Иван Апраксин
Поморский капитан
Ставь же свой парус косматый,
Меть свои крепкие латы
Знаком креста на груди!
Александр Блок
ГЛАВА I
Стрелецкий заслон
— Изготовиться к пищальному бою! — пронзительно закричал сотенный начальник — боярский сын Василий. Голос его от волнения сорвался, и последнее слово прозвучало тонко, по-петушиному.
Вышло смешно, но никто не рассмеялся: стрельцы сосредоточенно сыпали порох на затравочные полки. Сотенный Василий был совсем молод — ему едва исполнилось восемнадцать, но он воевал уже больше года, и все вокруг знали — он не трус. И сейчас сын боярский не испугался, а просто сильно волнуется. До этого сотня сражалась в составе всего стрелецкого полка. Слева и справа были видны другие сотни, поблизости скакало на сытых конях и отдавало распоряжения начальство — бояре, воеводы. Как говорится, на миру и смерть красна.
А теперь им всем предстояла битва один на один с врагом. И никого не было вокруг, чтобы увидеть их воинский подвиг, или хоть рассказать после о том, как славно сложили они свои буйные головы.
Сотня стрельцов и их командир — совсем юный и светловолосый, как херувим. Они заняли оборону за перевернутыми телегами, которые составили вплотную, наподобие гуляй-города. Это было их единственное средство защиты от тяжелой шведской конницы, которая непременно должна была появиться здесь.
Да что там — должна: скрытая холмом, она уже приближалась и земля дрожала от топота сотен копыт.
Армия царя Московского снялась с лагеря под Нарвой и теперь поспешно уходила по новгородскому тракту. А сотню стрельцов воеводы оставили в заслоне — задержать шведов, не дать им преследовать отступающее войско.
На войне всегда кому-то не везет. Если армия отступает, нужно ставить заслон. И кто-то должен остаться в этом заслоне и погибнуть, чтобы дать уйти основным силам. На этот раз выбор пал на сотню Василия сына Прончищева. Теперь хочешь не хочешь, а нужно стоять, принять бой и, вероятнее всего, погибнуть. А что остается? Не разбегаться же в разные стороны…
Степан Кольцо и Лаврентий Беляев стояли рядом — в метре друг от друга. Они всегда были вместе, с тех пор как покинули родные места. Вместе шли из Поморья на юг, вместе вступили в стрелецкое войско царя Ивана. Вместе двинулись с полком на Ливонскую войну, затеянную московским государем ради выхода к морю.
Краем глаза Степан следил за Лаврентием: как тот насыпает порох из рожка на полку пищали, как пристраивает длинный ствол на ребре перевернутой телеги. Лаврентий все же моложе на десять лет, ему всего двадцать. По сравнению с двадцатипятилетним Степаном — совсем мальчишка…
Не слишком ли волнуется перед боем? Не дрогнет ли в опасную минуту? Как-никак, опыта у него поменьше.
А вообще Степан думал сразу о нескольких вещах. Он смотрел вокруг и оценивал, правильно ли занята боевая позиция. Верно ли сотник Василий расставил стрельцов? Наверное, в данной ситуации все сделано правильно.
Справа — река Нарова, широкая, с обрывистыми высокими берегами. Слева — густой лес, откуда враг тоже внезапно не подберется. А за спиной — новгородский тракт, изрытый колеями тележных колес, копытами лошадей, покрытый глубокими лужами.
Кстати, о лужах: всю ночь шел дождь, и это было главной неприятностью — отсырел порох. Будут ли стрелять пищали?
Команда изготовиться к пищальному бою означала, что нужно запалить жгут. От одного стрельца к другому передавали горящий трут, чтобы каждый мог зажечь свой фитиль. Дошла очередь и до Степана — он долго разжигал: сырой фитиль не хотел заниматься.
Глядя, как то же самое делает друг, Степан заметил, как сильно дрожат у Лаврентия руки. Неужели трусит? Не может быть, просто волнуется, как все здесь в эту минуту. А как не волноваться? В боях они уже бывали, а вот так напрямую смотреть смерти в глаза не приходилось.
На вершине холма показалась шведская конница. В лучах неяркого солнца заблестели металлические панцири и шлемы всадников. Первая шеренга, за ней другая…
Быстро оглянувшись, Степан как бы со стороны увидел себя и своих товарищей — всю сотню, стоящих с запаленными фитилями на пищалях в ожидании команды стрелять. Зная, что дело, скорее всего, кончится смертью, с утра стрельцы надели парадную одежду. Упрятали в походные сундучки серые и коричневые кафтаны и нарядились в ярко-красные, из хорошего тонкого сукна. Достали шапки с меховой опушкой, а у кого сохранилось стираное свежее белье, надели и его — перед гибелью.
Перевернутые телеги, и за ними сто фигурок в красных долгополых кафтанах — вот что увидели перед собой с высоты холма шведские кавалеристы. Дымятся фитили на пищалях, трепещет на балтийском ветру боевой стяг московского царства — алое полотнище с цветным изображением Спаса Нерукотворного образа.
— Не стрелять! Не стрелять! — кричит боярский сын Василий. И верно кричит: издалека стрелять глупо, пуля не пробьет железный доспех. Нужно подпустить аршин хотя бы на сто. Тогда уж пуля сразит врага наверняка. Но правда, выстрел будет единственным: перезарядить пищаль времени уже не будет…
Сам Василий сын Прончищев стоял на телеге, одной ногой упираясь в колесо. В руках у него была длинная сабля, как положено командиру. Стрельцы же больше полагались на бердыши — грозное оружие. Пусть не так красиво драться, как с саблей, зато и убойная сила куда больше.
Этой саблей своей сотник Василий часто хвастался на привалах, демонстрируя ее булатную сталь и украшенную резьбой серебряную рукоятку с широким перекрестьем. Сабля досталась ему от деда по матери — крещеного касимовского князя из татар.
— Дед сражался и побеждал, — говорил Василий, любовно оглаживая саблю. — А теперь я на службе у великого государя не посрамлю оружие.
И не срамил, это все знали. Хоть молод был боярский сын Василий и физически не слишком силен, однако саблей владел искусно — с малолетства обучался в отцовском доме.
Шведы скакали молча. Выйдя на исходный рубеж для атаки, они перестроились и теперь надвигались клином. Шесть всадников в первом ряду, двенадцать — во втором, двадцать четыре — в третьем…
Все меньше и меньше оставалось расстояние до стрелецкой обороны. Уже видны морды лошадей, уже видны наставленные вперед пики с гранеными железными наконечниками. Войдет такая пика в тело, и конец, верная смерть.
Стрельцы крестились, не отрывая напряженных глаз от надвигающегося врага.
А вот и вожделенные сто аршин, после которых можно стрелять.
— Пали! — закричал сотник. В следующее мгновение зажженные фитили опустились на затравочные полки. Полыхнуло огнем, грохнули выстрелами стрелецкие пищали. Укрепление сразу заволокло серым пороховым дымом.
У некоторых стрельцов отсыревший порох не вспыхнул — тлел, шипел, но выстрела не произошло. Говорили ведь, что порох нужно всегда держать сухим — от этого зависит жизнь бойца.
Все же стрелецкий залп оказался эффективным: выстрелы скосили первый ряд скакавших конников и добрую половину второго. В наступающем клине произошла сумятица. Раненые лошади бились на земле, упавшие всадники молили о помощи. Строй шведов смешался.
Вдохновленные этим стрельцы принялись перезаряжать пищали. Щурясь в окутавшем их плотном дыму, они торопливо забивали в ствол пулю, сыпали порох, но каждый уже сознавал — не успеть. Очень уж долгий это процесс: зарядить громоздкую и тяжелую пищаль, да еще сырым порохом, да трясущимися от предыдущего выстрела руками…
Полуминутная заминка у шведов закончилась, и клин помчался дальше на стрелецкое укрепление.
Бросив пищаль, Степан схватился за бердыш, перехватив его покрепче. К пищали он всегда относился как к ненадежному оружию. Прежде, до поступления в стрелецкое войско, никогда не приходилось Степану стрелять из этой штуковины. Откуда пищали в Поморье? В Кеми — родном селении Степана и Лаврентия пищали не было ни у кого — только холодное оружие.
Бердыш — тот же топор, только с длинной рукояткой и широким лезвием. А какой мужчина не умеет владеть топором?
Шведы налетели на укрепление. Перепрыгнуть поставленные ребром телеги они не смогли, да и опасно было — за телегами их ждали стрельцы с копьями, саблями и бердышами. Поэтому бились конями о телеги, пытаясь растащить их в разные стороны. Другие пиками пытались достать стрельцов.
Степан с Лаврентием, отчаянно размахивая бердышами, отбивались от двух шведских всадников. Бой кипел вокруг них, слышались крики, звон сталкивающегося оружия, ржание раненых лошадей.
Сколько это продолжалось, никто потом сказать не мог. Казалось, что — бесконечность. Отбить вражеский удар, нанести свой. Отбить — нанести. Пот заливает лоб, от напряжения нечем дышать.
Острая пика распорола широкий рукав кафтана. Застряв в толстом сукне, пика потащила Степана вниз, он оступился и едва не упал. Швед перегнулся вперед, и уже занес над головой зажатую в другой руке саблю, когда подоспел Лаврентий — бердышом он заслонил беззащитную спину своего друга.
В какое-то время враги неожиданно отъехали обратно, и в бою наступила передышка. Степан оглянулся вокруг — среди стрельцов было много раненых. Все-таки пики у шведов длинные, и не все удары можно отбить. Боярский сын Василий прижимал окровавленный платок к своему лицу — острие пики прошло по касательной и распороло щеку. Рана не опасная, но шрам останется на всю жизнь, а при ангельской внешности Василия Прончищева это было обидно.