Исабель Альенде

Дочь фортуны

Часть первая (1843–1848)

Вальпараисо

Каждый человек рождается с каким-нибудь талантом, и Элиза Соммерс рано осознала, что у нее их целых два: хорошее обоняние и хорошая память. Первый талант помогал ей зарабатывать на жизнь, а второй — запоминать эту жизнь, если не с точностью до мелочей, то по крайней мере с поэтической туманностью астролога. То, что забывается, словно и не существовало, но у Элизы было много воспоминаний, и реальных и мнимых, так что она как будто проживала две жизни. Элиза любила повторять своему верному другу, мудрому Тао Цяню, что память ее похожа на трюм корабля, в котором они познакомились: она объемна и темна, забита ящиками, бочками и тюками, где накапливаются события всей ее жизни. Наяву Элизе было непросто отыскать что-то в этом великом беспорядке, но она всегда могла разобраться с этим во сне, как научила ее няня Фресия в сладкие ночи ее детства, когда контуры реальности были лишь тонкими линиями, прочерченными бледной тушью. Элиза вступала в обитель снов по хоженой-перехоженой дорожке и возвращалась с большими предосторожностями, чтобы яркий свет реальности не поломал нежные видения. Элиза доверяла этому источнику, как иные верят в числа; она настолько отточила искусство вспоминания, что могла увидеть лицо мисс Розы, склонившейся над коробкой из-под марсельского мыла, которая была ее первой колыбелькой.

— Элиза, ты не можешь этого помнить. Новорожденные — они как котята, у них нет ни чувств, ни памяти, — возражала мисс Роза в тех редких случаях, когда они поднимали эту тему.

И все-таки эта склонившаяся над ней женщина в платье цвета топаза и с трепещущими на ветру прядями волос запечатлелась в памяти Элизы, и никакого иного объяснения для этого образа она допустить не могла.

— В тебе, как и в нас, течет английская кровь, — сообщила мисс Роза, когда девочка достигла сознательного возраста. — Только члену британской общины могло прийти в голову положить тебя в корзинку у дверей Британской компании по импорту и экспорту. Этот человек наверняка знал о добром сердце моего братца Джереми и не сомневался, что он тебя заберет. В те времена мне очень хотелось завести ребеночка, и сам Господь вложил тебя в мои руки, дабы ты воспитывалась на прочной основе протестантской веры и английского языка.

— Ты — и англичанка? Даже и не мечтай, девочка, у тебя такие же индейские волосы, как и у меня, — бурчала няня Фресия за спиной у хозяйки.

В доме происхождение Элизы было запретной темой, и девочка свыклась с этой тайной. Этот вопрос, как и другие деликатные темы, никогда не обсуждался в присутствии Розы и Джереми Соммерс, зато о нем шепотком судачили на кухне у няни Фресии, которая строго придерживалась версии с коробкой из-под мыла, между тем как история мисс Розы с годами обрастала все более красочными деталями, пока не превратилась в волшебную сказку. По словам мисс Розы, корзинка, найденная у дверей конторы, была изготовлена из самых тонких ивовых прутьев и проложена батистом, рубашечка на Элизе была вышита крестиком, простыни имели каемку из брюссельского кружева, а сверху еще лежало норковое одеяльце — такого изыска в Чили никогда не видели. Со временем к набору добавились шесть золотых монет, завернутые в шелковый платочек, и записка по-английски, в которой объяснялось, что девочка хотя и незаконнорожденная, но происходит из очень благородного семейства; однако ничего из этого Элизе так и не показали. Меха, монеты и записка преспокойно растворились в воздухе, и от ее происхождения не осталось и следа. И все-таки объяснение няни Фресии больше соответствовало ее воспоминаниям: однажды утром в конце лета они открыли дверь и обнаружили на пороге коробку, а в ней — голого младенца женского пола.

— Никаких там норковых одеялец и золотых монет. Я там была. Я помню. Ты дрожала, завернутая в мужской жилет, даже пеленку тебе не подложили, так что была ты вся обосранная. Соплячка, вся красная, как вареный рак, с пушком каштановых волос на макушке — вот чем ты была. Так что не обманывай себя, в принцессы ты не годишься, а если бы волосы у тебя тогда были такие же черные, как сейчас, хозяева вышвырнули бы ту коробку прямо на помойку. — Вот как рассказывала няня Фресия.

Все, по крайней мере, сходились в одном: девочка появилась в их жизни 15 марта 1832 года, через полтора года после переезда Соммерсов в Чили, поэтому было решено считать 15 марта ее днем рождения. Все прочее оставалось клубком противоречий, и Элиза в конце концов решила, что не стоит возвращаться к этой истории, потому что, какова бы ни была правда, изменить что-либо уже не представлялось возможным. Важно то, что человек делает в этом мире, а не как он в него попадает, — так она говорила Тао Цяню на протяжении многих лет их замечательной дружбы, но тот не соглашался: для него было невозможно представить собственное существование без длинной цепочки предков, не только определивших его физический и духовный облик, но и сформировавших его карму. Тао Цянь верил, что его судьба уже предначертана поступками предков, — вот почему он чувствовал своим долгом почитать их в ежедневных молитвах и бояться, когда они появлялись в призрачных одеждах и заявляли о своих правах. Тао Цянь мог назвать имена всех своих родственников вплоть до самых отдаленных и высокочтимых, умерших больше века назад. В те золотые времена он беспокоился лишь о том, чтобы вернуться в Китай и быть похороненным среди своих; в противном случае его душа будет обречена на вечные скитания по чужим краям. Элизу, конечно же, влекла история с чудесной корзиной — никто в здравом уме не согласится явиться на свет в коробке из-под мыла, — но любовь к истине мешала ей принять эту версию. Она прекрасно запомнила первые запахи своей жизни — а нюх у нее был как у собаки-ищейки: там пахло не чистотой батистовых простыней, а шерстью, мужским потом и табаком. А потом появилось мерзкое козье зловоние.

Элиза росла, глядя на Тихий океан с балкона особняка своих приемных родителей. Дом, уцепившийся за склон холма в порту Вальпараисо, стремился подражать стилю, модному в тогдашнем Лондоне, однако требования чилийского рельефа, климата и жизненного уклада внесли в проект существенные изменения, так что результат получился очень причудливый. Во внутреннем дворе множились и разрастались, как опухоль, строения без окон и с тюремными дверями: там Джереми Соммерс держал самые ценные товары компании, которым в портовых складах грозило неминуемое расхищение.

— Это страна мошенников, нигде в мире компания не тратит столько на обеспечение сохранности товара. Здесь растаскивают все, а то, что остается после воришек, зимой тонет, летом сгорает, а при землетрясении рассыпается, — ворчал Джереми всякий раз, когда мулы доставляли новые тюки для разгрузки во дворе его дома.

От долгого сидения на балконе, от подсчета кораблей и китов на горизонте Элиза пришла к убеждению, что и она сама — дочь кораблекрушения, а не бесчеловечной матери, спокойно оставившей ее, голенькую, на произвол судьбы в один прекрасный мартовский день. В своем дневнике девочка описала, как некий рыбак нашел ее на песке среди обломков кораблекрушения, завернул в свой жилет и оставил возле самого большого дома в английском квартале. С годами Элиза пришла к выводу, что этот рассказ не так уж и плох: в том, что отдает море, есть и поэзия, и загадка. Если океан вдруг отступит, обнажившийся песок будет как влажная пустыня, усеянная агонизирующими русалками и рыбами, — так говорил Джон Соммерс, брат Джереми и Розы, избороздивший все моря; он живо описывал, как в мертвой тишине вода отступает, чтобы вернуться обратно одной гигантской волной, которая все потащит за собой. Ужасная картина, соглашался Джон, но, по крайней мере, еще есть шанс бежать на холмы, а вот при землетрясениях церковные колокола возвещают об уже случившейся катастрофе, когда все вокруг обращено в руины.

Когда в доме появилась девочка, Джереми Соммерсу было тридцать лет и он делал блестящую карьеру в Британской компании по импорту и экспорту. В торговых и банковских кругах Соммерс пользовался репутацией человека чести: его слово и рукопожатие были равносильны подписанному контракту, а это было ценнейшее качество при ведении дел в эпоху, когда требовались месяцы, чтобы дождаться товарных аккредитивов из-за океана. Джереми не имел состояния, поэтому доброе имя было для него важнее жизни. Ему пришлось пожертвовать многим, чтобы добиться надежного места в далеком порту Вальпараисо, так что последнее, о чем он мечтал в своей упорядоченной жизни, — это новорожденная малютка, перевернувшая привычный ход вещей, но Элиза уже оказалась в доме, и Джереми не мог ее не приютить: когда он увидел сестру, по-матерински прижимающую девочку к себе, сердце его дрогнуло.

Розе в ту пору было только двадцать, но она уже была женщина с прошлым, и ее шансы найти себе достойную партию стремились к нулю; с другой стороны, оценивая свое положение, она понимала, что даже при наиболее удачном для нее стечении обстоятельств брак был для нее неудачным решением; рядом со своим братом Роза пользовалась такой независимостью, какой она никогда бы не получила при муже. Роза сумела устроить свою жизнь и не боялась клейма безбрачия, — наоборот, она решила жить на зависть замужним дамам, не обращая внимания на новомодную теорию, согласно которой у женщин, пренебрегающих стезей замужества и материнства, вырастают усы (как у всех суфражисток); но у Розы не было детей, и это была ее единственная печаль, которую она не могла превратить в триумф, как бы усердно ни напрягала воображение. Временами Розе снился сон: стены ее комнаты залиты кровью, под ней набухший от крови ковер, а она, безумная, голая и растрепанная, производит на свет саламандру. Роза просыпалась от собственного крика и целый день ходила как в тумане, не в силах отделаться от кошмара. Джереми тревожило нервное состояние сестры, он чувствовал себя виноватым из-за того, что Розе пришлось уехать за ним так далеко от Англии, но он не мог не испытывать эгоистичной радости от того, как все сложилось. Поскольку идея женитьбы никогда не приходила ему в голову, присутствие Розы решало все домашние и социальные проблемы, а дом и общество — это были два столпа его карьеры. Сестра дополняла его замкнутую одинокую натуру, поэтому Джереми спокойно переносил перемены в ее настроении и избыточные расходы. Когда появилась Элиза и Роза пожелала ее оставить, Джереми не осмелился возражать и спорить по мелочам: он, хотя и выступал за то, чтобы удерживать девочку на расстоянии от семьи, галантно проиграл все битвы, начиная с первой, когда обсуждалось имя.