Ирина Котова

Стальные небеса

Часть 1

Глава 1

Девятое апреля, Дармоншир

Провал, пылающий среди зеленого рассветного леса, окутанного инляндским туманом, был похож на распахнутый в агонии рот: с неровными краями, подернутыми белесой каймой пепла, с языком-огнем, поднимающимся над землей.

В дымке у ямы стояло несколько человек, одетых в траурные одежды. Две молодые женщины — одна из них со вдовьей фиолетовой лентой в светлых волосах — и женщина постарше, поддерживаемая бледным офицером, который так клонился вбок, что непонятно было, кто кого поддерживает. Находились здесь и еще мужчины, в том числе военные, был и служитель Триединого, уже отчитавший слово прощания. Двое солдат на веревках опустили в яму темный небольшой ящик — и огонь вдруг заревел, взметнувшись выше деревьев, будто снизу его раздуло мощным порывом ветра.

Отшатнулись все, кроме вдовы, стоявшей у самого края провала и что-то прижимавшей к груди. Пламя окутало ее, скрыв на мгновение, но не тронуло, отступив, — а она, тонкая, с отчаянием, плещущимся в голубых глазах, напряженная, как струна за миг до срыва, так и не двинулась с места. На секунду показалось, что она сама готова прыгнуть вниз, — но тут старшая женщина тихо и тревожно окликнула ее. Молодой офицер, тяжело шагнув вперед, взял овдовевшую за руку — и она вздрогнула, оглянулась, сказав что-то успокаивающее. Военный отступил, а женщина снова повернулась к огню.

К груди она прижимала платиновый брачный браслет, покрытый копотью, потеками застывшего пластика, ошметками человеческой плоти и запеченной кровью.

Марина

Огонь ревел, ворочался у моих ног, завораживал, успокаивал и утешал, целуя горящее лицо и трясущиеся руки, поднимаясь из кремационной ямы, что стала братской могилой для десятков солдат — тех, кого мы не смогли спасти, и тех, кого не успели довезти до замка Вейн.

Теперь она стала последним пристанищем для моего Люка. Для того, что от него осталось. Мы не могли рисковать, закрывая его останки в семейном склепе: маг Тиверс при освидетельствовании сообщил, что известны случаи, когда и фрагменты человеческих тел перерождались в мелкую нежить.

Я не хотела Люку такого посмертия.

Внутри у меня все было выжжено. Мертво. Я не ощущала ничего, кроме головокружения и звона в ушах, и звуки казались отдаленными, странными. Кремационный ящик полыхал красноватым пламенем, а я сжимала в руке брачный браслет Люка. Целые сутки, пока шли опись и следствие, медицинское и виталистическое освидетельствование и подтверждение того, что часть руки и ноги действительно принадлежат мужу, я не могла заставить себя снова взглянуть на его останки.

Но когда солдаты уже несли ящик к огню, я приказала остановиться, подняла крышку и дрожащими пальцами содрала с переломанного запястья мужа браслет.

Я отступила от ямы, только когда сильнее закружилась голова, а в горле плеснуло желчью. Повернулась — родные и домочадцы Люка ждали меня: леди Шарлотта, прижавшаяся к Бернарду и невыносимо тусклая, Маргарета, пронзившая меня тяжелым, обвиняющим взглядом. Дворецкий Ирвинс, Жак Леймин, капитан Осокин, несколько слуг и маг Тиверс.

Я подошла к леди Лотте и взяла ее под вторую руку. И мы, придавленные горем, медленно, тихо побрели сквозь рассеивающийся туман обратно к замку.

Эти сутки были страшными. Безжалостными. Наполненными болью. Неверием. Надеждой и отчаянием. Воспоминаниями и звуками его хриплого голоса, когда я вскидывалась на кровати — потому что казалось, что он стоит рядом и зовет меня, — ненавистью к себе и тяжелым, глухим, разъедающим душу пониманием, что это все, что он действительно мертв.

Как я не свихнулась в первые часы после известия о его гибели, я не знаю.

Хотя нет, знаю. Меня спасла Пол.

Когда я вынырнула из темноты после обморока, в который упала, увидев то, что осталось от моего мужа, единственное, что я осознавала — что мне тяжело дышать. Тело было деревянным, сводило горло, и я застонала, пытаясь разглядеть, что происходит вокруг.

— Марина Михайловна, не двигайтесь, — раздался голос нашего виталиста Росса Ольверта. Он держал меня за правую руку, склоняясь надо мной — темный, размытый силуэт. Кожу покалывало — сканировал, — затем по телу потекла прохладная вита, заставляя мышцы расслабляться. Через секунду прекратилась боль. Я попыталась вдохнуть — и не смогла, потому что вернулись воспоминания.

Ссора, Люк, сапфировая нить на моей щиколотке, изуродованная рука с впеченным в мясо брачным браслетом.

Я захрипела, выгибаясь на постели, сжимая ладонью горло и поворачиваясь на бок. Начался приступ удушья.

В окна бил солнечный свет, а у кровати сидела бледная, похожая на восковую куклу с заострившимися чертами лица и безжизненными глазами леди Лотта и смотрела, как я сиплю и задыхаюсь. Приступ не отпускал, и я не могла протолкнуть воздух в легкие, но все окружающее видела и осознавала так четко, будто была в полном порядке.

У стены стояла моя горничная Мария, нервно сжимая руки, приподнялся и со стоном рухнул обратно в кресло в углу Бернард — я отчетливо рассмотрела капли пота на его лбу, — от открытого окна повернулась Рита. Я увидела ее красное заплаканное лицо, глаза, сверкающие ненавистью. Она была бы рада, если бы я тоже умерла.

Да и я была бы этому рада.

— Господин Ольверт? — прошелестела леди Лотта, переводя взгляд куда-то поверх моего плеча.

— Я пытаюсь, — пробормотал Росс, вдавливая пальцы мне в висок и в запястье.

Я еле слышала его сквозь судорожные сипы, производимые моей сокращающейся диафрагмой и сдавленным горлом. Перед глазами начали плясать темные пятна.

— Это психическое, от шока, сейчас… не успокоить, — бубнил виталист нервно. — Придется отправить ее светлость в стазис…

Взгляд мой остановился на часах, стоящих на прикроватном столике рядом с шаманским мешочком.

Без трех минут двенадцать.

Я рванулась вперед, вывернувшись из-под рук Ольверта, когда тело уже начало сковывать оцепенением. Виталист попытался перехватить меня, но я с рычанием оттолкнула его, хватаясь за мешочек. Горло отпустило, в горящие легкие полился воздух, а я трясущимися влажными руками развязала тесемки, выхватила иглу, чуть не выронив ее, и неаккуратно загнала себе в левую руку. И упала обратно на кровать, тяжело дыша, — кожу словно окатило кипящим маслом, кости в теле заныли, а из глаз побежали слезы. Но от браслета на запястье уже шли прохладные волны, и по телу разлилось такое расслабление, что оно стало казаться пустым и легким.

Щелкнуло, и часы в гостиной забили полдень. А я смотрела в потолок и дышала, дышала, чувствуя, как от напряжения из носа в горло идет кровь.

Я могла ненавидеть себя, но сегодня я не стану причиной смерти сразу двух близких людей.

Росс Ольверт остановил мне кровь, проверил состояние и ушел, уводя Бернарда — ему стало хуже, и он едва не рухнул, сделав несколько шагов. Ушла и Мария, оставив меня, Маргарету и леди Шарлотту одних.

Когда я осмелилась повернуть голову, свекровь так же сидела у кровати в моей разгромленной спальне и смотрела на меня. Но в заплаканных, горестных глазах ее не было обвинения, не было ненависти. И я сползла на пол, положила голову ей на колени, обняла за ноги.

— Я во всем виновата, — сказала я глухо.

Она сжала меня за плечи, а затем легко погладила по волосам. Я подняла голову — свекровь плакала.

— Я очень хотела обвинить тебя, — ответила она тихо. — Но не буду. Не ты стреляла в его листолет.

Она не хотела меня ненавидеть — а мне так нужно было, чтобы хоть кто-то уничтожил меня.

— Мы поссорились, — продолжила я, глядя ей в глаза.

— Знаю, — проговорила она.

— Все знают! — срывающимся голосом крикнула от окна Рита. — Из-за нее он улетел!

Я сжалась, зарыдав.

— Маргарета, замолчи! — Леди Лотта жестко вцепилась мне в плечи, до боли. — Марина, посмотри на меня!

— Рита права, — проговорила я, запрокидывая голову и вытирая мокрые щеки. — Это я его убила. Я. Я, понимаете? Он прилетел ко мне, а мне так плохо было, и я его прогнала… Не знаю, как жить с этим … Как я хочу умере-е-еть… Простите меня, простите… — Меня снова начало трясти, и тут свекровь сама несколько раз тряхнула меня. Губы ее дрожали, лицо было искажено.

— Чтобы я не слышала больше о смерти! — прошипела она мне в лицо незнакомо, жестко и тут же прижала к себе, к груди, укачивая и всхлипывая.

— Бедная девочка, — говорила она, гладя меня по спине, — как мы будем теперь, Марина? — Руки ее были горячими, и сердце колотилось рвано, гулко. — Ты не знаешь, как тебе жить? Это я не знаю… теперь, когда я потеряла их обоих. Но у меня есть Берни и Рита. Рита… Рита, иди сюда, Рита… дочка моя…

От окна доносились всхлипы, а свекровь продолжала говорить, то сжимая меня, то гладя, — как бы тяжело мне ни было, я понимала, что и она на грани истерики.

— Люк часть меня, мой мальчик, сын мой… — шептала она, — жизнь моя. И ты, Марина, и твои с Люком дети… все, что осталось у меня от него. Ты и дети! И ты обязана жить для них, — она снова сжала меня до боли, заставила поднять голову. — Я не виню тебя. Но обещай мне, что будешь жить, — она почти рычала, по щекам ее текли слезы.