось собеседование: Ильза Блумберг в стильном фиолетовом платье, с глубоким декольте, из которого, точно опара, выпирает грудь. Волосы украшены ромашками. Подойдя ближе, Роза разглядела, что в цветках копошатся букашки. Приобняв Розу, Ильза повела ее в теплицу, через которую пролегал путь в издательство.

— А тебя, дорогуша, зовут Розой? Более подходящего имени я бы и придумать не смогла.

Увы, способности Ильзы Блумберг к садоводству превосходили ее навыки ведения бухгалтерской отчетности, и через несколько лет она загубила издательство. Роза осталась без работы. И тут появилась Анние. Уверенная, твердо стоящая на ногах, слегка попахивающая потом. Анние ей помогла. Подбросила сперва подработку в издательстве Людинга, а позднее привела в «Бладгюлд». А там, закинув ноги на стол, их встретил сам основатель и главный редактор, Титус Бруи.

Все началось с ее сына Томаса. Они замечательно поладили. Розе такое отношение было непривычно. Обычно людям не нравился Томас, считали его невоспитанным. Когда они познакомились, Томасу было десять. Встретились в парке, на празднике воздушных змеев. Анние вывела на прогулку своих мальчишек, туда же пришел и Титус с дочерьми. Держал девчонок за косы. Позднее он расскажет, что заплетал дочерям волосы, пока они не выросли и не научились сами справляться с косичками.

— Господи, сколько на это времени уходило! Вся эта возня с запутавшимися волосами и лентами, а ты опаздываешь в детский сад… Я хотел подстричь их коротко, но они такой крик подняли! Пришлось уступить.

— Что на тебя непохоже, — поддразнила Анние.

Титус рассмеялся. Расстелил одеяло — серое, в красную полоску. Скоро он расстелет это же одеяло в укромной рощице сразу за Нюнесхамном. «Иди сюда, Роза», — прошепчет он и опустится рядом с ней, расстегнет ей блузку и начнет целовать плоские, маленькие грудки.

Но тогда, в парке, она еще ни о чем таком не думала. Титус с интересом поглядывал на нее. Спросил:

— А где же твой?

— Нет у меня никого.

— Вот как. И у меня никого. Клуб одиноких сердец [Намек на название альбома «Битлз» «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера» (19б7).]. Yes! И мы в правлении. Пожалуй, имеет смысл утвердить устав организации?

Томас сидел в стороне, отвернувшись и поджав под себя ногу. Что-то буркнул вместо приветствия. Как обычно, Розе стало стыдно. Хоть бы попытался изобразить радость. Впрочем, все равно толку не будет.

— Томас, — сказала она, — милый Томас, почему бы тебе не…

Титус пристально смотрел на нее. Она вдруг осознала, до чего пронзительные у него глаза, ярко-голубые. Он чуть качнул головой. И расправил гигантского воздушного змея, которого принес сложенным, — блестящая фольга, хвост в золотых цветах. Сам сделал.

Взял Томаса за руку:

— Пошли?

Томас поплелся за ним, но потом вдруг оживился.

Она смотрела, как мужчина и мальчик лавируют меж расстеленных на траве покрывал, как выходят в поле. Увидела, как взмывает в небо змей, как цепляется за бечевку Томас. Как он бежит, все быстрее и быстрее, увлекаемый змеем. Вернулся весь мокрый. И улыбка во все лицо, какой она никогда у него не видела. А Роза все это время просидела с девочками. Девочки смущались и хихикали.

— Совместная опека, с бывшей, — одними губами сказала Анние. — Потом расскажу.

Потом она узнала все. И о сбежавшей жене, и о девочках, оставшихся на его попечении, и как он решил все делать сам, не полагаться на эту гадину.

«Совсем как я», — подумала Роза.

Клуб одиноких сердец…

Он был забавным. Жизнерадостным. Заставил и ее, и мальчика оттаять.

Однажды утром неожиданно позвонил:

— Это Титус. У нас тут с девочками намечается поездка в Грену, во второй половине дня. Присоединитесь?

Вот так, внезапно.

Позже он расскажет, что к экспромту этому готовился не один день. Долго не осмеливался набрать ее номер. Страх вновь быть отвергнутым, страх новой боли. Она узнала, что поступок первой жены оставил в его душе шрамы, до сих пор не зажившие. Он стал обидчив и вспыльчив. Но легок в общении, хороший собеседник Он слушал. Давал добрые советы.

Роза осознала, что истосковалась по общению. Все свое свободное время она проводила с Томасом.

Потом все понеслось стремительно. Через месяц они уже были вместе. Большой семьей, с тремя детьми. По крайней мере, каждую вторую неделю они становились большой семьей. Томас и Роза упаковали свои вещи в коробки из-под бананов и переехали на виллу в Бромма. «Ну вот я и дома», — думала она. Титус с дочками прожил здесь немало лет, это был их дом, но Розу не покидало чувство, будто и она прожила на этой вилле всю свою жизнь. Спокойствие и защищенность…

Даже Томасу здесь нравилось. Ему пришлось сменить школу, и Роза беспокоилась из-за этого: ее нервный мальчик тяжело переживал любые перемены. Иной раз она задавалась вопросом, нет ли у сына аутизма. Что она знает о наследственности англичанина?

Однажды Роза записалась на прием к детскому психологу, но очередь тянулась медленно, и, когда их наконец пригласили, она решила, что сын стал более открытым. И отменила посещение.

С Титусом жилось легко. Он был чувственный, любящий, баловал ее частыми подарками, которые Роза не открывала до тех пор, пока дом не погружался в тишину. Дорогое белье, чулки. Роза осознала, что теперь ей нравится смотреть на себя, что все ее комплексы из-за мальчишеского тела исчезли. Ей нравилось стоять в ванной перед большим зеркалом. Сливочное кружево, шелк Она и не подозревала, что может так выглядеть. А в постели ее ждал Титус, ее любимый, самый лучший в мире человек. Это благодаря ему она могла без стыдливости распахнуть дверь, шагнуть в комнату.

— О, замечательно! Повернись, дай рассмотреть. Господи, Роза, какая ты красивая, Роза!

Ингрид

В воскресенье она решила не звонить в больницу. Пусть девочки побудут с Титусом наедине. Ближе к вечеру села в автобус, направлявшийся к больнице.

На улице оказалось неожиданно тепло. Сидела у окошка и вбирала в себя цветы, юную зелень. Тюльпаны, нарциссы, синие стрелки гиацинтов. Разноцветье там, где еще недавно царила серость. Скоро лето. Они с Титусом обсуждали, не съездить ли еще раз в Барселону, до жары. Снова прогуляться по широкой Ла Рамбла, попить сангрии в погребке у набережной…

«Мы справимся! — билось у нее в голове. — Ты снова станешь сильным, мы справимся!»

Когда она вышла на конечной остановке, налетевший ветер закружил мусор, швырнул в лицо пыль. Что-то попало в глаз, и она первым делом поспешила в туалет — промыть. Взглянула на себя в зеркало: лицо бледное, опухшее. Лицо стареющей женщины. Неизбежность. В ярком свете стало очевидно: пора к парикмахеру, надо покрасить волосы. Корни темные, а она всегда презирала женщин, так запускавших себя. На подбородке странная припухлость, потрогаешь — больно. Прыщик. Увенчанный белым гнойничком, но ничего не выжимается. После того как она на него надавила, прыщик стал лишь заметнее. Подростковые прыщи в пятьдесят лет! Поежилась. Достала расческу, сделала несколько взмахов, но лучше не стало. И внезапно — усталость, неимоверная усталость. Вернуться бы на остановку, сесть в автобус и ехать, ехать… Автобус курсировал между двумя больницами — Южной и Королевской.

Беспокоилась — как себя чувствует Титус? Не утомил ли его визит дочерей? Они больше не винили Ингрид, приняли выбор отца, хотя переживали, что отец поступил в точности как когда-то их мать. Биргитта нанесла ему рану, от которой он, по сути, так и не оправился, и дочери тогда были на его стороне, поддерживали как могли. А потом он поступил так же. Им тяжело было принять это.

«Но ведь Роза им не мать, — подумала Ингрид, — откуда же такая непримиримость?» Необъяснимо. Наверное, дело в ней самой, в Ингрид, это ее они не выносили. Казалось, девушки заключили между собой пари, кто первая сживет ее со свету. Как же такое могло быть? Так по-детски… Издевались, будто школьницы.

В груди саднило. Ингрид помнила. Школьный двор в Хускварне, на переменах она бежала в конец коридора, где был запасный выход. Карин и Каттис, самые крутые в классе. Две «К». Постоянно искали себе жертву. Никто не осмеливался пойти против них. Однажды Ингрид убежала на кладбище, соседствовавшее со школой, на уроки не вернулась. Бродила среди надгробий, желая очутиться под плитой. Под землей. Сейчас, конечно, тогдашние переживания кажутся слишком уж сильными, но Ингрид не забыла то дикое, опустошающее ежедневное отчаяние, одиночество и страх.

Теперь с абсолютным одиночеством покончено. Она судорожно вздохнула. Роза. Общаются ли с ней Юлия и Йенни? Ингрид знала, что Роза уехала из Стокгольма, живет в каком-то старом коттедже под Седертелье. Зализывает раны в одиночестве. В последние годы они с Титусом редко ее вспоминали, а когда-то Ингрид то и дело заводила о ней речь. Хотя и пыталась выкинуть ее из головы: он сам выбрал меня. Но чувство вины не желало уходить. Мысли о Розе были как наказание. Приставала к Титусу:

— Как думаешь, как она живет? Как себя чувствует?

Пока он не взрывался:

— Ну, хватит уже, черт подери! Ты ни в чем не виновата. И я не виноват. Бывает, что люди расстаются. Такое случается в жизни, если ты вдруг не в курсе.

И все же… Перед глазами вставало лицо Розы. Кошачье лицо. Чуть раскосые, дикие глаза животного, хоронящегося в зарослях. Роза сбежала от людей, обратилась в отшельницу. Странно это.

— Но, Титус… мы ведь причинили ей боль…

Вскочил, хлопнул журналом о стол. Из вазы с цветами выплеснулась вода. Вышел вон. Грохнул дверью.

Ингрид наклонилась над раковиной и принялась пить прямо из крана. У воды был привкус нефти. Отыскала в сумочке аспирин, снова глотнула отдающей нефтью жидкости. На миг почудилось, что теряет сознание. Но отпустило.

Выйдя в вестибюль, остановилась, тяжело уронив руки. Не могу больше. Хочу домой. Смотрела на огромный барельеф из глазурованной керамики. Две женские фигуры, руки вскинуты над головой, ладони сложены чашами. Вокруг — птицы: лебеди и голубки.

Как обещание смерти.

Вспомнила голландский гобелен, который когда-то подарила мать, с такими же белыми птицами. Что она с ними сделала? С вещами из прошлого? Наверное, гобелен остался в старой квартире, на Рингвеген. Где он висел? Нет, не вспомнить. Но Титусу гобелен не понравился. Он не любил китч, а гобелен с голубками в голландском стиле, сотканный матерью, был самым настоящим китчем. Выпрямилась, откашлялась. Сглотнула. Двинулась дальше.

Шагая по коридору, вдруг поняла, что девушки еще здесь. Не предчувствие — уверенность. Предвестник беды. Сбавила шаг, остановилась у ординаторской. Медсестра с блестящими черными волосами, стянутыми в хвост, сидела за компьютером. Ингрид тихо постучала:

— Простите…

Медсестра обернулась. Ингрид прежде ее не видела.

— Здравствуйте. Я жена Титуса, Титуса Вруна. Меня зовут Ингрид.

Не отрывалась от лица медсестры, ловила каждое движение. Она должна знать правду.

Женщина встала, протянула руку. Она была старше, чем показалось Ингрид вначале.

— Я Марианна.

В голосе напряжение, не укрывшееся от Ингрид.

— Как он? — быстро спросила она.

— У него дочери. Милые девушки.

— Вот как. Выходит, остались…

Медсестра кивнула. Отвела взгляд. Означает ли это, что все плохо?

— Так как он? — Ингрид выталкивала из себя слова.

Медсестра явно собиралась с силами.

— Ну что я могу сказать… Спал он ночью хорошо, и…

Из коридора донесся скрип «Биркенштоков» [«Биркеншток» — немецкая обувная компания с 200-летней историей, знаменита своими сандалиями на пробковой подошве.]. Еще одна медсестра, вернулась после обхода. Ее Ингрид тоже раньше не встречала. Где же сестра Лена или хоть кто-то знакомый из персонала? Медсестры о чем-то зашептались.

— Простите! — подала голос Ингрид.

Женщины глянули на нее, похоже, как-то раздраженно.

— Сестра Лена… она не дежурит сегодня вечером?

Марианна мотнула головой. Тугой хвост упал на грудь, закрывая бейдж с именем.

— Должна была, но заболела.

— Ах, вот как…

— Да.

— Что с ней? Надеюсь, ничего серьезного?