— Да, — гордо ответила девушка. — Я Ингрид Нордстрем. Дочь капитана Нордстрема. А говорю я по-вашему, потому что моя мама родом из Або. Там все так говорят.

— Если ты дочь капитана, — въедливо заметил Лаврентий, пристально разглядывая девушку, — то, что делаешь здесь — на корабле совсем другого капитана? Он твой муж — этот Хаген?

Девушка даже вздрогнула при этом бесцеремонном вопросе, и глаза ее потемнели.

— Никогда, — ответила она гордо, — никогда Хаген не станет моим мужем. Моим убийцей — да, моим тюремщиком — да. Пусть даже моим насильником, если решится умереть. Но только не мужем.

Видно было, что Ингрид настроена решительно. Этим она сразу напомнила Степану поморских девушек — таких же гордых и независимых. Эх, где теперь те поморские девушки из Кеми и Холмогор?

Из коридорчика донесся грубый крик, и головка Ингрид пропала. Вместо нее просунулась страшная рожа капитана Хагена с мутными белесыми глазами. Он обвел этими гляделками пленников, сидевших на полу. Потом взгляд его остановился на стоящем Степане.

— Ты много разговариваешь, раб! — зарычал он. — Я прикажу снять с тебя кожу плеткой, если ты еще раз промолвишь хоть одно слово с Ингрид. Ясно тебе? Ты хоть представляешь, что я могу с тобой сделать, если захочу?

В глазах у Степана потемнело от охватившего его гнева. Еще иеромонах Алипий в холмогорском монастыре много раз назидательно говорил Степану:

— У тебя, Степушка, сынок, нрав уж больно крутой. Не по годам, да и не по ремеслу. Ты же рыбак, Степушка, а не воин грозный. Доведет тебя гневливость до беды!

Степан зажмурился, чтобы не видеть физиономию разбойничьего капитана, и, стараясь говорить спокойно, негромко ответил:

— Это если захочешь. А захочешь ли? Ты ведь живешь торговлей людьми. А какому покупателю нужен человек со снятой кожей? Прогадаешь!

В ту минуту Степану вспомнилось, как его духовник в монастыре суровый отец Афанасий учил его смирять свой гнев. Нужно трижды повторить про себя: «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его».

Насколько Степан помнил Священное Писание, как раз кротостью царь Давид вовсе не отличался, а один поступок его был уж вовсе возмутительным. Но совет отца Афанасия оказался действенным и часто помогал Степану сдержать свой гнев.

Он открыл глаза и прямо взглянул в мутные глаза шведского разбойника.

— Ты должен беречь всех нас, Хаген, — сказал он. — Ты заплатил за нас деньги и собираешься на нас заработать. Так что береги нас, потому что деньги для тебя — самое главное.

Наверное, Степану показалось, но из-за дощатой двери послышался одобрительный смешок — это не удержалась красавица Ингрид, слышавшая весь разговор…

Капитан Хаген, видно, тоже услышал смешок, потому что лицо его побагровело.

— Мы поговорим с тобой отдельно, — взревел он еще громче прежнего. — Ты слишком умный для Раба. Ничего, скоро поглупеешь.

Затем взгляд его остановился на сотнике Василии, который к утру уже окончательно пришел в себя. Степан с Лаврентием осмотрели его рану на щеке и убедились в том, что пока что она не начала гноиться.

— Ты кто? — спросил капитан. От его проницательного взора не укрылся дорогой кафтан, серебряные пуговицы на рукавах и шапка, отороченная ценным мехом. Наметанному глазу сразу ясно было, что человек не простой…

Василий значительно посмотрел на Хагена и медленно ответил:

— Сотник стрелецкого войска. Служивый человек московского царя. Отец мой — ближний боярин у государя Иоанна. Большие деньги получишь, если вернешь меня отцу.

Вероятно, разбойничий капитан уже не раз слышал такие предложения и успел выработать свое отношение к ним.

— Ну да, — грубо захохотал он, — твой отец повесит меня прежде, чем я получу от него деньга. Знаю я этих московских бояр! Нет уж, лучше получить за тебя сто золотых у алжирских пиратов, чем веревку на шею от твоего отца.

Потом Хаген внезапно усмехнулся и поглядел на Василия как-то странно.

— А ты ведь красавчик, — сказал он изменившимся голосом, — не подумаешь, что сотник московского царя. Прямо как девушка. Заходи ко мне, голубушка, скоротать вечерок.

Капитан Хаген убрал голову из окошка, и из коридорчика послышался его голос — он гнал прочь Ингрид. Она упиралась, говорила что-то дерзкое в ответ. Затем тяжелые шаги прогрохотали по лестнице, ведущей на палубу, и стихли.

* * *

Когда капитан ушел, в кубрике наступила тишина. Было слышно лишь, как плещет волна за бортом, как скрипят канаты на палубе и как тяжело, напряженно дышат пятнадцать человек, запертых в тесной духоте.

— Зря ты его задираешь, — сказал Ипат, покосившись на Степана. — Теперь он наш хозяин, а если ты его рассердишь, то всем нам станет тяжелее. О других не думаешь…

— Хозяину нужно угождать, — подхватил Агафон. — Какой ни есть, а он наш властелин. А ты что же: чуть что и отвечаешь дерзко.

Эти нравы, с которыми пришлось познакомиться в стрелецком войске, давно уж не нравились Степану. Только не было случая, чтобы сказать об этом.

— У меня нет никаких хозяев, — ответил он. — Я пошел на войну стрельцом и воевал за московского царя. Но и он мне не хозяин. Это у вас в Москве так принято: все либо холопы, либо хозяева. А у нас не так.

— У кого это у вас? — подозрительно прищурился Ипат.

— У поморов, — сказал Степан. — Мы — свободные люди и хоть любим Россию, но холопами быть не хотим. И не будем, ни у царя, ни у здешних разбойников.

— Ишь ты, какой выискался смелый, — ощерился Ипат, показывая мелкие черные зубы в обрамлении ярко-алых губ и черной курчавой бороды. — Вот шкуру-то с тебя снимут, как хозяин обещал, так забудешь такие смелые слова.

Другие стрельцы опасливо молчали. Из опыта многодневных хождений по морю на промыслы Степан понимал, что сейчас идет борьба за старшинство, за главенство. Пусть даже не физическое, а моральное.

Везде, где собираются несколько человек, почти немедленно начинается яростная борьба за авторитет, за место вождя и судьи. Будь это поморы на коче, или стрельцы в полку, или пленники, запертые в трюме пиратского корабля.

Сейчас ясно стало, что кандидатов в вожаки двое: Ипат и Степан. Ипат своим звериным нутром почуял это и первым напал на противника…

А что ж другие? Другие смотрели и ждали, кто выйдет победителем. Кто выйдет — тому они и покорятся.

Дверь кубрика открылась, и двое моряков подступили к Степану. Один здоровенным ключом открыл замок, которым ошейник крепился к цепи, а второй в это время стоял с длинной саблей в руке и угрожающе-мрачно смотрел на сидящих вокруг пленников.

Куда его ведут? Зачем?

Степан догадался, что это — следствие его разговора с капитаном. Вот сейчас и наступает расплата за храброе поведение, о которой предупреждал Хаген. А что? С него станется и выполнить свою угрозу. В конце концов, достаточно смирить одного, и все остальные смирятся уже навсегда. И чем жестче будет наказание смельчака, тем более это произведет впечатление на других.

Уже выходя из кубрика, подталкиваемый в спину моряками, Степан поймал испуганно-сочувственный взгляд Лаврентия и злорадные ухмылки Ипата и Агафона.

На палубе гулял ветер, день выдался хмурым. Соленые брызги от волн, бьющих о борта быстро идущего корабля, долетали до центра палубы. Стремительным взглядом Степан окинул все вокруг. Ну да, он все правильно оценил с первого раза.

Четыре пушки по левому борту, и четыре — по правому. Да еще одна затейливая маленькая пушечка на корме. Сама же корма большая — на ней даже помещается надстроенное помещение вроде маленького домика с оконцами в частом переплете.

На поморских кочах поверх палубы ничего не строили: товары, инструмент и сами люди находились внизу — в специально разгороженных помещениях. Но ведь этот корабль и больше самого большого коча раза в четыре…

— Иди туда, — толкнул Степана в спину сопровождающий. Они шли по палубе как раз в сторону кормового помещения, привлекшего внимание помора.

Шли — сильно сказано. Все трое передвигались по палубе, хватаясь руками за парусные канаты — иначе их бы смело.

После духоты и зловония в кубрике Степан с наслаждением глотал свежий воздух и с каждым вздохом ощущал, как новые силы вливаются в него. Наверное, то же самое чувствует птица, выпущенная из тесной клетки на привычный простор…

Судно шло фордевинд — полным ветром, и ветер во всю силу, на какую он способен в открытом море, дул в паруса со стороны кормы. От порывов ветра корма даже несколько приподнималась, будто подскакивала, подгоняемая ветром, а нос корабля зарывался в волны.

У огромного деревянного руля стоял привязанный к нему кушаком рулевой. Он держал руль, но не крутил его — в этом не было необходимости: корабль двигался намеченным курсом, и нужно было только следить, чтоб не сбиться с него.

— Заходи, — с этими словами Степана втолкнули в приоткрывшуюся для этого дверь кормовой каюты.

Как сразу же выяснилось, это была каюта Хагена. Разбойничий капитан сидел на кровати с балдахином, занимавшей почти все небольшое пространство. Эта кровать, покрытая грязным бархатным покрывалом красного цвета и с красным же балдахином, украшенным кистями, выглядела чужеродной в захламленной каюте. Поверх покрывала валялись развернутая старая морская карта, подзорная труба и изготовленная из металла большая круглая астролябия.

В углах каюты все оставшееся свободным место занимали несколько сундучков, обитых железом, с висячими замками. На полу в ногах капитана стоял деревянный бочонок, из которого тот периодически наливал темное пиво себе в глиняную кружку.

Увидев Степана, Хаген недобро усмехнулся и тотчас же рявкнул что-то по-шведски. После нескольких повторений Степан догадался, чего хочет разбойник, и это привело его в ужас. Поняв, что пленник не собирается исполнять приказ, Хаген отдал приказание своим морякам, и те принялись молча сдирать со Степана одежду.

Сделать это было нелегко, потому что кафтан застегивался на множество пуговиц сверху донизу, а под ним была еще рубаха с несколькими завязками.

Испугавшись, что бесцеремонные пираты изорвут всю одежду, Степан, наконец, сдался и закричал, что разденется сам.

Он раздевался и сам не верил в происходящее. Зачем капитану это нужно? С какой стати раздевать пленника?

Конец ознакомительного фрагмента