Глава 6

— Говоришь, просто попросил? — Михась чешет ужаленную руку и недоверчиво щурится на Серого.

Серый отводит взгляд и кривит рот в нервной усмешке. Он, наивный семнадцатилетний мальчик, думал, что Зет все обставит по-человечески: придет вместе со своим братом, принесет рой в какой-нибудь таре, поздоровается, попьет чаю… Он даже сказал Михасю. Они три часа после ужина готовили улья, но ни Юфим, ни Зет не пришли. Разочарованный Михась лег спать, а утром их всех разбудил его вопль. Вопль ужаленного во все места человека, который обрел свое счастье.

И теперь они стоят у окна и смотрят, как из хозяйской рощи летит рой и заселяется на соседский участок, на пасеку. Михась трясет опухшей рукой. Верочка поглаживает живот. Мама с Прапором хмуро переглядываются. Олеся испуганно жмется в угол — насекомые ей не нравятся. Серый смущенно ковыряет пальцем подоконник. Один Тимур в восторге.

— Так… Гипноз — это понятно, — говорит Прапор. — Попросил у хозяев пчел — это тоже понятно. Пчелы были в хозяйской роще — это тоже укладывается в рамки… Но как, черт возьми, эти двое послали пчел сюда?!

— Подкрались ночью и обрызгали улья каким-нибудь особо пахучим сиропом? — предполагает Верочка. — Ведь уже не проверить.

Мама согласно кивает. Открывать и проверять ящики в разгар заселения пчел никто из них не собирается.

— Но зачем мистификация? — удивляется Прапор.

Тимур звонко смеется:

— А просто так, чисто поржать! — и хитро косится на Серого.

Серый рассматривает подоконник и молчит, не мешая придумывать объяснения, потому что — а что говорить? Он сам ничего не знает. Догадки к делу не пришьешь. И так вчера никто не поверил в историю про воронью стаю. Олеся вообще обиделась непонятно на что. Куда уж им рассказывать про исполнение в прямом смысле любых просьб?

— Ну, как бы там ни было, а теперь у нас есть пчелы! И теперь они будут давать мед! — Михась радостно потирает руки. — Олесечка, милая, не переживай, улья будут стоять далеко, в соседнем огороде. Как только пчелы уснут, мы их перетащим.

— Какая разница? — капризно морщится Олеся. — Они все равно будут кусаться, а у меня аллергия!

— Не будут, — отмахивается Михась. — Они не полетят сюда, тут же нечего есть! Они на луг полетят и в рощу, к цветам, за нектаром. Главное, сегодня их не раздражать и к ульям не подходить. Пусть привыкнут к жилью.

Олеся надувается, достает из шкафчика аптечку и мрачно рассовывает по карманам антигистаминные средства. Серый чувствует укол совести. Он понятия не имел, что у нее аллергия на пчелиные укусы. Но просьбу назад не переиграть — пчелы уже прилетели, и остальные чуть не прыгают от радости. Серый украдкой любуется Верочкой и вздыхает. Чужая проблема вылетает из головы от одного взгляда на ее сияющее лицо. Улыбка Верочки определенно ценнее какой-то там Олеси. Пусть за нее у Тимура голова болит. В конце концов, Олеся ему нравится, а не Серому.

В тот день они только выпускают кур в загон да провожают Глашу к пруду на выпас, попутно накосив еще травы. Впрочем, в доме тоже скучать не приходится — дел целое море. Например, нужно подшить найденную одежду. Машинок нет, приходится делать это вручную. Не присоединяется только Прапор — он находит столярные инструменты, обустраивает себе мастерскую и на пробу выстругивает подставку для книг. Тимур первым откладывает шитье, торжественно выносит в гостиную виолончель и ставит на пахнущий стружкой подарок тетрадку с нотами.

— Все три года с собой носил! — хвастается он, делая вид, что обращается к Серому, но его взгляд предательски косит на сидящую в углу Олесю. Тимур оглаживает страницы и добавляет пафосным тоном: — Ведь это наше великое наследие. Мы обязаны его сохранить и передать знание следующим поколениям. Классика облагораживает душу!

Серый кивает, изо всех сил стараясь сохранить серьезный вид. Мама и Верочка переглядываются с хитрыми улыбками, но молчат и кивают.

Музыка играет долго. Несколько раз Тимур сбивается, начинает заново, но все равно у него получается очень красиво. Верочка мечтательно улыбается, и она такая красивая и домашняя с шитьем в руках, что у Серого не получается не смотреть на нее. Но Верочке не до семнадцатилетнего мальчишки — она улыбается мужу, и от их переглядываний Серому становится грустно.

— Всё, концерт окончен! — командует Михась в какой-то момент. — Цветы закрылись, пчелы уснули. Можно переносить улья!

Смычок с недовольным взвизгом соскальзывает со струн.

— Чур, без меня! — быстро говорит Тимур и тычет пальцем в сторону Серого. — Пусть он идет!

Михась хмурится.

— Вообще-то я всех мужиков зову. И тебя тоже. Или ты хочешь, чтобы Олесю закусали? У нее аллергия, ты помнишь?

— Я занят! У меня Чайковский, — безапелляционно заявляет Тимур и, надменно вздернув нос, вновь отворачивается к нотам.

— Да, он занят! — вскидывается Олеся, на секунду отрываясь от своих брюк.

— Пусть остается! — поддакивает мама.

Михася их единодушие не устраивает. Причем до такой степени, что лицо краснеет от гнева, а изо рта выливается поток отборной брани. Почему вдруг безобидное нежелание вызывает такую бурную реакцию, Серый не понимает, но то, что Михась готов расколотить что-нибудь, видно невооруженным взглядом. А Тимур не собирается уступать и смотрит со своей фирменной наглой ухмылкой, чем подливает масла в огонь.

— Пусть играет, правда, — быстро говорит Серый. — Под музыку интереснее же таскать. И дамам нравится.

— Нравится, нравится. Пусть останется, — кивает Верочка и, сложив губки бантиком, жалобно смотрит на мужа. Тот захлопывает рот и тяжело дышит. Видимо, отказать беременной жене ему не позволяет совесть. Но сдерживать ярость Михасю нелегко — его руки сжимаются в кулаки, а глаза белеют.

Серому даже хочется отступить на пару шагов. Михась выглядит так, словно мечтает разорвать Тимура.

— Миша, отставить! — вмешивается Прапор и чуть ли не выталкивает его в коридор. — Давай, успокаивайся. Пусть Тимка играет. Что, мы без него не справимся? Мы не безрукие инвалиды и не старики! А Верочка порадуется, ей полезно классику слушать. Говорят, от классики рождаются умные дети. Ты же не откажешь жене, в самом деле?

— Нет, — бормочет Михась и глубоко дышит, беря себя в руки. — Верочке — ни в чем не откажу.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно заключает Прапор и машет Серому рукой. — А ты быстро за нами!

— Тимур, сыграешь вальс? — спрашивает мама.

— Не вопрос!

Довольный Тимур переворачивает страницу, и под смутно знакомую мелодию Серый с Прапором и Михасем идут таскать улья на другой конец улицы, в заросший сад того самого дома, который разделен границей пополам. Этот дом не подходит для жизни, но зато у него сохранилась бытовка, у забора растут роскошные кусты акации, а весь огород порос полевыми цветами. И все это великолепие находится достаточно далеко от их дома. Пчелы не будут залетать к ним во двор, а значит, не покусают Олесю.

Ящики тяжелые, переносить их нужно плавно и осторожно, чтобы не открывались отверстия. С Тимуром они бы справились быстрее, но он занят, и времени и сил уходит гораздо больше.

Да еще Михась снова заводится, едва ступает за порог:

— Виолончель у него! Чайковский, видите ли! Лапки, в царя мать! Ну я его…

— Михась, сосредоточься на ульях, — строго говорит Прапор. — Ты сейчас пчел растрясешь.

— Нет, Прапор, ты же видел, как он нос задрал! Будут мне тут всякие малолетки указывать…

— Михась, ты поставишь его на место потом, — отрезает Прапор. — А пока пусть сидит и радует девочек. Девочкам надо радоваться. Да?

— Да, конечно. Девочкам надо радоваться. Их пугать нельзя, — соглашается Михась и замолкает, глубоко вздохнув.

Серый сопит и не спорит, хотя считает, что Тимур заслужил свободный вечер в компании любимого инструмента и Олеси. Олесе явно нравится его музыка. Чем еще завоевать сердце этой королевны, если не Чайковским?

Когда последний улей встает на новое место, Серый, Прапор и Михась садятся на землю и долго дышат. К ним летит дымчатое облако рыжей хмари, останавливается у черной крапивы, густеет, становясь похожим на водную гладь, и бессильно скользит вдоль невидимой стены в сторону деревни. Серый не двигается с места и наблюдает за явлением почти с академическим интересом.

— Все-таки странное это место… — задумчиво говорит Прапор и наклоняется к черной траве. Та в сумерках утрачивает голубоватый отблеск и приобретает неопределенный, серовато-пурпурно-синий цвет. — Может, хмарь отпугивает эта трава?

— Но у ворот-то она не растет, — возражает Михась.

— Может, близнецы ее выкосили, а для хмари достаточно корней? — предполагает Прапор.

Михась срывает один листок, нюхает его и рассматривает стебель.

— На запах и вид — крапива как крапива, только черная…

— Ты ее еще пожуй, — насмешливо предлагает Прапор.

— Ага, счас! — Михась тут же отшатывается и выбрасывает листок. — Чтобы у меня потом копыта выросли? Хотя… — по его губам пробегает нехорошая ухмылка. — Накормлю Тимура и посмотрю, что будет.

— Отрадно видеть вас такими веселыми, — раздается негромкий голос позади.