— Разряжайте, — махнул рукой инженер.

Однако сказать это оказалось легче, чем сделать. Как ни старались артиллеристы, но вытащить патрон никак не получалось. Артиллеристы, кряхтя от натуги, тянули его специальными щипцами, но все было тщетно. Проклятый снаряд туго сидел в каморе и не собирался никуда двигаться.

— Вашбродь, — обратился к прапорщику фейерверкер. — Его, анафему, надоть затвором дослать!

— Опасно, — покачал головой Штиглиц.

— Дык не получается по-другому!

— А получится?

— Да куды она денется!

— Возможно, он прав, — осторожно сказал Барановский. — Во всяком случае, я не вижу иной возможности.

— Вы с ума сошли?! — едва не заорал на него Будищев, нервы которого, наконец, не выдержали.

— Что? — удивленно обернулся к нему изобретатель.

— Владимир Степанович! Бросьте это гиблое дело, у вас же не девять жизней…

— Послушайте, — не выдержал офицер. — Я не знаю, откуда взялся этот ваш унтер, но он прав. Стрелять этим снарядом нельзя!

— Вы не понимаете, — устало покачал головой инженер. — Это последний снаряд. Если не закончить серию — испытания признают неудавшимися, и тогда все пропало!

— Можно взять другой снаряд из передка!

— Вы же слышали генерала…

Глядя, как спорят офицер с инженером, Дмитрий подумал было, что опасность миновала, и с облегчением перевел дух. «Похоже, на этот раз пронесло», — решил он с облегчением. Однако отвернувшись от спорщиков, унтер с ужасом увидел, как фейерверкер взялся за рукоять затвора и, размахнувшись, попытался исполнить свое намерение. Барановский с Штиглицем этого не видели, поскольку стояли к орудию спиной, но у Будищева от этого зрелища полезли глаза на лоб. Поняв, что от возможной катастрофы их отделяют какие-то мгновения, он, чувствуя, что не успевает, бросился вперед и, сбив с ног прапорщика и инженера, накрыл последнего своим телом.

Как и следовало ожидать, попытка протолкнуть недосланный снаряд затвором кончилась преждевременным выстрелом. Фейерверкера убило на месте. Еще двух солдат ранило осколками, но Барановский и Штиглиц отделались легким испугом и испачканным в грязи полигона платьем. Ошалело переглядываясь, они поднялись на ноги. Их спаситель, тяжело дыша, стоял рядом, вытирая рукавом лоб. Кепи с головы унесло взрывной волной, левый погон висел на одной ниточке, но в целом казалось, что с ним все в порядке.

— Вас ист дас? [Вас ист дас? — Что это? (нем.)] — потрясенно спросил прапорщик, от волнения перейдя на родной язык.

— Дас ист фантастишь! [Дас ист фантастишь! — Это фантастика! (нем.)] — прохрипел в ответ Будищев одну из немногих известных ему немецких фраз.

— Что? — обернулся к нему офицер, очевидно, плохо слышащий из-за контузии.

Унтер, проигнорировав вопрос, огорченно осмотрел пострадавшую форму и чертыхнулся в сердцах:

— Твою ж дивизию, мундир-то почти новый!

— Вы ранены? — с тревогой спросил Барановский, увидев, что спина его спасителя посечена осколками. — Надо бы врача!

— Дежурный врач во время испытаний не помешал бы, — согласился с ним Дмитрий. — Ну, или хотя бы фельдшер.

К концу испытаний члены комиссии уже почти поверили, что они закончатся благополучно, и даже генерал в значительной степени утратил свой скепсис. Так что раздавшийся взрыв оказался для всех полной неожиданностью. Убедившись, что больше ничего не взрывается, они гуськом проследовали к месту трагедии, чтобы убедиться во всем лично.

— Что у вас случилось? — строго спросил у прапорщика Фадеев.

— Ваше высокопревосходительство, — начал тот доклад. — Последний снаряд был слишком деформирован, и при попытке зарядить его — застрял. Фейерверкер Кастеев, вопреки моему приказу, попытался дослать его затвором, отчего произошел преждевременный выстрел. Фейерверкер погиб, два канонира ранены. Также ранен унтер-офицер Будищев. Осмелюсь обратить внимание вашего высокопревосходительства, что последним ранение получено, когда унтер-офицер, спасая, накрыл нас с господином инженером своим телом!

— Экий удалец! — бесстрастно отозвался генерал. — Кто таков?

— Сто тридцать восьмого Болховского полка унтер-офицер Будищев, — отрапортовал Дмитрий.

— И как же ты, любезный, тут оказался?

— Находясь в отпуске по ранению, поступил на завод господина Барановского!

— Вот как? И он тебя, значит, на испытания взял?

— Так точно!

— Ваше высокопревосходительство, — попытался вмешаться инженер, но Фадеев жестом остановил его.

— Надо бы узнать, что это за болезнь у тебя такая? — подозрительно заметил он. — Война год как окончилась, а ты все лечишься… за что хоть кресты у тебя?

— Генерала подстрелил! — отрапортовал Будищев, с прищуром, будто целясь, посмотрев на собеседника. И заметив, как тот переменился в лице, добавил: — Турецкого, ваше высокопревосходительство!

— Что?!

Некоторое время Фадеев раздумывал, не зная, что предпринять. С одной стороны, несчастные случаи на испытаниях случались и раньше, и никто бы из этого не стал делать трагедии. На все воля Божья! С другой, пострадал нижний чин из совершенно посторонней части, а это могло привести к нежелательной огласке. И, наконец, оный нижний чин совершил, как ни крути, подвиг, предусмотренный статутом Знака отличия Военного ордена, не говоря уж о том, что он сам — бантист! Да к тому же еще и дерзок, мерзавец…

— Испытания прекратить! Погибшего в церковь, раненых в лазарет, — распорядился он и обернулся к инженеру: — Как видите, господин Барановский, испытания ваших снарядов закончились несчастьем. Сами понимаете, что в таком случае мы с членами комиссии не можем подписать протокол!

— Но ваше высокопревосходительство! Эти снаряды из первой партии. Те, что делают теперь — совершенно надежны!

— Ничем не могу помочь, господин изобретатель! — решительно отмахнулся генерал и скорым шагом направился прочь.

Члены комиссии дружно потянулись за ним, и только Мешетич на секунду задержался у поврежденного орудия.

— Я доложу начальству о том, как проходили испытания, — бесстрастно сообщил он поникшему Барановскому. — Однако на будущее — порекомендовал бы вам научить вашего протеже держать язык за зубами, особенно в присутствии генералов!

Антонина Дмитриевна Блудова в последнее время не часто бывала в Петербурге. При дворе бывшей камер-фрейлине были совсем не рады. Подруг у нее почти не осталось, а тех, что еще были живы, ей и самой не очень-то хотелось видеть. Ведь это были всего лишь тени их прежних.

К тому же у нее было много дел. Благотворительность, которой она посвятила остаток своей жизни, отнимала все ее время. Тем более что после войны появилось множество увечных, нуждавшихся в призрении и помощи. Не покладая рук занималась она этим благородным делом, являя собой пример высокой жертвенности во имя высших идеалов. Венцом ее служения стало основанное в городе Остроге Волынской губернии братство во имя святых Кирилла и Мефодия с учебными заведениями, церковью, больницей и подворьем для паломников. Но иногда графине приходилось оставлять организованную ею обитель и отправляться в Москву или Петербург, с тем чтобы решать многочисленные организационные вопросы или собирать средства, которых всегда не хватало.

Бывая в столице, она всегда останавливалась в отцовском доме. Когда-то там жила вся их семья, часто бывали гости и кипела светская жизнь. Увы, все это было в далеком прошлом. Родители умерли, один из братьев — Андрей — уже лет десять не появлялся в России, будучи посланником при бельгийском дворе. Второй — Вадим, служа в Министерстве иностранных дел чиновником для особых поручений, жил скромно и уединенно, лишь изредка принимая гостей. Надо сказать, что сестре он тоже не очень обрадовался, но не потому, что не любил ее. Просто в последнее время между ними появилось некоторое охлаждение. Слишком уж серьезно восприняла она раздутый газетчиками скандал с его мнимым незаконнорожденным сыном.

Впрочем, Антонина Дмитриевна была дамой, не лишенной такта, а потому не стала сразу же задавать брату неудобные вопросы. Напротив, сначала они мило пообщались за обедом, вспомнив родителей, детство, а также совместные проказы. Затем разговор плавно перешел на знакомых и родственников. Вадим Дмитриевич, однако, был опытным дипломатом и ни на секунду не позволял себе расслабляться. Он знал — раз уж сестре пришла в голову какая-то идея, извлечь ее миром оттуда никак получится, а потому с твердостью в душе ожидал рокового вопроса. Но время шло, а престарелая графиня как будто и не хотела ничего спрашивать. Наконец, она объявила, что устала с дороги и хотела бы отдохнуть.

— Давай я тебя провожу, — поднялся из-за стола Вадим, но сестра остановила его.

— Не стоит, — мягко улыбнулась Антонина Дмитриевна. — Я помню, где моя комната. Позже мы еще побеседуем.

— Как скажешь, — пожал он плечами. — Ты что-то хотела еще узнать?

— А тебе есть что мне рассказать?

— Нет, — сделал невинное лицо Блудов.

— Тогда я пойду.

— Мне нужно будет сделать несколько визитов. Надеюсь, ты не будешь скучать?

— Нет. Но мне тоже следует кое-кого навестить. Я займусь этим сегодня вечером.

— Хочешь, я оставлю тебе экипаж?

— Это было бы просто чудесно! Но я не слишком тебя стесню?