В пизду гребаные очки.

Я заказал себе контактные линзы.

Я взял отгул, чтобы подобрать линзы, и в тот же день отправился домой за Уинстоном. Никто не знал, что у меня выходной: я подгадал так, чтобы никого, кроме Уинстона, дома не было.

Мы прогулялись по району, пересекли поле для гольфа, мимо отеля «Коммодор» и по набережной дошли до берега. С собой у меня была большая лопата, штык завернут в бумажный пакет. Я взглянул на пса в пластмассовом наморднике, и мне стало жаль его. Это не жизнь для животного. Уинстон II представился мне щенком, а потом чуть ли не преданным другом. Я мог бы повернуть, если бы пронизывающий восточный ветер не задул с устья и не обжег мою искалеченную ногу.

Вот тебе лопатка, вот ведерко — иди, резвись на берегу.

Было еще достаточно рано — тихое осеннее утро, на всем побережье ни души. Начинался отлив.

Я повел Уинстона II к острову. Его лапы оставляли четкие следы на мокром песке. Плевать — мои подошвы и собачьи следы скоро смоет вода.

Мы дошли до острова, и я привязал пса на ржавый крюк, как будто специально вбитый в бетонную стену дота.

Вокруг свистел холодный ветер. Я снял намордник и пристроил на заштопанную морду Уинстона целый набор петард и фейерверков. Крепко-накрепко обтянув все упаковочным скотчем, я снова надел на зверюгу намордник и застегнул ошейник. Уинстон жалостливо попискивал, как делают собаки, когда пересрутся.

Уинстон II стал вырываться; тут я заметил, как на крышу дота села маленькая птичка. Это была малиновка — ранний символ христианства…

…Секунду или две я поразмышлял о значении символов, христианском всепрощении типа: «Подставь другую щеку» и прочей чепухе. Но в этот бред уже никто не верит. Ты один против всего мира — вот как обстоят дела, даже правительство это признает. Налетел ветер и снова обжег мои старые раны. Нет, Уинстон должен умереть. В понятиях христианства это можно назвать справедливой войной.

…Какое-то время я просто смотрел на пса. Выглядел он странно: одинокий глаз поблескивал сквозь упаковочную ленту, трубки цветного картона и натянутый поверх всего пластмассовый намордник. Его трогательные, но тщетные поскребывания передними лапами прекратились; вот прикол — теперь он просто лежал на боку и тихо пыхтел.

Казалось, он почти доволен.

Я с размаху пнул ботинком по отороченным мехом ребрам гордости двора…

НА, ПОЛУЧАЙ

ГРЕБАНЫЙ ДЕТОУБИЙЦА

СДЕЛАЛ МЕНЯ КАЛЕКОЙ НА ВСЮ ЖИЗНЬ

НЕ ПРЕДАВАЙ УИНСТОНА НЕ ГОВОРИ, ЧТО ЭТО ОН

ПОШЕЛ ТЫ НА ХУЙ, ПАПАША

МУДАК

СОБАКУ ДОЛЖНЫ БЫЛИ УСЫПИТЬ

ВОТ ЗНАЧИТ, ЧЕГО Я

СТОИЛ, — БЕСЦЕННОЕ ДИТЯ!

УНИЧТОЖИТЬ

УНИЧТОЖИТЬ

Уинстон… Уинстон… мальчик мой

Что с тобой, мальчик мой?

Что такое?

Мой верный друг, Уинстон…

Синие бумажные запалы фейерверков торчали из прорезей намордника. Я зажег пару и, следуя инструкции, отошел подальше. Уинстон II, к сожалению, инструкцию проигнорировал.

КАКОЙ НЕУКЛЮЖИЙ МАЛЬЧИК

Небольшой взрыв — и алая кровь окрасила пластмассовый ошейник. Пес беззвучно вырывался. Я подошел, чтобы рассмотреть получше. Тут из головы Уинстона со свистом вылетела ракета, оставив оранжевый искрящийся след…

…так это же Крипто, собака Супербоя… этот пес умел стрелять из глаз тепловыми лучами… лучше бы он дал мне надеть на него плащ…

…Уинстон слепо рвался с привязи…

…Потом был более мощный взрыв. Из-под намордника полетели обуглившиеся куски мяса, плеснула кровь, и собака повалилась навзничь. Ветер донес невыносимый запах, меня аж передернуло; он был все же слабее и чем-то отличался от аромата Гордона. Мне послышался шум, я обернулся — берег пуст. По ту сторону острова виднелась рыбачья лодка, но она была слишком далеко.

Теперь у Уинстона как будто и не было головы; только тлеющие угли вперемешку с расплавленным пластиком.

Кто это с тобой сделал, Уинстон? Покажи мне Покажи кто

Уинстон Уинстон

Кто это сделал?

Кто поднял руку на Уинстона?

Скажи нам, кто это был?

Скажи

Уинстон Уинстон Уиналот Всем известно, ты — проглот.

Уинстон Уинстон Уинстон Получай.

Кто это сделал?

Нечего

Тебе сказать,

Так заткнись,

Ебена мать.

Насвистывая «Четвероногого друга» Роя Роджерса, я тащил смердящий, обугленный труп собаки в другой конец острова, откуда не видно Эдинбургского побережья. Я бросил тело на мокрый песок, взял лопату и начал копать. Пришлось снять круглую металлическую табличку с надписью УИНСТОН и адресом на обратной стороне. Вот что старик говорил о тезке этого пса: на войне не нужно быть добрым, надо быть правым.

Вот яма, которую я выкопал; я покосился на труп и оглядел побережье. Скоро начнется прилив. Я услышал какое-то шебуршание и чуть не обосрался, увидев, что пса дико затрясло. Недолго думая, я спихнул его в яму и стал забрасывать песком. Песок все время скатывался, но движения становились все менее резкими, борьба затихала.

Я забрался на пункт наблюдения и смотрел, как наступает прилив, как остров окружает вода, заливая могилу Уинстона. Я слез и побежал на берег. Мне нужно было торопиться, пока море не отрезало меня от большой земли, — вода уже начала покрывать неровное песчаное дно.

Лопату я зашвырнул поглубже в лес, около реки Алмонд. Там, где она впадает в устье Форта, стоит деревушка Крамонд. Я зашел в деревенское кафе. Заглянула старушенция с тявкой — типа перья на проволочном каркасе. Собачка на меня фыркнула, я снисходительно похлопал ее по холке:

— Обожаю собак, — сообщил я старушке.

Я немного посидел, посушил на батарее подмокшие края штанов. Потом я вышел, выбросил табличку Уинстона в реку и направился обратно в район, заглянув по дороге в «Коммодор» на кружечку пива. Затем я дошел до Сильверноуз и опрокинул пивка в гольф-клубе. После чего я сел на автобус, доехал до центра и прошелся по магазинам. В «Иксайле» я нарыл ничего себе футболку и около пяти отправился домой.

Когда я пришел, все уже были дома. Я постарался проникнуться царившей вокруг мрачной атмосферой, хотя это было и непросто. Старик все время повторял:

— Но не мог же он просто взять и испариться… собака не может просто так исчезнуть с лица земли…

Может, папа.

Может.

Уинстон совершил ошибку. Он доебался до Роя Стрэнга. А до Роя Стрэнга доебываться нельзя.

Отец начал расследование: он угрожал соседям, подвергал их перекрестному допросу, изводил местных копов, расклеивал в безумных количествах ксерокопии с фоткой Уинстона (грязное, смазанное изображение ужасно походило на Уинстона в его предсмертном состоянии) на фонарных столбах и в магазинах и бесился, когда дети их срывали. И все безрезультатно.

Уинстон II исчез.

Отец поклялся, что больше никогда не заведет собаку, но, когда мы с Ким под Рождество притащили ему щенка немецкой овчарки, он растаял. В отличие от своих предшественников, это была сучка.

Он назвал ее Мэгги. Мэгги была хорошая собака. Никогда мне ничего

выше

выше

выше

— Рой, ты шевельнулся еще раз! Доктор Госс будет тобой очень доволен.

— говорит Патриция –

— За это я поставлю тебе кассету твоей мамочки. У нее такой приятный голос.

Патриция, пожалуйста, не надо. Лучше поговори со мной. Расскажи мне, с кем ты трахалась, или что показывали по телику, да что угодно, только не эту…

Пусть говорят, что он немного грубоват…

— Был бы у меня такой голос…

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

обратно в прострацию. Вода, мы идем по воде, но промок я только до лодыжек. Бред.

Мы с Сэнди карабкаемся по крутому склону Зеленого холма. Идти долго, но с вершины открывается превосходный вид на озеро Торто. Мы вынимаем бинокли. Вся панорама залита розовым; фламинго на воде — это потрясающее зрелище. От стаи доносятся крики, напоминающие звук трубы, или горны футбольных фэнов, или клаксоны машинок в Луна-парке…

Немного спустя Сэнди, не отрываясь от бинокля, говорит:

— Смотри, Рой, левее.

Группа аистов Марабу, примерно около дюжины, вперевалку двигалась по берегу озера, прямо к колонии фламинго.

15. Избиение фламинго

Аист Марабу представляет наибольшую опасность для Большого и Малого фламинго. Прогуливаясь по берегу, Марабу наводит панический страх на стаю; фламинго жмутся друг к другу, Марабу же, совершив короткий перелет, вонзает клюв в спину жертвы. Пораженного фламинго сначала топят, а потом раздирают на куски и сжирают один или несколько Марабу за три-четыре минуты.

Нападения Марабу привели к серьезным последствиям, а именно, к массовому перемещению колоний фламинго (известен пример, когда семнадцать Марабу обратили в бегство 4500 пар). Фламинго способны выдержать или даже отразить нападение Марабу, если их не больше пяти, но когда их шесть или больше, фламинго снимаются с насиженных мест. Вот она — причудливая арифметика природы.

Когда дело доходит до драки, мы всегда делимся на две группы по 6-10 человек. Мы наткнулись на этих скотов в подземке на станции Иброкс. Скарферы были такие яркие, от их красно-сине-белых нарядов аж в глазах рябило. Все эти значки и флаги; Ольстер — это ведь мозгоебство, жалкая отговорка, всего лишь предлог, чтобы собрать силу. А для нас эта сила — и цель, и средство, она всегда при нас. Все это вчерашний день. Они нервно оглядывались, когда мы группами проходили в глубь толпы. У нас не было флагов: мы пришли по делу. Мы деремся не за футбол, не из слепого фанатизма, не из позерства, не для помпы. Нам на это насрать. Мы пришли по делу.

Воздух наполнился пронзительными паническими криками, возвещающими смерть. Мы с Сэнди наблюдали в бинокли за резней, развернувшейся на северном берегу. События развивались очень быстро, я даже потерял нить происходящего. Более того, я терял самоконтроль. Другие воспоминания все время тревожили меня, мне виделось совсем другое…

Мы рассеяли толпу и погнали группу уродов, разукрашенных, как рождественские елки, похоже, они приехали из Фэтхела, Ланкшир. Эти жирные, пивные уроды, Ссыкуны, съежившись от страха, забежали в паб, но скрыться от нас у них не было шансов. Они не такие, как мы. Притом что я всегда считал себя порядочным страшилой, уродливость этих монстров выходила за рамки возможного. Мы разворотили пивнуху в пух и прах. Гоусти завалил одного Ссыкуна на бильярдный стол и пытался отрезать ему башку осколком пивной кружки.

— Я тебе расковыряю рожу твою сраную! — кричал он.

Демпси запихивал в рот какому-то бздуну кусок мыла.

— Я тебя отмою, Ссыкун вонючий, ты у меня не отвертишься, я тебя и без мыла выебу… вы хоть подмываетесь… ублюдки помоечные!

Лексо вытолкал двух придурков на улицу. Рожа одного из них буквально взорвалась под ударом его крепкого кулака, как спелый помидор, в который выстрелили из духового ружья.

— Где же вы теперь, крутые парни из Глазго? Пидоры гребаные!

Я продырявил еблище одному доходяге своим отточенным карманным ножом. Потом завалил его под музыкальный автомат и отпинал так, что кишки полезли через жопу. Я вспомнил выступления Черчилля времен войны, которые слушал мой старикан; он говорил, что, если мы не поставим немцев на колени, они поставят нам ногу на горло. С этими шакалами то же самое. Повернись к ним спиной, и они налетят на тебя всей стаей, выступи первый, и они закричат: мама, папа, полиция… Я не очень любил сверкать пером, не из-за каких-либо ограничений, нет, я отнюдь не против применения пластической хирургии для исправления ублюд-ских рож, но это значило уподобляться этим ссыкунам, а в нашей банде мы придерживались принципа зуб за зуб. Автомат играл «Ромео и Джульетту» Dire Straits — тупая, мертвая музыка для озверевших мутантов… я повернулся к полупустому пабу, Нори и Джэкси стояли на дверях, поэтому никто не решался уйти. Я крикнул: МЕНЯ ЗОВУТ РОЙ СТРЭНГ! ЗАПОМНИТЕ ЭТО ИМЯ, ЖОПОГОЛОВЫЕ, МАТЬ ВАШУ! РОЙ СТРЭНГ! «ХИБС»-НАША КОМАНДА, ЕБАТЬ ВАС ВСЕХ В РОТ! НОМЕР «ОДИН» В ЕВРОПЕ! А ВЫ — КОЗЛЫ ВОНЮЧИЕ!

Что за черт… Я вижу Марабу, но другого, не нашего; он вонзает клюв в молодого фламинго, затем затягивает его под воду и проглатывает целиком.

Лексо повернулся к бару; мужик в возрасте, пухлая женушка и молодой парень, стоявшие за стойкой, уже наложили в штаны.

— Шесть пива «Беке», вашу мать! С собой, — заказал он.

Ему подали пиво, и этот жирный хрен даже расплатился, иначе мы бы опустились до уровня этих жопоголовых. Мы ведь были, кроме всего прочего, эдинбургские снобы… но я уже не получал того заряда адреналина, как бывало раньше. Все это мне уже приелось. Я схватил кий и запрыгнул на барную стойку. Я крушил бутылки, наслаждаясь звуком разбивающегося стекла, — что-то в нем все-таки есть…

Я начинал терять свою нить и готов был уже закричать: ХВАТИТ! С МЕНЯ ДОВОЛЬНО! И тут я увидал нашего Марабу, а он заметил нас. Чудище нагнуло шею и побежало, хлопая крыльями, чтобы взлететь. Его движения были неуклюжи, но он продолжал свой трудный подъем, пока не добрался до воздушных течений, которые унесли его так быстро и высоко, что мы почти потеряли его из виду.

— Будь ты проклят, Джони Марабу! — вырвалось у Сэнди.

Несмотря на то что добыча от нас улетела, я был в приподнятом настроении. Эта местность — его зона влияния; значит, этот гондон скоро вернется.

— НУ ЧТО, СЪЯБЫВАЕМ ОТСЮДА! — проорал Лексо. Вены на его инее вспухли, а лицо было похоже на черную дыру. Мы вышли из паба, оставив посетителей зализывать раны, и он роздал нам пиво. Мы спокойно пошли по улице, Гоусти обернулся и показал свой секундомер: — Совсем не плохо, меньше чем за четыре минуты.

…Я снова четко вижу… мы заметили, как совсем недалеко от нас несколько крупных Марабу потихоньку протиснулись в галдящую стаю стервятников, пожирающих неразличимый труп какого-то животного. Это было похоже на тело женщины.

нет, только не женщины

нет

нет… это должно было быть что-то другое. Крупный орел выхватил у одного из Марабу большой шматок мяса.

Другой Марабу стоял на отшибе и часто подбегал, чтобы стащить кусочек. Те, что посмелее, толклись вместе со стервятниками, сдирая мясо прямо с костей. Один из Марабу попытался даже поставить этих трупоедов на место, и не без успеха. Агрессивность стервятников в данном случае выглядела как позерство. Ведь они боялись аистов Марабу.

— Стервятники проявляют агрессивность, они развили сложную систему оборонительных жестов — воинственный танец для отражения врагов, — заметил Сэнди, будто проникнув в мои мысли. — Обрати внимание, как они прикрывают ульну, опасаясь, что ее сломают в драке… ульна, как известно, одна из двух основных костей, поддерживающих крылья, расположена с внутренней стороны.

Позади нас разбилась брошенная бутылка. Толпа уродов высыпала на улицу и кричала нам вслед. Обернувшись, мы сделали один рывок, и они тут же съебали.

— Да, Сэнди, — согласился я и стал протирать линзы бинокля, так как уже не мог доверять своему зрению. Хотя ульна является самой крупной костью крыла, она подвергается переломам чаще, нежели радиальная кость, так как она менее эластична. Действительно, если я ничего не путаю, одно исследование показало, что в стае белоголовых стервятников около 20 % птиц перенесли перелом ульны.

Я все еще держал в руках этот сраный кий; отступая, эти крысоебы оставили своего захудалого бойца. Он попытался блокировать рукой мой удар, и я услышал, как хрустнула кость, и его пронзительный вопль заполнил морозный воздух…

— Да, — улыбнулся Сэнди, — удивительно, как они еще выживают.

— К счастью, несмотря на то что стервятник — одна из самых крупных летающих птиц, его удельный костный вес очень невелик и составляет около 7 % от общего веса…

…что позволяет ему использовать резервные возможности организма, пока кость не заживет…

— Сэнди, смотри! Там, на дальнем берегу! Несколько аистов кружили над струйкой дыма, которая тянулась с противоположного склона Зеленого холма.

— Похоже, они летают над поселением… — заметил Сэнди.

— Да, но единственное в тех краях поселение — это охотничий домик Жирдяя Доусона в Джамбола. Давай-ка проверим!

Часть четвертая

Пути самоизбавления

16. Уважение

Все возвращается ко мне, снова и снова, против моей воли.

Я так полагаю, наше дело еще не закрыто. Она сама виновата: она просто напросилась. Да еще Лексо виноват: она — потому что дразнилась и не давала, а он — просто потому, что извращенец несчастный, который и в борделе не мог пофачиться без того, чтобы в жопу ему не запихали игрушечный паровоз. Если бы я не связался с ними, ничего бы не было, во всяком случае я бы не вписался. Только вот кто-нибудь обязательно сотворил бы с ней нечто подобное, так уж она себя вела. Уж это и к бабке не ходи.

Когда я впервые ее заприметил, я сразу раскусил, что это за фрукт. Тип Каролин Карсон, той, что училась со мной в школе. Таких шлюшек проучить невредно, иначе они станут срать вам на голову. Она много о себе думала, типа классная девочка, дразнит, а не дает. Она тусовалась с парнями, но до жопы ее так никто и не добрался. Однажды мы с Лексо разговорились о ней за парой пива, ну, сами знаете, как это бывает. Это было, кажется в «Черном быке».

— Эта пиздося — настоящая секс-машина, — сказал Лексо.

— Ты ее уже оттолкал? — поинтересовался я.

— Хуй. Насколько мне известно, на нее еще никто не забирался, она всех обламывает. Вот что я тебе скажу: если на следующей неделе она появится у Бустера, а потом придет на вечеринку к Дэмпси, мы оттарабасим ее в сраку. Даже если она целка, после пары толчков она расхлябит мязи, — засмеялся он.

Я тоже заржал.

Я вспомнил, как однажды у Бустера решил пригласить ее на медленный танец. Музыка играла так, что уши закладывало, но я подошел и крикнул: — Потанцуем?

Она встала и вышла на танцпол. Пройдя его, она скрылась в женском сортире, я как придурок остался стоять на танцполе, а все хихикали в кулак. Это я-то, Рой Стрэнг, топ-бой, мать вашу, не кто-нибудь. Мне запомнился тот вечер, ведь тогда же я порезал этого урода Джилкрайста.

Отлично помню, как я сел перетереть с Лексо. — У каждого есть право попробовать, — сказал я. Она напомнила мне о школьных временах: все эти фартовые сучки изворотливые, все они одинаковые. Но меня на кривой кобыле не объедешь. В итоге я уже представлял, как жестко фачу ее, и вижу, как ей больно, как она истекает кровью, как просит о пощаде.

Проси пощады, шлюха гребаная, проси Роя Стрэнга, меня так зовут; всем встать! Проси, сука шлюха прошмандовка

проси, мать твою

Эта сучка, видать, решила, что я не замечаю, как они с Полиной, птичкой Гоусти, посматривают на меня, думала, я не вижу, как она смеется над моей кривой рожей, моими ушами, что смахивают на открытые двери такси. Конечно, все за моей спиной. С тех пор как мы вернулись из ЮАР и я покоцал жирдяя Мэтьюса и проучил шлюшку Карсон, все это проходило за моей спиной, украдкой, но все равно они не переставали измываться надо мной. Я этого не видел и не слышал, но знал, что ничего не изменилось, я чувствовал это интуитивно. Придется всех научить, кто я такой есть, всех. Как того урода, что считал себя в школе крутым, этого Джилкрайста из Пилтона. Один из тех, что прихватили меня тогда у забегаловки с Фергюсоном, и Карсон, и Кобылой, этой пухлой поблядушкой. Мы тогда только вернулись с пацанами из поездки в Милуал. Круто повеселились, в Лондоне пошизовали на всю катушку. На Нью-кросс был шикарный махач, не считая овцеёбов, эти были наши самые достойные противники. Мы возбужденно обсуждали подробности, и тут я наткнулся на Джилкрайста: он трепался со своими дружками.