И обернулся к Роме, даже взглянул прямо. А это значило, что кран — действительно важно, что у него и правда душа болит: Сам хотел быть хорошим директором, по-настоящему, и ему мучительно было знать, что в его хозяйстве что-то не так.

Но Рома не понимал. Он действительно не понимал, о чём речь.

— Какой кран, Александр Алексан?..

— Операторский! Операторский, черт бы тебя побрал! Который в зале, под потолком! Что! Я спрашиваю! Что тебе не хватает? Как, ну как, скажи ты мне, его можно использовать? Приедет телевидение, будет трансляция — вот и будем использовать! А сейчас — как?

— Ах это! — У Ромы даже от сердца отлегло, когда он понял, о чём речь. И тут же поразился: ведь про кран говорилось не вчера, не с Капустиным и вообще не здесь. Выходит, Настучалло так долго это носил, выгадывал, как получше подсунуть. Гнида, подумал Рома беззлобно. — Да всё просто, Алексан Алексаныч. Кран можно было задействовать… ну, например, в постановках. Он прочный, реквизит выдержит. И спускается от самой рубки, очень удобно. Мне показалось, что это могло быть эффектно, например, если во время спектакля какая-нибудь там… ну, Баба-яга, условно, пролетала бы в ступе над всеми зрителями. Ну, как делают, знаете? Fantom of the Opera, типа такого.

— Это что? — с недоверием покосился Сам почему-то на Стешу.

— Это что? — спросила она в свою очередь Рому с угрозой.

— Ну, мюзикл. На Бродвее. В Нью-Йорке.

— А-а, — протянул Сам. Нью-Йорк его не интересовал как несуществующее пространство. Вот если бы Рома сказал: в райцентре. Или, на худой конец, в Москве. А Нью-Йорк — ну, что с него взять. — Хорошо. И как ты намерен на нём летать над залом?

— Летать? — не понял Рома. — Я? В смысле — летать?

— Летать, летать. В прямом смысле. Ты, говорят, похвалялся, что на кране этом можно над залом летать. И намеревался это сделать. Пока никто не видит.

— Что за бред? — Рома фыркнул. Идея звучала настолько идиотично, что даже серьёзно подумать об этом он не мог. — Это что-то уж вам… совсем загнули, Алексан Алексаныч. Кто же будет на кране летать? Это только для реквизита, при постановках, чтобы…

— А кстати, о постановках, — перебила его Стеша. — Ты знаешь, Судьбин, тебе крепко повезло. В том смысле, что у нас на тебя уже были планы. И хотя твоё поведение ставит под сомнение твоё дальнейшее пребывание в наших стенах…

— Хватит, Степанида, не надо. — Сам болезненно поморщился. Рома про себя выдохнул. Значит, пронесло, директор уже всё решил и никакой ход история иметь не будет. Ну и славно.

Он с чистой совестью воззрился на Стешу.

— Так вот, — продолжала та. — У нас в этом году расширение. В рамках развития национального искусства и культуры. Год национальностей, как-никак. А театра итилитского нет. Большое упущение!

— Большое, Степанида Борисовна, огромное. — Рома покачал головой, изо всех сил делая серьёзное лицо.

— Так вот, мы решили его организовать, — не замечая, гнала своё Стеша. — При кружке любителей итилитской словесности. Который теперь будет базироваться у нас в ДК.

— ЛИС? — удивился Рома.

— А, так ты знаешь? Тем лучше.

— Отчасти. Ходил когда-то. В школе. И мама тоже…

— Да-да, Любовь Петровна говорила мне, что у них была твоя мать. Я забыла. Ну, тем лучше. Там, как ты знаешь, не хватает специалистов по языку. Честно признаться, их вообще нигде не хватает. А если выходить на областной уровень, если ставить спектакль, нужен хороший консультант. Нельзя же, ну, ты сам понимаешь…

Рома кивал. О том, что в ЛИСе, в клубе любителей итилитской словесности, мало кто говорит по-итилитски, он прекрасно знал. В его время таких людей было пятеро, кажется. Включая его и мать. Что там сейчас происходит, он мог только догадываться. Сама Любовь Петровна, бессменная руководительница, была русская, итилитская вдова. По-итилитски она не говорила, хотя понимала, и тогда, пятнадцать лет назад, пыталась учить своих детей языку отца, была у неё такая гуманистическая идея. Рома помнил глубоко тоскующего Митяню и гиперактивную Тусю, которые не принимали участия в жизни кружка, но приходили, как повинность тащили. Любовь Петровна считала, что они могли нахвататься языка пассивно, просто присутствуя на заседаниях клуба. Как это могло бы произойти, Рома не представлял: итилитский звучал там, только когда начинали что-то читать, а это происходило нечасто.

— Короче, мы тебя хотим к ним приставить, — закончила Стеша. — Ты же язык знаешь? Будешь помогать.

— Хорошо, — Рома пожал плечами. — Почему бы нет. А что именно…

— Я тебя даже сейчас кое с кем познакомлю. Пойдём.

И она стала спускаться, ни секунды не сомневаясь, что Рома последует за ней. Рома последовал. Уже внизу вспомнил и обернулся: Сама не было. Ушёл тихо и незаметно. Как всегда.

Торговля в фойе шла полным ходом, но Стеша плыла через толкучку как ледокол. Где-то у окна слышались странные звуки, там что-то звенело, грустно и низко вздыхало или вдруг пронзительно и гадко взвизгивало. Стеша правила туда. Наконец обзор открылся, и стал виден стол, окружённый людьми, в первую очередь младшего школьного возраста. Они издавали какие-то звуки: трещали трещотками, звенели звенелками, дудели в дуделки. Один мальчик лет десяти, откормленный и ухоженный, поднял над головой и раскрутил какой-то шланг, и тот завыл противным голосом. Мальчик смеялся, в отличие от его мамы, которая нервно пыталась перехватить его за руку. Но мальчик быстро потерял интерес к шлангу, кинулся снова к столу и уже через секунду отделился с большущей колотушкой, похожей на разделочную доску с прикрученной к ней деревяшкой. Деревяшка ударяла по доске, выдавая адский треск.

— Положи немедленно! — прыгала вокруг мамаша. — Где это лежало?

— Ну, ма-ам, — ныл малец, пряча колотушку за спину. — Купи-и!

— Вот ещё! И не подумаю! Сейчас же положи где взял!

Стеша протолкалась сквозь гудящую толпу и остановилась у стола.

— Здравствуйте, Александр Борисович. Вот, знающего человека вам привела, как и обещала, — услышал Рома и стал проталкиваться мимо пары, перетягивающей колотушку.

За столом оказался бородатый мужик в белых льняных штанах и рубахе, с очельем из бересты, перехватывающим седеющие тёмные волосы. Девяносто процентов народных мастеров на ярмарке выглядело так. Наверное, пытались подтвердить свою народность.

— Роман, — представляла тем временем Стеша, — специалист по национальной культуре. А это Александр Борисович, мастер-реконструктор. Основатель клуба восстановления… ну, как вы там?..

— Клуб «Живая Итиль», — пришёл на выручку мужик и протянул Роме руку. — Очень, да вот, как бы это. Просто можно дядя Саша, чего бы так-то.

Рома пожал руку. Мельком посмотрел на часы, думая, как бы уличить момент и слинять. Сказать, что ли, что Тёмыч лютовать станет? Ага, Стеше это прямо интересно…

— Клуб очень нужен нашему региону, — чесала она тем временем своим чиновничьим языком, без труда перекрывала творящийся вокруг бардак. Притихла даже пара с колотушкой. — Культура, искусство. Собрались энтузиасты. Вместе с ЛИСом решили театр создать. Потому что, как мы понимаем, реконструкция — это хорошо, но живое звучание слова, особенно со сцены, — это совсем-совсем другое…

— Живое звучание? — Рома даже проснулся. — Так кто же поймёт?

Стеша быстро обернулась на мастера. Похоже, до сих пор ей это в голову не приходило.

— Ну, так были же какие-то идеи, я правильно понимаю, Александр Борисович? Как-то так, по-особому…

— Да, да, у нас всё, чтобы сделать, а потом сюжеты такие, и ещё, ну, бытовые, это чтобы уж всё…

— Короче, я вас оставляю, вам есть о чём поговорить, — и Стеша поплыла в многолюдное море фойе.

Засим и нам можно откланяться, решил Рома и хотел тоже прощаться, но дядю Сашу как раз отвлекли, спрашивая про инструменты.

— Дерево, глина, береста, — говорил он, любовно касаясь разложенных перед ним свистулек и бренчалок. — Наши предки были… что могли достать… простые материалы.

— А это что? — спрашивала женщина, указывая на посох в дяди Сашиных руках — суковатую тяжёлую палку с бубенчиками и цветными лентами.

— Шуурда́н. — Дядя Саша потряс и звонко стукнул об пол. — Ведуны ходили, чтобы…

— Это как по-нашему? — переспросила женщина.

— Это и есть по-нашему, — сказал Рома. Дядя Саша быстро глянул на него и улыбнулся с болезненной благодарностью.

— Пастухи, которые по лесу, волков пугать чтобы можно, скотину там, ну, всяко гнать. Такая вещь, это прямо не пропадёшь чтобы. — Дядя Саша говорил, мучительно подбирая слова и путаясь в грамматических оборотах, но Рома понял, что это не оттого, что плохо знаком с русским, а от природной стеснительности. Как такой человек мог основать какой-то там клуб и заниматься общественной деятельностью, у Ромы в голове не укладывалось.

— А при чём тут ведуны? — не унималась женщина.

— Пастух с нечистой силой знался, — взял на себя инициативу Рома. Ему показалось, что дядя Саша выдохнул с облегчением. — Он в лесу большую часть времени проводил. Всё время со зверьём. Вот и считалось, что он и лечит, и ворожбу наводит. И знает, кому шепнуть, кому бражки капнуть, чтобы приплод был хороший, чтобы со скотинкой ничего не случилось. Ну и, опять же, чтоб медведь не задрал.