Ираклий Квирикадзе
Вспомни Тарантино! или Седьмая ночь на “Кинотавре”
Думаешь, мне есть что сказать?
Что со мной что-то такое происходит?
Вряд ли, вряд ли. Я просто человек.
И у меня есть своя история, как у всех.
Фредерик Бегбедер
Лось
Вместо предисловия
Май 2020 года
Гришинское лесничество. От Москвы 60 километров. Тут мы живем с художником Томой Стэнко и нашими сыновьями, двадцатилетним Германом и семилетним Ираклием по прозвищу Чанчур.
Вокруг дремучий лес, бегают лисицы рыжие, серые, черные. Лесничий, по фамилии Пастернак, пугает нас рассказами о медведях. Несколько раз мы сталкивались с лосем, высотой чуть ли не в два этажа. Левый рог у него наполовину сбит. Лось всегда неожиданно выныривает из кустов, огромный, как “Титаник”, и застывает. Застываем и мы, изумленные и чуть испуганные. После долгой паузы лось издает громкий, протяжный звук. С таким звуком отчаливал “Титаник” в свой первый и последний рейс. Прозвучав, он сходит с тропы и исчезает в темных кустах, оставляя память о себе — едкий запах.
Пердило — эту кличку мы дали лосю несколько дней назад, встретив его в трех шагах от дома. Должен сознаться, что Тома и я полюбили двухэтажное чудище. Встречи с ним стали особенным ритуалом. Когда он и мы молча глядим друг на друга, его глаза что-то говорят нам, возможно, что-то важное — но мы не понимаем что.
Чанчур, Герман, Тома и я живем на окраине старого поселка в доме-сарае. Помню фотографию Генри Миллера, который стоит перед таким же домом-сараем в Биг-Сюре в Калифорнии. Я зачитывался его романами, когда они были запрещены в СССР: “Тропик Рака”, “Тропик Козерога”, “Черная весна”. С тех пор прошло много лет. Когда выйдет эта книга, мне исполнится 82 года. (“Это ужас!” — воскликнул бы Альфред Хичкок.)
Как у всякого графомана, у меня хранится огромное количество исписанных страниц: начатых и незаконченных рассказов, повестей, сценариев, романов… Скажу иначе: в ящиках моего письменного стола томятся стада диких носорогов. Они воют и просятся на волю. А так как память моя угасает (лучше сказать “тонет в тумане”), то, по подсказке Томы Стэнко, я решил писать книгу, используя многоголосый вой носорогов.
Гришинское лесничество, где мы с собакой Мишель (годовалой сучкой-ротвейлером) и слепым непородистым псом Гомером (злые мальчишки забавы ради зажигалкой выжгли ему глаза, а мы его приютили) бродим и ищем того двухэтажного лося, необъятно. Компания наша напоминает героев книги “Волшебник Изумрудного города”. Особенно — младший сын Чанчур с пластмассовой воронкой, которую он выпросил у поселкового управляющего Рахмата и его жены Дили после прочтения этой книги. Натянув воронку на голову, он изображает Железного Дровосека.
Гришинский лес своей сумрачностью похож и на другие литературные леса, которые множат мое воображение и укрепляют память.
Сергей Параджанов, с которым мы были дружны, как-то сказал: “Жизнь — это 24 коротких фильма. В одном ты — герой, во втором — трус, в третьем — мелкий вор, в четвертом — драная кошка”. Он перечислил все существующие пороки и только в первом фильме видел себя героем.
Примерно то же самое хотелось бы мне в этой книге написать: двадцать четыре новеллы. Иначе говоря, снять двадцать четыре коротких фильма. Но я не знаю, в каком фильме могу быть героем. Всего остального (пороков) во мне с избытком…
Рукопись, которую я первой достал из ящиков моего письменного стола, называлась “Странные доллары Екатерины Бухаровой-Миндадзе”. Она показалась мне подходящей для начала путешествия во времени и пространстве.
Странные доллары Екатерины Бухаровой-Миндадзе
2019 год. Москва
У выхода из метро “Менделеевская” стоит стол, на котором разложены книги, их несколько сотен, они продаются. Среди книг встречаются интересные мне авторы: Буковский, Быков, Водолазкин, Маркес, Мураками, Льоса, Сэлинджер, Сорокин, Уэльбек… Я их покупаю. Продаются они у метро гораздо дешевле, чем в книжных магазинах. Вчера купил книгу не названного на обложке автора. Она была обернута прозрачной пленкой, под которой читалось: “О чем думают богатые помимо денег”. Ниже рисунок Энди Уорхола — зеленая долларовая банкнота. Дома я сорвал пленку, раскрыл том и обнаружил пятьсот пустых страниц. Смешно.
Должен сознаться, что, читая хороших авторов вроде Уэльбека, я заглядываю и в страницы книг, которые учат, как разбогатеть. Точнее, “как зарабатывать деньги и получать духовное удовлетворение от своих достижений” (фраза из предисловия к книге Наполеона Хилла “Думай и богатей”). Тысячи людей применили знаменитую философию этой книги для личного обогащения. Я внимательно прочел Наполеона. Даже переписал несколько рецептов и формул успеха. Вызубрил их. Но, увы, не разбогател.
1966 год. Москва
Я учусь на втором курсе режиссерского факультета ВГИКа. Летние каникулы провожу в доме бабушки Екатерины Бухаровой-Миндадзе в Батуми. Бабушка — большая, грузная, с профилем, похожим на профиль Данте Алигьери, автора “Божественной комедии”, — ходит в соломенной шляпе, на полях которой приклеены или пришиты крупные виноградные гроздья из старого стекла (почти венецианского). За эти стеклянные шары, которые я все детство хотел сгрызть, срезать с ее соломенной шляпы, мы, внуки, звали ее Стеклянной.
В конце августа, перед отъездом в Москву, она завела меня за китайскую ширму (шелк, разрисованный синими карпами), посадила в кресло-качалку, открыла затертый кожаный ридикюль, вынула внушительную пачку долларов и вручила их мне. “Здесь должно быть около трех тысяч”, — сказала Стеклянная бабушка. Я опешил. В 1966 году для студента ВГИКа это были огромные деньги. “Они остались со времен моей бакинской жизни. Англичане расплачивались с нами долларами… В Москве есть магазин «Березка», купи в нем что захочешь, они твои…”
Моя Стеклянная бабушка не танцевала канкан в кафешантанах времен бакинского нефтяного бума (было это до революции 1917 года), не держала тайный публичный дом, где англичане и американцы расплачивались долларами. У нее и моего деда Давида Алексеевича Миндадзе был другой прибыльный бизнес — ловля осетров в Каспийском море и производство красной и черной икры. Бизнес приносил много денег.
Давид Алексеевич Миндадзе по субботам устраивал обеды, на которые зазывал чуть ли не всю грузинскую колонию, проживающую в Баку. Часто на этих обедах появлялся скромный студент строительного училища, которого все звали Лаврик, друг дедушкиного племянника Зозо. Бабушка помнила Лаврика как хорошего тенора, поющего с дедушкой и Зозо в три голоса. “Был очень скромный, на кухне сам мыл посуду, из которой ел, я его отгоняла от крана: «Лаврик, для этого есть прислуга, вернись к столу, слышишь, Давид Алексеевич искричался: где Лаврик? Где Лаврик?» Добрый, душевный мальчик увлекся политикой, революционными мифами, револьверами… Потом, когда стал Лаврентием Павловичем Берией, хозяином всего Кавказа, не узнавал ни меня, ни твоего деда, и слава богу!”
Его дружки изгнали нас из Баку, а хозяина нефтепромыслов, барона Ротшильда, убили вместе с любовницей, балериной Матильдой Ксешинской. Воображение Екатерины Григорьевны рисовало невероятные картины. И каждый раз она пересказывала их по-разному. Но доллары, врученные мне в день отъезда в Москву, были реальные, и было их две тысячи девятьсот двадцать. Я чувствовал себя бароном Ротшильдом (до расстрела его и Матильды).
…Шел дождь, гремел гром, сверкали молнии (как в плохом голливудском кино). Я стоял у витрины московского магазина “Березка” и жадно глядел на видеокамеру “Панасоник”, последнюю модель с фантастическим зумом. Рядом стояли мои мексиканские друзья по ВГИКу Гонсало Мартинес и Серхио Ольхович.
Наши комнаты в общежитии ВГИКа соседствовали. Я не раз пил их текилу, слизывая после пряной стопки соль, посыпанную на ладонь. Они пили мое грузинское вино, присылаемое от случая к случаю в десятилитровых плетеных бутылях поездом Тбилиси — Москва. Я показал мексиканцам бабушкины доллары и попросил помочь купить видеокамеру, так как я должен был объяснять в “Березке”, откуда у меня, советского студента, доллары в таком количестве. Серхио Ольхович обратил внимание на странные годы печатания банкнот: 1904, 1906, 1911, 1913, 1916. Сами банкноты были как новые, хрустящие, но Серхио засомневался в их покупательной способности. “Думаю, они устарели”, — сказал Ольхович. — Это как деньги русского императора Николая II. С ними же нельзя прийти в московский гастроном и купить ящик водки «Столичная»?!” Гонсало Мартинес начал кричать — у него была жуткая армейская привычка кричать, он был майором мексиканской армии до того, как стать студентом ВГИКа: “Американская валюта, как я знаю, никогда не менялась, как был доллар при Джордже Вашингтоне, так он и остался! Столетним долларом в Нью-Йорке можно расплатиться в табачной лавке за пачку сигарет «Мальборо» или за кубинскую сигару. — Майор Мартинес засмеялся: — Жаль, что у твоей бабушки Екатерины не осталось миллиона таких бумажек!” Гонсало позвонил в мексиканское посольство, с кем-то долго говорил из телефона-автомата в вестибюле общежития ВГИКа, потом сказал: “Они действительны!”
