Она сложила газеты и собиралась уже вернуться к себе, как вдруг перед домом затормозил огромный бело-голубой мебельный фургон. Когда пару дней назад Гейл платила за квартиру, миссис Тревор не упомянула о том, что кто-то собирается въехать. Если не считать тоски по Эндрю, Гейл наслаждалась одиночеством и надеялась жить без соседей как можно дольше.

Не зная, чем заняться, Гейл решила удовлетворить свое праздное любопытство. Она откинулась на спинку плетеного диванчика, взяла полупустую кружку с чаем и сделала глоток. Из фургона вышли два дюжих грузчика. Тот, что был повыше, посмотрел на часы и что-то сказал второму. Напарник пожал плечами, а затем открыл задний борт фургона. Мужчины начали выгружать мебель. Они несли ее по дорожке и ставили у подножия лестницы, которая вела к пустовавшей верхней квартире. Затем тот, что пониже ростом, поднялся наверх, шагая через две ступеньки, и забарабанил в дверь. Через минуту он вернулся, сказал что-то своему коллеге, после чего дуэт продолжил свою работу.

Она следила, как грузчики вынесли большой кожаный диван, поставили его на газон, а затем вернулись к фургону. И тут за их спинами показался черный автомобиль, который Гейл мгновенно узнала.

При виде волнистых темных волос, широких плеч и узких бедер у нее заколотилось сердце. Эндрю смотрел на нее, но его глаза были скрыты темными очками. Он расплатился с грузчиками, и фургон уехал.

Она хотела встать, убежать в квартиру и запереть дверь на замок. Но продолжала сидеть на плетеном диване как приклеенная и беспомощно следить за тем, как Эндрю идет по дорожке, а затем поднимается на ее крыльцо, переступая через две ступеньки.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Гейл, удивляясь тому, что ее слушаются голосовые связки.

Он улыбнулся.

Сердце Гейл заколотилось как бешеное.

— Черт побери, хорошо же ты приветствуешь нового соседа! — сказал он, прислонившись спиной к перилам. А потом потрогал карниз с таким видом, словно вернулся домой после долгого отсутствия. — Куда девалось гостеприимство, столь характерное для этих мест?

Боясь, что Эндрю заметит ее дрожащие руки, Гейл сложила их на груди. Значит, что-то случилось. Иначе он не вернулся бы.

— Наверное, мы не слишком любим янки, — нетвердо сказала она. — Особенно тех, которые лгут близким.

Эндрю медленно кивнул. Казалось, он всерьез обдумывает ее слова.

— Я прекрасно понимаю, почему ты питаешь отвращение к таким типам.

Гейл не собиралась играть с ним в кошки-мышки. Ей было нужно знать, зачем Эндрю приехал сюда с вещами.

— Как ты здесь оказался? — сердито спросила она.

Он небрежно оглянулся, осмотрел стоявшую на газоне мебель, а потом повернулся к Гейл. На его губах появилась широкая сексуальная улыбка. Тех самых губах, к которым Гейл отчаянно хотелось прильнуть, когда она выходила из его машины три недели назад.

— Я здесь живу, — ответил он и снял темные очки.

Гейл посмотрела в сторону, избегая его взгляда, и делано рассмеялась.

— Ты забыл, что живешь в Нью-Йорке?

— Поправка. Жил в Нью-Йорке. А теперь живу здесь. Наверху. Хорошее местечко. Ты видела его?

Она нахмурилась, но все же посмотрела в его убийственные сиреневые глаза. Хотя Эндрю говорил небрежным, насмешливым тоном, его глаза были настороженными и полными надежды. Настороженность она понимала. Но надежда пугала ее до смерти.

— Вообще-то нет, — сказала она. — Малый, который жил там, никого не пускал в свою квартиру. Наверное, ему было Что скрывать. Вроде подслушивающей аппаратуры и досье, собранных ФБР.

Он снова задумчиво кивнул.

— Думаю, этот малый был настоящим подонком.

— Не стану спорить.

— Ой! — сказал он, прикрывая рукой грудь. — Слава богу, что в доме есть врач. После такой шпильки человек может легко отдать концы.

Гейл надоели его шутки. Она желала получить ответы. И… О боже! Несмотря ни на что, она продолжала желать его!

— Перестань паясничать, шпион! Отвечай, как ты здесь оказался!

— Говорят тебе, я здесь живу. — Он пожал плечами. — Что ни говори, а каждый день ездить из Нью-Йорка на работу в Оуквуд тяжеловато.

Она не хотела верить вспыхнувшей в сердце надежде. Не хотела ощущать искры, продолжавшие пролетать между ними, несмотря на боль и обиду.

— О чем ты говоришь? — осторожно спросила Гейл.

Эндрю сложил руки на груди и перестал улыбаться.

— Я не дал Филдингу возможности уволить меня. Ушел сам.

— Но я думала…

— Что я живу только ради работы? — Он фыркнул. — Да, когда-то я тоже так думал. Но теперь считаю, что на свете есть более важные вещи, чем погоня за преступниками. А тем более за людьми, которые ни в чем не виноваты.

В том, что он говорил, не было никакого смысла. Или был, но сбитая с толку Гейл не могла его уловить.

— Но ты не учитель. У тебя нет диплома. Как ты можешь работать в школе?

— Это оказалось труднее, чем я думал, иначе я вернулся бы быстрее. Но у меня есть влиятельные друзья, которым я в свое время оказал кое-какие услуги. — Эндрю снова широко улыбнулся. — К тому же в некоторых городских школах можно получить временное свидетельство на право преподавания, а в течение двух последующих лет подтвердить его, сдав соответствующий экзамен.

Внезапно он оттолкнулся от перил и устремился к Гейл. Она хотела убежать, но не могла пошевелиться, словно под ее креслом лежала бомба, и смотрела на Эндрю как завороженная. Он присел на корточки, положил руку на ее колено, и Гейл задрожала. Хватило одного легкого прикосновения, чтобы ее тело превратилось в студень.

— Я вернулся, потому что хотел, чтобы это место стало нашим домом. Поняв, что мне удалось завоевать сердце городской докторши, я думал об этом день и ночь и решил замолить все мои грехи перед ней.

Она яростно заморгала, борясь с выступившими на глазах слезами. Хотя каждой женщине было бы приятно услышать такие слова, Гейл приводила в ужас мысль о том, что случится, если она снова станет жертвой чар этого человека.

— Ты сказала, что полюбила меня, — стоял на своем Эндрю. — Но ничего не изменилось. Это написано у тебя на лбу. Теперь я на самом деле тот баскетбольный тренер, которого ты полюбила. Тот самый школьный учитель, который боялся говорить о сексе с кучкой старшеклассников. ФБР осталось в прошлом. Неужели мы не сможем оставить там же боль и обиду? Скажи, что сможем. И что сумеем отныне жить вместе.

— Я боюсь, — прошептала Гейл. Она действительно очень боялась. Боялась любить. Боялась снова потерять его.

— И совершенно напрасно. Я люблю тебя, Гейл. Думаю, я полюбил тебя в ту минуту, когда ты открыла дверь, одетая в старый голубой халат, сонная и ужасно сексуальная.

Она судорожно втянула в себя воздух и медленно выдохнула.

— Люди, которых ты любишь, всегда причиняют тебе боль. Это случается, когда они уходят, бесследно исчезают или умирают. Энди, я больше не хочу боли. Просто не выдержу.

— Ты лучше всех знаешь, что жизнь не дает гарантий. Это невозможно. Но я никогда не причиню тебе боли намеренно. Это единственное, что я могу обещать тебе. Кроме любви до конца моих дней.

Спорить бессмысленно. Эндрю абсолютно прав. Жизнь не дает гарантий. Остаются два выхода: либо жить в постоянном страхе перед болью, либо дать волю сердцу и махнуть на все рукой. При мысли о жизни без любви, без Эндрю у Гейл похолодело внутри. И она поняла, что этот холод куда хуже, чем страх боли.

Она протянула руку и приложила ладонь к его щеке.

— Нам не следует торопиться.

— Как хочешь. Можно торопиться, можно не торопиться. — Он повернул голову и с бесконечной нежностью поцеловал ее ладонь. — Задай темп, а я пойду следом.

Гейл коварно улыбнулась.

— Ну, — сказала она, ничуть не удивившись хриплой нотке, прозвучавшей в голосе Эндрю, — мне не всегда нравится задавать темп. Медленно — это неплохо, но иногда быстро бывает еще лучше.

Эндрю фыркнул, встал и привлек ее к себе.

— Док, мы с вами затронули очень интересную тему. Мне может понадобиться ваше руководство. По крайней мере, на первое время.

Гейл засмеялась и притянула к себе его голову. Ее страстный поцелуй был полон любви и доверия. Когда Эндрю наконец оторвался от ее губ, оба чуть не задохнулись.

— Знаешь, здесь становится ужасно жарко. Не хочешь ли зайти в дом? — сказала Гейл и, взяв его за руку, повела к дверям своей квартиры. Начиналась их совместная жизнь. Та самая, единственной гарантией которой является взаимная любовь.

Эндрю только лукаво улыбнулся. Но его выразительные сиреневые глаза были наполнены такой любовью, что другого ответа Гейл не требовалось.