Когда Тейлор запела, Миша повернулся к Лике и сказал:
— Вы красивая. Давно хотел вам это сказать.
— Что? — Она явно не ожидала такого.
Хорошо, что в баре приглушили свет. Лика точно не заметила, как Миша покраснел.
В тот вечер они гуляли по городу. Дошли пешком до Невского, заглянули в какой-то жуткий бар на Думской: разношерстная публика под градусом, пьяная молодежь — и Лика напротив, такая непохожая на всех этих людей. Миша смотрел на нее, и ему было как-то непривычно хорошо.
На первых порах их роман получился стремительным и немного нервным.
Он был ее первым мужчиной, а она — первой, с кем он стал мужчиной. Такая вот несложная комбинация совпадений.
Уже через месяц Лика переехала к нему в небольшую квартиру на Мойке, что досталась от бабушки. Они покрасили стены в темно-серый цвет, развесили фотографии Венеции и Парижа. Решили, что обязательно поедут туда вместе — будут кататься на гондоле и непременно побывают на могиле Моррисона [Джим Моррисон (1943–1971) — американский певец, автор песен, солист рок-группы The Doors.].
Лика с самого детства обожала истории про бабушек с дедушками, проживших вместе всю жизнь, душа в душу и как-то умудрявшихся не ущемлять прав друг друга.
В разговоре с подругой, что упорно наращивала женский опыт, весьма часто употребляя в своих рассуждениях слово «бывший», Лика искренне смотрела на нее с удивлением. Просто с удивлением. Без осуждения…
— Так странно, а у меня нет бывшего!
Телефон снова зазвонил. Господи, как в голове-то шумит!
Лика взяла телефон в руки, чтобы отключить, но на экране высветилось имя: Жорж. Саксофонист и друг. Они давно выступали вместе и скурили не одну пачку сигарет, выпили не одну бутылку вина, много говорили о джазе, смеялись и слушали вместе Майлза Дэвиса, которого оба боготворили.
Однажды Жорж серьезно сказал, что фотография Дэвиса висит у него в спальне и он с ним постоянно разговаривает и советуется. Лика совсем даже не удивилась. В Дэвисе была та огненная страсть, что не оставляет выбора. Ты либо отдаешься ей без остатка, уходишь в метафизику и творишь что-то гениальное, либо добровольно принимаешь решение освободиться.
— Я уже испугался, что ты не возьмешь трубку. Привет! Сегодня играем в одном крутом клубе. Только что открылся. Хозяин — большой любитель джаза. Ты меня слышишь?
— Слышу. Смешно, — спокойно ответила Лика.
— А что смешного? По-моему, здорово, что такие чуваки еще остались!
— Да, наверное. Рада за него.
— А за нас? Хотел обрадовать, что сегодня концерт и обещали хорошо заплатить. Ты что-то суровая.
Вспомнилось, как Михаил впервые признался ей в любви: оделся как рыцарь, взял латы напрокат в каком-то театре. Не лень же было…
— Сволочь! — вырвалось у Лики.
— Что?
— Прости, я не тебе. Потом все расскажу. Во сколько встречаемся?
— Ровно в 16 чекаемся. Адрес сейчас пришлю в «телегу».
— Жорж, — услышала Лика в трубке раздраженный голос жены друга. — Ты когда-нибудь можешь…
— Пока! Надень красное платье. У тебя такое блестящее есть, — произнес Жорж почти скороговоркой. — Все. Целую, пока.
— Ты даже дома умудряешься быть сам по себе. Как будто меня вообще не существует. — Жена Жоржа вошла в комнату и недовольно смотрела на него.
«Откуда у тебя этот высокомерный взгляд?» — подумал он. Но вместо этого сказал:
— Только не начинай, прошу.
Меньше всего ему хотелось сейчас выяснять отношения. Его измотали эти разговоры с нарастающими, как ураган, претензиями. Он начал задумываться о том, чтобы вот так тихо, никому не объявляя, собрать свой небольшой чемодан и выскользнуть из квартиры незамеченным. Сам Жорж не был в восторге — ни от себя, ни от таких мыслей, но регулярные истерики жены уже порядком надоели. Иногда ему казалось, что это вообще какая-то другая, чужая женщина, которую он не знает. Стоит теперь перед ним и требует того, чего он ей дать не может.
Единственное, чего он хотел, — играть. Ну, может быть, еще в перерыве выкурить пару сигарет и выпить пятьдесят граммов виски. Хотелось хорошего, но пил что давали.
— Чего ты хочешь от меня?
— Ты не задумывался, когда мы в последний раз проводили вечер вместе?
— Ксю, ну не начинай!
— Я не Ксю. Меня Ксенией зовут. И знаешь, я — твоя жена, а не пустое место, которое ты все время пытаешься обойти.
— Все не так. Я, между прочим, работаю и зарабатываю, чтобы тебе было хорошо.
— Мне? Хорошо? Ты серьезно?
— Абсолютно.
— А мне плохо, представляешь? Я с ребенком — с утра до вечера. А от тебя только «привет-пока». Но со своей певицей ты можешь сутками болтать!
— Мы говорим о работе.
— Да, конечно. О работе. Вы треплетесь о своем джазе. Что, разве не так? Вы — родственные души. Вот в чем дело. А я — так… Всего лишь жена и мать твоего ребенка, которая не способна заценить фьюжн [Фьюжн (от англ. fusion — «слияние») — определение, применяемое в названиях стилей и направлений в искусстве (архитектуре, музыке, дизайне и т. д.), а также, например, в кулинарии, означающее смешение разных стилей, сочетание несочетаемого.].
— У меня сегодня концерт важный, за хорошие деньги. Ты ведь хотела, чтобы Полина пошла в частный садик.
— Я хотела? А ты нет?
— Давай поговорим завтра утром. Обещаю.
— Ну да. И так всегда. А утром выяснится, что будет еще концерт, а до того — репетиция. Ты ребенком совсем не занимаешься!
— Ну, кто-то ведь должен работать? Дочь меня любит.
— Конечно, потому что редко тебя видит и каждый раз радуется, а я ей уже надоела: все время воспитываю и ворчу.
— Ну и что теперь? Хочешь, поменяемся местами?
— Ты серьезно?
— Вполне. Давай я буду сидеть с ребенком, а ты работать.
— Смешно. Ты без своего саксофона сразу умрешь. Ладно, давай — иди! И сам гладь свою рубашку.
Ксения вышла, и Жоржу захотелось закричать — громко, так громко, чтобы раствориться вместе с криком. Превратиться в один мощный звук и улететь куда-нибудь подальше.
«Отчего люди не летают?» — почему-то вспомнилось ему. Неужели все семьи так живут?! Зачем тогда вообще все это? Во имя чего человек добровольно себя мучит? Интересно, как обстояли дела у Дюка Эллингтона? [Дюк Эллингтон (1897–1974) — американский джазовый пианист и композитор, оказавший большое влияние на мировую джазовую культуру.] Его жена, Эдна Томпсон, так же наезжала на него из-за джаза? Хотя какая разница, что она думала. Главное — как он играл в The Cotton club [The Cotton club (клуб «Коттон», англ.) — первый джаз-клуб в Нью-Йорке, США.], а нравилось это Эдне или нет, для истории джаза не имеет никакого значения.
«Надо срочно позвонить Феде. Он ведь легко мог укатить на дачу!» — пронеслось в голове. Концерты в последнее время случались не так часто. Мир во время пандемии неожиданно для всех поделился на до и после. Редкие встречи, проживание яркой совместной истории здесь и сейчас. Ребята каждый раз играли как в последний.
Жорж набрал номер Федора.
— Старик, привет! Мы сегодня играем. Ты как, в городе?
— Вот это новость! Чувствовал, что сегодня случится что-то хорошее.
— Открывается новый джаз-клуб.
— Что же они так, в последний момент?
— Ну, там ребята из Москвы должны были выступать, но кто-то из них заболел, и отменилось.
— А кому-то повезло — нам!
— Старик, ты становишься невозможным циником.
— Ты считаешь, есть другая форма выживания в этом мире?
— Я… А что я… Хочется верить, что мы все живем ради какой-то идеи.
— Вот именно что «какой-то». Ладно, старик. В 16 чекаемся. Играем в смокингах.
— Abgemacht! [По рукам! (Нем.)] Обожаю смокинги.
Жорж увлекся джазом в подростковом возрасте. У его отца была вокально-инструментальная группа. Именно он сумел передать сыну особый заряд к музыке. Со временем Жорж понял, что в той, в чем-то наивной, музыке тоже присутствовал джаз, а может быть — прежде всего. Люди умели радоваться мелочам и знали наизусть каждую пластинку, потому что, как правило, их было всего две-три. Они даже музыкальные инструменты сами изготавливали. Дефицит в Советском Союзе распространялся на все. Делали тарелки для барабанной установки из подносов. А во время концертов держали включенным паяльник, на случай если что-то сломается. Кому знакома такая креативность в наше время?
«Я понял, что выхода нет! Но выход все же есть — и это джаз!» — любил повторять он. Жорж никогда не хотел играть в оркестре, где царствует главный дирижер и нет права на импровизацию. Ты всего лишь исполняешь чью-то волю, и не дай Бог задумать что-то свое, индивидуальное. Джаз всегда казался ему более честным и свободным, и даже больше — справедливым.
Жорж познакомился с Федором на богемной вечеринке у Семена шесть лет назад. Он тогда еще не был женат и не пропускал ни одной тусовки. Семен любил собирать вокруг себя талантливых людей. Считал, что таким образом делает мир лучше. Клавишник от Бога. Его и просить не надо, а уж тем более уговаривать: он мог часами играть без устали. Иногда казалось, что его не существует отдельно от инструмента.
При поступлении в музыкальную школу Семену сказали, что у него слишком короткие пальцы. Причем женщина со сморщенным лицом, очень сухая, похожая скорее на состарившегося зверька, а не на женщину, унизительно осматривала его руку. Растянула большой и указательный пальцы, а потом добавила, что ему никогда не сыграть La Campanella Франца Листа и даже второй концерт Прокофьева. Мама, которая привела его на экзамен, почти плакала. Семена все это скорее заинтриговало — в чем же сложность этих произведений? Тогда он, конечно, не понимал, что дело в каденции первой части, которая состоит из трех станов и требует от пианиста частых и широких скачков обеими руками. И да, эта акробатика для рук длится целых пять минут, за которыми следуют еще две напряженные части.
