Ну, или отчислиться на третьем курсе, как я тогда размышлял и прикидывал, потом дослужить на флоте срочную и здравствуй, свобода!

Году где-то в восемьдесят седьмом — восемьдесят восьмом, там еще время есть что-то придумать.

Я наливаю из чайника всю кипяченую воду в чашку и выпиваю ее, что-то горло совсем пересохло, потом наливаю просто из-под крана воду в чайник, обратно ставлю греться на газовую плиту. Знакомых пятилитровых бутылей с артезианской водой на продаже я теперь не скоро увижу на полках супермаркетов.

Да и до них еще лет двадцать придется подождать.

Поднимаю вторую газету и это, конечно, местная городская сплетница, под громким названием "Маяк прогресса" за вторник, двадцать девятое декабря восемьдесят первого года.

От пережитых только что потрясений и невероятных открытий на голодный желудок мне вдруг очень захотелось поесть, я осторожно открываю шумно лязгнувший дверцей холодильник.

— Так, Новый год недавно прошел, судя по всему. Оливье еще есть, половина большой миски. Селедка под шубой — немного осталось, — и я вытаскиваю посудину, где осталось небольшая часть блюда, моего любимого по прошлой жизни.

Хлеб находится в деревянной лакированной снаружи хлебнице. Ее я помню, а вот вкус того черного уже давно забыл.

— Настоящий хлеб, теперь такого не купишь в Питере, если только в Нарве есть что-то похожее, — размышляю я, пережевывая селедку и обильно закусывая ее ломтями черного.

В Нарву я ездил последние пять лет постоянно и хорошо разбираюсь, что там есть и чего нет. Чертовы эстонцы умудрились сохранить гостовскую советскую рецептуру, улучшили и упростили ее, наверняка, с современными технологиями. Теперь производят в огромном количестве и приличном качестве продукцию недавних оккупантов и продают им же с хорошей прибылью.

Съедаю все, что осталось на тарелке, потом вынимаю круглую, глубокую миску с маринованными грибочками и их тоже уплетаю все.

— Ну, чего мне переживать? — еще раз повторяю я фразу, — Всяко лучше очнуться молодым и оказаться живым в прежнем теле, пройти заново свою жизнь с немалым багажом знаний и опыта, чем с прожженной дырой в груди лежать в могиле, — подвожу я еще раз итог своему расследованию.

— И еще, я всегда могу в новой жизни жениться на своей старой жене, — вспоминаю и перефразирую фразу из киношедевра моей юности.

Ну, на первой можно жениться, хотя, так ли будут мне теперь нужны эти страсти и терзания?

Последние лет тридцать я довольно просто относился к отношениям с женским полом. Хорошо, что третья жена смогла своей женской хитростью родить мне классного сыночка и потом лапочку дочку.

— А как же я теперь буду учиться в школе? Если все давным-давно позабыл? — накатывает на меня мгновенный испуг.

Я судорожно вспоминаю и с облегчением вздыхаю. Непонятные мне до конца жизни логарифмы и всякие производные из алгебры начинаются с девятого класса, насколько я помню. И до него еще восемь месяцев жизни.

А с химией и физикой как-то справлюсь, да и не было вроде экзаменов в восьмом классе по этим предметам.

Не помню уже совсем такое дело, вроде перешел в девятый класс автоматом, даже от трудовой практики на полях соседнего колхоза ускользнул, как меня не напрягала класснуха на этот бесплатный трудовой подвиг. Принес справку от родителей, что должен присматривать за сестрой, раз мать допоздна работает на оборонном предприятии "Эра", крутит и собирает жгуты из кабелей для военной промышленности СССР. А отец уехал в командировку на Дальний Восток.

Ага, в командировку за длинным рублем, вот как это называется на самом деле.

Я чувствую, что вместе с едой тают испуганные и тревожные ощущения, вокруг меня все стабильно и надежно, как и должно оказаться в знакомом мне обстоятельно Советском Союзе.

— Впрочем, мне придется очень много подумать. Хотя, может, и не придется в итоге, просто залетела душа в прежнее тело на пару часов, можно сказать, что на побывку. А утром парень очнется, просто не сможет вспомнить, зачем вставал ночью и почему пропала селедка под шубой. Как бы в идиота не превратился от такого вмешательства, — решаю я.

И, замерзнув гулять по кухне раздетым, возвращаюсь в свое кресло-кровать, но, не знаю почему, от потрясения или осознания новой жизни — засыпаю сразу, как только касаюсь головой подушки.

Ночью на самом деле мне снились какие-то прощально-тревожные сны, что я куда-то ухожу, опаздываю и никуда не попадаю.

Не мое ли новое сознание это пытается куда-то убежать? В мертвое тело? А какой смысл? Только повисеть над ним девять дней?

Утром меня будят на завтрак, часов в десять, совсем не рано, так ведь воскресение сегодня.

— Сынок! Вставай уже! Блины давно готовы! — слышу я сквозь сон голос матери и, подняв голову, смотрю вокруг.

Что случилось со мной до этого момента, как я уснул, помню хорошо, смотрю на свою руку, такая же тощая веточка.

Пока мое старое сознание остается в молодом теле и это уже неплохо, нужно признать. Да просто очень хорошо, как тут еще скажешь! Если еще и зацепится как следует, так вообще отлично!

Сестра Варя уже проснулась, сидит на своем диване, рассматривая с важным видом ногу, я отчетливо понимаю, что новый мир никуда не делся.

А ведь имелись такие опасения, что это очень качественные глюки, с отчетливым вкусом селедки под шубой и старосоветского черного хлеба нашего городского хлебозавода. А при следующем пробуждении я обнаружу себя в своем немолодом теле, в лучшем случае в реанимации, а в самом вероятном — в морге или в омуте на речном дне, густо облепленным матерыми раками, которых тут много водится.

Или буду смотреть сверху на тело, как и положено порядочной душе. Еще понимать при этом запоздало, что душа, и правда, в теле имеется, а после смерти пути у них расходятся радикально.

Впрочем, мне ли об этом переживать? Даже, если это какая-то проекция или другая реальность.

Есть возможность еще раз прожить молодость заново, чего тогда кукситься и ворчать?

Только радоваться новой жизни! И прожить ее гораздо веселее и умнее! Не совершать старых ошибок!

Ну, попробовать не совершать, без ошибок жизнь невозможна, особенно если она точно уже не окажется повторением прежней. Мои знания и мозги сохранились, так что, поживем по-новому, веселее и богаче.

И старая жизнь оказалась неплоха, спорить с этим утверждением не стану, а теперь только от меня зависит, как можно прожить новую, данную мне еще раз непонятными обстоятельствами. Будем считать, что Господом Богом и его личной волей в виде посланной мне свыше шаровой молнии, именно для хороших дел в будущем.

Про вмешательство темных сил или зеленых человечков думать не стану, пока они не появятся и не представятся, чтобы честь по чести.

Я сажусь на кресле, ищу взглядом свою одежду и вижу ее на стуле рядом. Одевшись, я смотрю на наручные часы на широком кожаном ремешке, которые лежат на письменном столе и грустно вздыхаю.

Да, теперь только так, время определяется не по смартфону, а именно по часам, они для этого и предназначены.

Хотя, первый «Эриксон» появился у меня в девяносто шестом году, так что до эры появления мобильной телефонии в моей жизни не так долго осталось.

Еще столько лет примерно, как мне сейчас, да и в новой жизни я телефон пораньше куплю, это наверняка.

В том же девяносто третьем году нас с приятелем, путешествующих автостопом по Баварии, подвез немец на семерке БМВ, у него первого я увидел в машине встроенный телефон. Хороший человек оказался, я наобум сказал от балды место, куда мы хотим попасть и он провез нас лишние пятнадцать километров мимо своего дома. Немцы, вообще, мне показались очень человечными людьми за эту неделю путешествия, ну и интерес к советским людям у них тогда имелся серьезный. Еще одну неделю мы отработали на клубничной плантации по большому блату, с бесплатным проживанием в шикарном четырехзвездном отеле и полным столом. Даже завели там кое-каких друзей в городке Крумбах, в том числе местного мэра, до сих пор помню, как его зовут — Йожеф Бадер. Он нас и устроил на работу, а всего то нужно было хоть немного знать язык, зайти в центральное кафе городка рядом с установленной и разукрашенной сосной по местным обычаям, и спросить бокальчик пива.

Скучавшие там немцы очень обрадовались таким туристам, долго гадали откуда мы, и узнав, что мы студенты из Ленинграда, устроили нам проживание, питание и работу на целую неделю.

Наверно, давно уже мучились исторической совестью, вот и бросились ее успокаивать.

Приезжали на нас посмотреть из округи всякие жены дипломатов, работавших в СССР, даже старые немцы, воевавшие и выжившие как-то на Восточном фронте.

Потом мы добрались до Карлсруэ, максимально подальше на запад и уже там сдались, как политические беженцы из Узбекистана, неутомимые борцы с тоталитарным режимом президента Каримова.

Только потому, что у приятеля там проживала бабушка и он что-то знал про сам Ташкент.

Правильно сдались, кстати, другой мой приятель сделал это в Мюнхене и его вернули в бывший ГДР, в город Йену, где держали почти в лагерных условиях.