— Что?!
— Ну, понимаешь, все нижние чины, когда видят офицера, особенно незнакомого, тут же замыкаются в себе, как улитки, прячущиеся в своих раковинах, поскольку не знают, что от нас можно ожидать. Мне, право, неловко в этом признаваться, но солдаты в нашей армии боятся своих офицеров, и, к сожалению, у них есть на это причины.
— А он, выходит, не боялся?
— Нет. Может быть, он слишком много пережил за прошедшую войну, а может, от природы таков, но он смотрел на меня, как на…
— Равного?
— Нет, папа. Как на пустое место. Как будто он лучше понимал, что и как делать в той ситуации. Нет, не подумай, он вел себя в полном соответствии с уставом, но глядя на него, я ясно понимал, что он — ветеран, а я — желторотый юнец. Наверное, так.
— Жаль, что ты не захотел стать банкиром.
— Папа, мы уже не раз говорили об этом!
— О, Людвиг, я вовсе не порицаю твой выбор! Просто ты умеешь разбираться в людях, а это очень важно в нашей профессии. Не менее важно, чем хорошо считать. Впрочем, считать ты тоже умеешь хорошо. Не зря ведь ты окончил Михайловское училище по первому разряду, да еще и на год раньше своих сверстников.
— Папа!
— Хорошо-хорошо, больше не буду.
— Эти часы для Будищева?
— Да, но, кажется, мой помощник слегка ошибся фирмой. Надо было брать «Брегет».
— Нижнему чину?
— Побочному сыну графа Блудова. Причем — единственному сыну.
— Ты с доверием относишься к этой басне?
— Ах, Людвиг! Совершенно не важно, как к этой истории отношусь я. Важно, как к ней относятся государь-император, наследник-цесаревич и… графиня Антонина Дмитриевна Блудова.
— А сам граф Блудов?
— Это тоже важно, но в меньшей степени.
— Знаешь, отец, он необычный человек, но не похож на аристократа. А для бастарда — и такие часы недурны.
— Ты думаешь?
— Тебе решать.
— Вот именно. Ты что-то хотел спросить?
— Да, — молодой человек немного помялся. — Отчего Люси сразу не сообщили о том, что со мной все в порядке?
Лицо банкира в какое-то мгновение из живого и участливого превратилось в бездушную маску. Глаза стали ледяными, а только что улыбавшиеся губы вытянулись в тонкую нитку.
— Людвиг, мне надобно еще поработать. Я тебя больше не задерживаю.
— Хорошо, папа.
Юноша нервно поднялся и, машинально застегивая верхнюю пуговицу своего новенького мундира, двинулся к выходу. Ему было крайне неприятно такое отношение отца к любимой сестре, но ничего поделать с этим было невозможно. Стоило ему только завести разговор о ней, как тот делался глухим. Однако на этот раз что-то сдвинулось с мертвой точки, и, может быть, впервые за много лет в суровой душе банкира шевельнулись глубоко загнанные прежде чувства. И, проводив сына глазами, барон дрогнувшим голосом сказал:
— Я так растерялся, когда получил эти известия, что совсем забыл. Прости.
Аким Степанович отложил в сторону ложку и с благодарностью посмотрел на сидящую напротив дочь. Стеша почувствовала его взгляд и подняла на старика озорные глаза.
— Еще подлить, батюшка?
— Да нет, что ты, — отозвался отец. — Наелся уже. Хотя щи у тебя знатные. Жирные да наваристые.
— Когда есть с чего варить, так отчего же им жирными не быть?
— Это верно, — закряхтел машинист. — Слава богу, живем мы не скудно… эх, совсем большая ты у меня уже стала. Невеста!
— Скажете тоже, невеста, — засмеялась девушка. — Женихов только не видать. Один Семка, да и тот, почитай, неделю носа не кажет.
— Это пока, — продолжал гнуть свою линию Филиппов. — А вот просватают, так и улетишь со двора, а я один тут бедовать останусь!
— Полно вам, батюшка. Никуда я от вас не уйду! Даже если и просватают, станем все вместе жить. Места, я чаю, хватит.
— Дай-то Бог.
На некоторое время они замолчали. Стеша разливала чай, а отец колол ножом сахар. Чай они пили, можно сказать, по-господски. Большие граненые стаканы покоились в массивных металлических подстаканниках с вычеканенными на них изображениями тройки лошадей, запряженной в сани. Как они появились в их семье, было неясно. Отец на расспросы односложно отвечал, дескать, приданое матери. Откуда у ее матушки могли в приданом взяться такие добротные вещи, девушка не знала, да, по совести говоря, и не слишком-то задумывалась над такими вопросами. Есть, да и есть. Чай пить с них удобно, а еще красиво.
Наконец, все было готово, и Филипповы приступили к чаепитию. Глава семейства, закинув за щеку кусочек сахару, шумно отхлебывал из своего стакана и, блаженно щурясь, процеживал ароматную жидкость сквозь редкие уже зубы. Дочка, напротив, быстро разгрызла свою долю и с мечтательной улыбкой наслаждалась разлившейся во рту сладостью, и не думая смывать ее вкус чаем. Невольно вспомнился их нежданно-негаданно появившийся, а затем пропавший постоялец, угостивший ее с Семкой диковинной сластью с чудным названием — рахат-лукум.
— Батюшка, а куда Дмитрий делся? — неожиданно спросила она чуть не поперхнувшегося от такого вопроса отца.
— А ты чего это за него вспомнила? — подозрительно спросил Аким, отставив в сторону чай.
— Да так, — пожала плечами Стеша. — Был человек, и нету…
Старый мастер чертыхнулся про себя, мол, зачем я этого обормота в дом пустил, у дочки только и мыслей теперь! Но вслух нехотя ответил:
— С их благородием Владимиром Степановичем на полигон поехал, да и поранился там.
— Сильно? — ахнула Стеша.
— Не очень, — скривился Аким Степанович. — Сказано — бестолковый!
Но не успел он договорить, как на улице стукнула калитка, затем послышались шаги в сенях, затем скрипнула дверь, и на пороге появился тот, о ком они только что говорили.
— Привет честной компании! — весело поприветствовал их вошедший Будищев.
— Вспомни черта — он и появится, — пробухтел вполголоса старик, но его, слава богу, никто не расслышал.
— Здравствуйте, Дмитрий Николаевич, — подхватилась девушка. — Как раз к ужину, садитесь, не побрезгуйте!
— Спасибо, Стеша, — отозвался постоялец. — Только я сыт.
— Ну, хоть чайку.
— А вот от чая не откажусь! Тем более что у меня тут кое-что к чаю найдется…
С этими словами Дмитрий положил на стол сверток с медовыми пряниками, увидев которые младшая Филиппова только что не замурлыкала от радости.
— Налетай, сластена, — ухмыльнулся отставной унтер, подвигая лакомство к девушке.
— Ой, а что это у вас с мундиром? — округлила глаза Стеша, увидев грубо заштопанные дырки на спине Будищева.
— Что? — делано изумился парень. — А, вон ты про что! Это — моль проела. Слушай, ты себе не представляешь, какая там моль по госпиталю летает. Караул просто!
— А кровь на щеке?
— Где?! Ой, и правда. Это, наверное, кошка.
— Кошка?
— Ага, большая такая, но дикая. Зараза. Глафирой зовут. Ты ешь пряники. Хотел тебе эклеров принести, но они, гадство такое, кончились. Так что в другой раз!
Все это Будищев проговорил так быстро, что Филипповы слушали его открыв рот, не успевая понять, говорит он правду или же по привычке балагурит. Сам же постоялец деловито налил себе чаю, набросал туда сахару внакладку и, привычно побренчав ложкой, размешал и с удовольствием отхлебнул. Аким Степанович хотел было возмутиться такой бесцеремонностью, но, увидев, как дочка с аппетитом уплетает принесенные парнем пряники, только вздохнул.
Анна Виртанен с досадой отложила в сторону свою работу и прикрыла усталые глаза рукой. Работая дни и ночи напролет, она едва сводила концы с концами. Хватало только на оплату комнаты и самую немудрящую еду. Одежда ее давно износилась, и стоило большого труда поддерживать ее в порядке. Но иначе было нельзя, ведь кто сделает заказ портнихе в дурно сшитом или небрежно заштопанном платье? А тут еще клиент как сквозь землю провалился. Работа, вправду сказать, была невелика и больших прибылей не сулила, но в ее положении лишних денег не было. Слава богу, хоть задаток оставил, а то совсем худо пришлось бы.
За тонкой дверью послышались шаги, но вряд ли это был очередной клиент. Точнее, вряд ли это был очередной ее клиент. Совсем недалеко от нее в двух небольших комнатках проживала мадам Ряполова — профессиональная гадалка. К той частенько приходили разного рода подозрительные личности. Несчастные влюбленные, люди, оказавшиеся в стесненных обстоятельствах. И, наконец, мужчины и женщины, пытавшиеся вернуть какую-либо пропажу. Первых было легко узнать по безумному взгляду и поступкам, вторых выдавала одежда и поведение, а третьих — озабоченный вид. Мадам Ряполова была дамой опытной и говорливой; раскидывая для своих посетителей карты, она ухитрялась по малейшим нюансам поведения узнать суть дела, с которым к ней пришли, а затем с большим успехом использовала свои догадки.
Слава о ней шла по всему Петербургу, и в прежние времена она жила в гораздо более фешенебельном доме куда ближе к центру и богатым господам, однако пару лет назад с ней приключилась какая-то история, после чего гадалке пришлось срочно переехать. Правда, некоторые состоятельные клиенты у нее еще остались, но к тем она ездила на дом. Помимо основной своей профессии, сия достойная кисти Караваджо [Микеланджело Меризи да Караваджо — итальянский художник конца XVI — начала XVII века. На одной из его картин цыганка, гадая молодому человеку, одновременно снимает у него с руки кольцо.] дама занималась еще подборкой прислуги для состоятельных холостяков, или попросту говоря — сводничеством. А также принимала вещи под залог и давала небольшие ссуды в рост. Кроме того, так уж сложилось, что соседи ее немного побаивались. Неизвестно, была ли она действительно связана с потусторонними силами, но с людьми, конфликтующими с нею или просто не выказывающими должного почтения, частенько приключались разного рода неприятности. Кого в околоток заберут, кого обворуют, а кто просто на ровном месте споткнется.
Увы, все оказалось гораздо хуже. Гадалка пришла к ней.
— Мадам Виртанен, голубушка, — вкрадчивым голосом патентованной обманщицы начала та. — Что-то вы совсем про меня забыли…
— Добрый день, мадам Ряполова, — попыталась придать любезное выражение лицу портниха.
Конец ознакомительного фрагмента.
