Выбор оказывается хорошим. Туалетов в доме три. Места достаточно для всех. Конечно, Тимуру и Серому приходится занять одну комнату с двухъярусной кроватью, но зато у каждого отдельное место и отличный вид из окна, который, с точки зрения Серого, кладбище совершенно не портит. Олеся и мама выбирают другую комнату, с плотными шторами, роскошным косметическим столиком и двумя раскладными диванчиками. Михась и Верочка, конечно же, забирают себе бывшую хозяйскую спальню, где стоит огромная двуспальная кровать и есть свой санузел. Прапору же вообще достается бывший рабочий кабинет на первом этаже. Там нет кровати, но диван по мягкости ничуть ей не уступает, есть куча книг, рабочий стол и даже электрический камин. Тимур завистливо сопит и заявляет, что все надо переиграть, но Прапор только хмыкает и сворачивает пальцы в кукиш:

— Ты хотел комнату с кроватью — ты получил комнату с кроватью. Всё, распределение окончено. Идите разбирать вещи.

— Да, Прапор верно говорит, — замечает Михась и растягивает рот в ухмылке. — Впрочем, почему бы и не поменяться?

— Мы меняться не будем! — сразу же хором заявляют Олеся и мама.

— Вас я и не трогаю, — отвечает Михась. — Тимур, давай переселим Верочку в отдельную комнату, а вас с Серым я, так и быть, к себе заберу?

Звучит как шутка, но Тимур сразу же передумывает:

— А знаете, я тут подумал, что у нас с Серым комната очень классная и никому мы ее не отдадим! — говорит он и, схватив Серого под локоть, бежит разбирать вещи из рюкзаков.

Их немного, но этот процесс приносит невероятное удовольствие. По мере того, как одежда и всякие мелочи занимают полки и ящики, спальня приобретает жилой вид, становится своей. Ну и что, что ее половина принадлежит не Серому? Зато Тимур не храпит, как Прапор, и не повернут на порядке, как Михась. Серый как увидел, как они с Верочкой с радостными улыбками расставляют баночки по росту, а одежду развешивают на плечики по цветам, так его сразу передернуло. Серый так не может.

На фоне собственной комнаты кладбище за окном меркнет. В самом деле, оно ведь есть у каждой старинной деревни. А то, что полностью лежит под защитой, — так оно просто выше по холму, почти на самой вершине.

Учебник по географии оказывается слишком тонким, чтобы стоять. Он соскальзывает с полки, падает на пол и открывается. Серый невольно скользит взглядом по строчкам, узнает, что рудные полезные ископаемые связаны со складчатыми областями, и от неожиданной мысли замирает. В лесу, со стороны ворот имения, это было незаметно, но усадьба и кладбище стоят на холме, а видимая часть границы проходит по его подножию, буквально перечеркивая улицу пополам. А ведь целые дома тоже стоят на холме, да, на пологой части, но сам факт… Неужели хмарь отпугивает какая-то руда?

Серый настолько захвачен этой мыслью, что почти не слышит маму, когда они находят ванную комнату и восторженно пищат, получив из крана струю воды. Обустройство дома тоже проходит мимо. Серый возвращается в реальность, когда Юфим собирает их в гостиной и, усевшись на покрытый простыней диван, говорит:

— Что ж, полагаю, знакомство с вашим новым домом можно считать состоявшимся. Жаль, что время основных посевов уже миновало. Впрочем, с бобовыми вы успеваете… Полагаю, когда кладовка опустеет, вы не промолчите и придете к нам. Если возникнет надобность, мы поможем и всё дадим. Любая надобность.

— Что, прям любая? — недоверчиво тянет Тимур. — А если у меня надобность в… ну, скажем, виолончели?

Юфим закидывает ногу на ногу, наклоняет голову набок и смотрит. Взгляд у него пристальный, буравящий, острый настолько, что Тимур отшатывается. Серый делает шаг, бессознательно желая закрыть его, но Юфим вновь лучится радушием. Серый растерянно трет лоб и решает, что угроза в глазах хозяина ему показалась.

— Что ж, если у вас такая надобность, то достаточно лишь просьбы, — говорит Юфим.

Тимур криво ухмыляется, в глазах блестит нечто разудалое и несерьезное:

— А почему бы и нет? Юфим Ксеньевич, если это в ваших силах, верните мне мою виолончель. Сил нет, как играть хочу!

В отличие от Тимура, Юфим предельно серьезен:

— Я исполню вашу просьбу. Сегодня перед ужином вы получите свою виолончель. Не забудьте о благодарности.

От этого серьезного, уверенного тона Тимур даже слегка теряется.

— Э-э… ну раз так, то спасибо, конечно, я скажу…

— Еще какие-либо просьбы имеются? — Юфим обводит взглядом остальных. Все растерянно молчат, и он с улыбкой поднимается, хлопнув рукой по подлокотнику. — Что ж, засим откланиваюсь. Осматривайтесь, обживайтесь и ждите сегодня нас к ужину. Мы принесем подарки к новоселью!

С этим добрым обещанием Юфим уходит. Ощущение страшной сказки скользит за ним, будто шлейф, а затем с хлопком двери рассеивается.

Серому кажется, будто он вынырнул из глубины. В голове проясняется, пропадает тонкий, почти неощутимый звон в ушах, краски теряют яркость, становятся четче, реальнее. Трезвеет не только он — Прапор трясет головой, Михась с Верочкой ошарашенно оглядывают дом, Олеся опускается на диван, приложив руки к вискам, а глаза Тимура становятся почти идеально круглыми.

— Это что такое было?! — выдыхает он.

И Серого, словно обухом по макушке, бьет осознание — они связались с кем-то… или чем-то непонятным, необъяснимым и оттого жутким.

Мама цепляется за его руку почти до боли, осматривается вокруг, но молчит и ничего не говорит.

— Мамочка моя! — ахает Верочка. — Во что я вас втянула?

Олеся сгибается на диване с задушенным всхлипом и дергает платье за воротник:

— Я же терпеть не могу юбки! Почему я это надела?!

— Надо уходить! — гаркает Михась.

Нарастающую панику прерывает жесткий голос Прапора:

— Отставить вопли!

Все подскакивают и послушно затыкаются. Прапор смотрит каждому в глаза и, убедившись, что внимание сосредоточено на нем, говорит:

— А теперь слушаем сюда. За эти сутки они нас приютили, накормили, дали нормально поспать и предоставили убежище. Все помнят, что они говорили во время ужина?

— О мирных намерениях и дружбе, — вспоминает Серый.

Воспоминания о прошлом вечере очень светлые и смутные, словно из счастливого детства. Слова размазываются, сливаются, но суть помнится ясно.

— Ага, — поддакивает Тимур. — Типа «да будет совместная трапеза клятвой в дружбе».

— И они дали нам дом на ерундовых условиях, — продолжает Прапор, обводя рукой дом.

— Тебе напомнить, где бывает бесплатный сыр? — очень сдержанно говорит мама. Взвившиеся нервы выдает только ее рука, которая сжимает пальцы Серого так, что они белеют.

— Марина, человечество сожрала рыжая дрянь. Мы все уже одной ногой в могиле. Боишься, что будет хуже? Там, — Прапор мотнул головой в сторону границы, — нет ничего. Если мы сейчас уйдем, то вряд ли сможем собрать еды на зиму. Про убежище для зимовки я вообще молчу.

— Вот об этом я и говорю, — не отступает мама. — На фоне всего остального здесь слишком хорошо.

— Я слышал тебя за завтраком, — перебивает ее Прапор, спокойный, словно скала. — Ты думаешь, что они создали хмарь. Возможно, ты права. А возможно, что нет. Ты как хочешь, а я между двух зол выберу то, с которым можно договориться. С хмарью — однозначно нельзя. С хозяевами — можно. Тем более что они тоже испугались.

— Да? — удивляется мама.

— Конечно, — уверенно говорит Прапор. — Зет Геркевич хотел выставить нас отсюда. Стал бы он это делать, если бы не боялся? — и, не видя понимания, добавляет, показав на шею: — Шрам на шее Юфима. Его пытались убить.

Серый чувствует подвох, как и мама, но больше склоняется к разуму, как Прапор. Так делает не только он.

— Если бы эти двое хотели что-то с нами сделать, то уже сделали бы, — подхватывает Михась. — И вообще, это мы первые захотели остаться, они нас не заставляли.

— Ага, — поддакивает Верочка.

Олеся и Тимур задумчиво кивают. Мама переводит взгляд на Серого.

— Мам… Я же тебе говорил, — нерешительно бормочет Серый. — И пока еще ничего не случилось.

— Этого тебе не достаточно? — мама машет в сторону Олеси, которая с отвращением разглядывает вышитый жасмин на подоле своего платья.

— Если честно, — Олеся оставляет ткань в покое и вскидывает на них взгляд, — юбка — это фигня. Джинсы надеть не проблема.

— Можешь, — соглашается мама и говорит Серому: — Сережа, ты обещал меня слушаться. Пойдем отсюда немедленно!

Серого коробит. Изнутри поднимается протест. Она не должна была говорить с ним так! Он не маленький мальчик, чтобы ему указывать подобным тоном! Да еще при всех!

— Мам, — Серый глубоко вздыхает и прикрывает глаза. Ему нестерпимо хочется сказать в ответ что-нибудь грубое. Но он уже мужчина, а мужчина не должен срываться на женщину, когда она от испуга готова наделать глупостей. Тем более на мать. Отец никогда так не делал, Прапор так не делает, и он тоже не будет. — Ты прости, но я никуда не пойду. И тебя не отпущу.

Мама отшатывается и недовольно хмурится, смотрит так, словно он ее предал.

— Прапор прав. Мы не переживем эту зиму, если уйдем в хмарь, — торопливо продолжает Серый. — Я думаю, дело не в хозяевах, а в самом холме. Точнее, в том, что лежит под ним. Наверное, это какая-то руда, — и рассказывает о своих размышлениях.