Дурная репутация

Отъезд Фелисиано и Паулины опечалил Тодда — он уже успел подружиться с миллионером от металлургии и с его искрометной супругой. Он чувствовал себя вольготно среди предприимчивой молодежи и крайне неуютно — в клубе «Уньон». Новые коммерсанты, как и сам Тодд, были захвачены европейскими идеями, воплощали дух современности и либерализма — в отличие от старой земельной олигархии, отставшей от жизни на полвека. Под кроватью у Тодда лежало еще сто семьдесят экземпляров библии — он о них и не вспоминал, потому что спор давно уже был проигран. Тодд овладел испанским в достаточной мере, чтобы объясняться без посторонней помощи, и до сих пор, хотя и безответно, был влюблен в Розу Соммерс — и эти уважительные причины держали его в Чили. Постоянные насмешки его дамы превратились уже в милую привычку и совершенно его не задевали. Тодд научился воспринимать их с иронией и отвечать без злобы — это было как игра в мяч, правила которой знали только они. Джейкоб Тодд свел знакомство с местными интеллектуалами и теперь ночи напролет обсуждал французских и немецких философов и последние научные достижения, открывающие человеческому разуму новые горизонты. У него было много свободного времени на размышление, чтение и диспуты. В голове у Тодда рождались смелые идеи — он записывал их в потертую тетрадь и тратил немалую часть своей ренты на книги, что выписывал из Лондона, и те, что покупал в магазине «Сантос Торнеро» в районе Альмендраль, где предпочитали селиться французы и располагался лучший в Вальпараисо бордель. Книжная лавка служила местом встречи городских интеллектуалов и начинающих литераторов. Тодд целые дни просиживал за чтением, а прочитанные книги передавал своим единомышленникам — те кое-как переводили их на испанский и печатали в виде скромных брошюрок, ходивших из рук в руки.

Самым юным участником кружка интеллектуалов был Хоакин Андьета — пареньку едва исполнилось восемнадцать, но недостаток жизненного опыта компенсировался в нем качествами прирожденного лидера. Его бьющая через край энергия являла себя еще ярче на фоне молодости и бедности. Хоакин был человек не слова, но действия, один из немногих, у кого хватало мужества и здравомыслия, чтобы преобразовать книжные идеи в революционный импульс; прочие предпочитали бесконечные дискуссии за бутылкой в комнатке при книжной лавке. Тодд с самого начала обратил внимание на Андьету — англичанина влекла к себе эта беспокойная кипучая натура. От его взгляда не укрылся и потертый портфельчик Андьеты, и изношенное сукно костюма, прозрачное и ломкое, точно луковая шелуха. Чтобы не показывать дыры на подошвах туфель, Андьета, садясь, никогда не закидывал ногу на ногу; пиджак он тоже никогда не снимал — Тодд подозревал, что рубашка его пестрит заплатами и штопкой. Приличного пальто у Андьеты не было, но зимой по утрам он выходил на улицу раньше всех, чтобы раздавать брошюры и расклеивать плакаты, призывающие трудящихся бунтовать против несправедливых хозяев, а матросов — против капитанов и судоходных компаний; эта работа была чаще всего бесполезна уже по той причине, что те, к кому эти воззвания обращались, большей частью были неграмотны. Призывы к справедливости становились игрушкой ветра и людского безразличия.

Джейкоб Тодд осторожно навел справки и выяснил, что его друг служит в Британской компании по импорту и экспорту. Андьета, получая мизерное жалованье в обмен на изнурительный рабочий график, вел учет товарам, проходившим через портовую контору. На работу требовалось приходить в крахмальном воротничке и начищенных туфлях. Андьета проводил долгие часы в полутемном душном помещении, где письменные столы тянулись вдаль бесконечной вереницей и на каждом громоздились пыльные кипы бумаг и конторские книги, в которые годами никто не заглядывал. Тодд спросил об Андьете Джереми Соммерса, но тот не мог вспомнить такого служащего, — разумеется, они встречались на работе каждый день, но Джереми не поддерживал никаких личных отношений с подчиненными и мало кого знал по именам. Из иных источников Тодд узнал, что Андьета живет вместе с матерью, а об отце ничего не известно; Тодд предполагал, что отцом юноши был какой-нибудь заезжий матрос, а мать принадлежит к числу тех несчастных женщин, которые не подпадают ни под одну социальную категорию, — быть может, она сама незаконнорожденная или отвергнута своей семьей. Хоакин Андьета обладал внешностью андалусийца и мужественной грацией молодого тореро; весь его облик говорил о надежности, гибкости и выдержке: выверенные движения, пристальный взгляд и трогательное чувство собственного достоинства. Утопическим идеалам Тодда Андьета противопоставлял свое неколебимое чувство реальности. Тодд витийствовал о создании общества равных людей, без священников и полиции, с демократическим правлением, основанного на едином и безупречном нравственном законе.

— Спуститесь с небес на землю, мистер Тодд. У нас впереди много дел, не стоит тратить время на пустые фантазии, — обрывал его Хоакин Андьета.

— Но если мы для начала не вообразим себе идеальное общество, как же мы его построим? — возражал англичанин, размахивая своей тетрадью, которая день ото дня становилась все толще: Тодд уже присовокупил к своим записям планы идеальных городов, где каждый житель выращивал продукты для собственного пропитания, дети росли счастливыми и здоровыми — за их воспитание отвечала вся община, ведь там, где не существует частной собственности, нельзя владеть и детьми.

— Мы должны изменить здешнее бедственное положение. Первое дело — это объединить трудящихся, бедняков и индейцев, отдать земли крестьянам и лишить власти священников. Необходимо изменить конституцию, мистер Тодд. Здесь голосуют только собственники, — иными словами, власть принадлежит богачам. С бедными никто не считается.

Поначалу Джейкоб Тодд искал хитроумные способы помочь своему другу, но вынужден был отступить, потому что такие попытки оскорбляли Андьету. Он придумывал для юноши мелкие поручения, чтобы иметь предлог с ним расплатиться, однако Андьета выполнял работу на совесть, а потом начисто отвергал любую форму оплаты. Если Тодд угощал его табаком, предлагал рюмку бренди или свой зонт в ненастную ночь, Андьета отвечал ледяным высокомерием, что выбивало Тодда из колеи, а порой и оскорбляло. Молодой человек никогда не упоминал в разговоре о своей личной жизни или о своем прошлом, он как будто воплощался в бренное тело лишь на короткое время, чтобы провести несколько часов в спорах о революции или прочесть что-нибудь запоем в книжной лавке, а по окончании этих занятий вновь растворялся как дым. У Андьеты никогда не было денег, чтобы отправиться с товарищами в кабачок, и он не принимал приглашений, на которые не мог бы ответить.

Однажды вечером Тодд понял, что не в силах больше выносить неизвестность, и проследил за Андьетой в лабиринте портового квартала, прячась в тени домов и за поворотами этих невозможных улочек: местные обитатели утверждали, что их специально сделали такими кривыми, чтобы по ним не смог пробраться Сатана. Тодд увидел, как Хоакин Андьета закатал брюки, снял туфли, обернул их газетным листом, аккуратно сложил в потрепанный портфель, а взамен вытащил оттуда крестьянские сандалии. В этот поздний час на улице можно было встретить только редких бедолаг и бродячих котов, рыскавших по помойкам. Тодд, чувствуя себя разбойником, крался в темноте, почти наступая на пятки своему другу; он слушал его учащенное дыхание и шелест ладоней, которые Хоакин то и дело потирал, чтобы согреваться под уколами ледяного ветра. Шаги Андьеты привели Тодда в конвентильо; внутрь вела типичная для города узкая дорожка. Тодду в нос резко шибануло мочой и экскрементами: службы очистки с их длинными крючьями для крышек отхожих ям заглядывали сюда редко. Тодд сразу понял, почему Андьета позаботился снять свои единственные туфли: англичанин не видел, на что наступает, но чувствовал, как ноги его погружаются в зловонную жижу. В эту безлунную ночь тусклый свет проникал в проулок через покосившиеся ставни, многие окна были без стекол, прикрытые картоном или досками. В щели можно было разглядеть бедное убранство комнат, освещенных только свечами. Легкий туман придавал ночному преследованию фантастический оттенок. Тодд увидел, что Хоакин Андьета зажег спичку, всем телом прикрывая пламя от ветра, вытащил ключ и в этом зыбком свете открыл замок на двери. «Это ты, сынок?» — спросил тихий женский голос; Тодд не ожидал, что он окажется таким молодым и звонким. И дверь сразу же захлопнулась. Тодд еще долго простоял в темноте, глядя на жалкую хибару, борясь с желанием постучать в эту дверь, и в нем говорило не только любопытство, но и пылкая привязанность к другу… «Черт подери, я превращаюсь в идиота», — скрипнул зубами Тодд. Он резко развернулся и отправился в клуб «Уньон» опрокинуть стаканчик и почитать газеты, однако еще по дороге успел передумать: уж слишком велик был контраст между нищетой, которую он оставлял позади, и клубными гостиными с их кожаной мебелью и хрустальными люстрами. Когда Тодд вернулся к себе, его бросало в жар: бедность Андьеты подействовала на него так же, как и лихорадка, едва не покончившая с ним в первую неделю.