Папа был прав насчёт детей — многие из постоянных пациентов мамы уже здесь вместе со своими родителями. Кроме них, пришли её университетские друзья, коллеги из клиники, соседи и даже несколько наших учителей, которые, должно быть, взяли отгул в школе, чтобы присутствовать здесь. Я была изумлена, увидев возле церкви мисс Бартон. Я всегда считала, что мама бесит её, когда во время родительских собраний даёт советы по детской психологии, но, похоже, это совсем не так, потому что моя учительница английского со слезами на глазах обнимает меня и говорит мне, какой замечательной была моя мама.

— Совершенно согласен с вами, Элинор, — отвечает викарий. — Может быть, я порекомендую это место другим семьям. Мне кажется, что этот зал в равной степени подойдёт как для обеда в честь крещения, так и для маленького свадебного банкета, а еда здесь невероятно вкусная.

На тарелке викария высится опасно высокая башня из йоркширских мини-пудингов, яиц по-шотландски, маленьких колбасок в тесте и треугольных гренок по-валлийски — всё это были любимые мамины блюда.

— Знаете, когда Лора была маленькой, она думала, будто йоркширский пудинг делают из йоркширских пуделей. Я объясняла ей, что это просто название для блюда, сделанного из теста с подливкой, но она много лет мне не верила. До семи лет она наотрез отказывалась есть его и плакала, когда пудинг ел кто-то другой. В то время её любимой книгой был «Пудель Пит» Дебби Кук. — Бабушка улыбается этому воспоминанию. — Китти, милая, хочешь что-нибудь съесть?

— Нет, спасибо, я не голодна, — отвечаю я.

Викарий словно испытывает стыд за свой здоровый аппетит и сдвигает свою переполненную тарелку к краю стола.

— О, ради всего святого! — восклицает бабушка. — Кто бы мог в такое поверить? Извините, господин викарий, но миссис Эллисон привела с собой своего безмозглого пса.

Мы все поворачиваемся к двери и видим, как в зал врывается наша соседка, неся на руках Сэра Ланселота, своего французского бульдога-астматика. Вид у Сэра Ланселота всегда недовольный, он постоянно сопит и испытывает множество проблем с пищеварением, в результате чего ужасно пукает — папа говорит, что от этого запаха цветы вянут. Мы живём по соседству с миссис Эллисон три года, и она всегда была очень приветлива, но мы так и не познакомились с ней как следует, слишком занятые своей жизнью. Однако когда в нашем доме появилась тень смерти, вместе с ней пришла и миссис Эллисон, и в течение следующих шести месяцев она стала нашей постоянной гостьей. Она почти каждый день появлялась у нас, принося запеканки, банановый хлеб и яблочные пироги, а вездесущий Сэр Ланселот, пыхтя, следовал за ней по пятам. Папу и бабушку её визиты раздражали, и я даже подслушала, как бабушка называет миссис Эллисон «стервятницей», но мама относилась к ней очень тепло, а стряпня миссис Эллисон всем нравилась. Мне кажется, мама считала, что в лице миссис Эллисон она нашла ещё одного добровольца для «команды Уэнтуорт» — человека, который присмотрит за тем, чтобы мы хорошо питались… теперь, когда мама уже не может возиться на кухне. Бабушка ест как птичка — ломтик хлеба, немного твёрдого сыра и яблоко для неё сходят за целый ужин. Папа предпочитает брать навынос готовый карри или замороженную пиццу. Однако миссис Эллисон — талантливый и щедрый повар, она в равной степени хорошо готовит пироги, жаркое, супы, пирожные и кексы.

— Здравствуйте все! — произносит миссис Эллисон, её густо-синяя шляпка подрагивает вместе с её нижней губой. Она с облегчением спускает Сэра Ланселота на пол неподалёку от столика викария. Я по собственному опыту знаю, что этот пёс довольно тяжёлый.

— Прекрасная служба, правда? Просто великолепная. А хор… музыка всегда поражает меня прямо сюда. — Миссис Эллисон прижимает ладонь к левой половине своего пышного бюста. — Прекрати, Сэр Ланселот! Простите, пожалуйста, господин викарий, кажется, его привлёк ваш йоркширский пудинг.

Сэр Ланселот сопит ещё сильнее, чем обычно, его глаза прямо-таки выпирают из его маленькой круглой головы. Даже бабушка выглядит обеспокоенной.

— Бедный малыш, ты голоден? Разве мама не покормила тебя завтраком? — спрашивает миссис Эллисон у пса и наклоняется, чтобы погладить его. В ответ Сэр Ланселот совершает на удивление ловкий прыжок по направлению к тарелке викария и ухитряется схватить сосиску в тесте, при этом опрокидывая всю остальную еду на колени викарию.

— О боже! — вскрикивает викарий, вскакивая на ноги, что даёт Сэру Ланселоту возможность сцапать яйцо по-шотландски.

— Лежать, Сэр Ланселот, плохой мальчик! Я тебя больше никуда не возьму!

Миссис Эллисон опускается на колени, чтобы собрать еду с пола, и безуспешно пытается вырвать яйцо по-шотландски из решительно стиснутых зубов Сэра Ланселота. Бабушка в ужасе взирает на викария, который тщетно старается счистить со своих чёрных брюк липкий плавленый сыр от гренок по-уэльски.

Я перехватываю взгляд Кейт и улыбаюсь — кажется, в первый раз за много недель.

— Я очень надеюсь, что твоя мама видела это, — шепчет Кейт мне на ухо. — Она была бы в полном восторге от выражения лица твоей бабушки.

Глава четвёртая

Снова в школу

Сегодня мы снова идём в школу — все согласны с тем, что сейчас это для нас лучшее место. С самых похорон Имоджен неустанно бродит по дому. Она заходит то в одну, то в другую комнату, потом разворачивается и выходит. Она лихорадочно переключает каналы на телевизоре, открывает и закрывает книги, не прочтя ни слова. Она заглядывает в холодильник и захлопывает его, не взяв ничего. Её переполняет нервная энергия — резкий контраст с моей летаргией. Я едва переползаю между своей комнатой, ванной и кухней. Я избегаю гостиной, которая заполнена светом и воздухом, потому что бабушка взяла моду оставлять двери открытыми, чтобы не прятаться от окружающего мира. Но мне горько даже видеть наш сад. Он полон жизни: цветы распускаются, играя красками, а по лужайке скачут птицы, за которыми, скрываясь в кустах, наблюдает моя кошка Клео. Единственное, чего я хочу, — это спать, но папа или бабушка (кто-нибудь из них каждый день обязательно заходит в мою комнату ещё до того, как я просыпаюсь) вытаскивают меня из постели ещё до восьми часов утра. Сон — это моё единственное убежище. Самое ужасное — это просыпаться, потому что в течение нескольких секунд я пытаюсь сообразить, что же не так, а потом на меня обрушивается осознание, да с такой силой, что мне становится трудно дышать. Как-то утром я почти на двадцать секунд забыла о смерти мамы, а потом до меня дошло. Горе, похожее на целую тонну камней, буквально раздавило меня. В эти дни кто-нибудь из нас — или мы все — выходим по утрам из наших комнат с таким видом, как будто выползли из-под руин здания. Нас покрывает невидимая пыль, а сердце сдавливает боль.

Я не вижу снов, я никогда их не видела — ну, насколько могу вспомнить. Но Имоджен видит, и иногда я слышу, как она плачет во сне. Тогда я иду в её комнату и иногда застаю там папу — он сидит и гладит Имоджен по голове. А если его нет, я сажусь на то же самое место и сама начинаю гладить волосы сестры, пока она не успокаивается. Мне нравится делать это для неё. Несколько лет назад, в нашем прежнем доме, где у нас с Имоджен была общая спальня, она проснулась ночью, крича, что богомолы забрались к ней в постель. Я тогда понятия не имела, кто такие богомолы, но звучало это жутко, и я побежала в комнату родителей, крича ещё громче, чем моя сестра. Мама и папа к этому моменту уже проснулись и бежали через площадку к нашей комнате. Мама подхватила меня на руки, а папа вбежал в комнату, чтобы сразиться с демонами Имоджен. Позже, когда мы обе успокоились в объятиях родителей и выпили по чашке тёплого молока, а потом легли обратно в постели, где не было никаких богомолов, я сказала сестре, что ей нужно постоянно держать под подушкой чеснок.

— Зачем? — с подозрением спросила она.

— От богомолов, конечно. Они не любят чеснок и солнечный свет.

— Китти, ты глупая. Богомолы — это насекомые, а не вампиры!

По её голосу я понимала, что она улыбается, и это меня обрадовало. На следующий день я стащила из кухни две головки чеснока и засунула под наши матрасы — одну мне, одну Имоджен. И знаете, что? Никаких богомолов больше не было!

Когда я вхожу в знакомые школьные ворота, у меня возникает странное ощущение. Миссис Брукс, наша до ужаса правильная директриса, стоит у входной двери, как это бывает каждый день. Она пожимает каждой девочке руку, обязательно при этом глядя ей в глаза, а потом окидывает ученицу с головы до пят пристальным взором, выискивая отклонения от установленной формы одежды. Во время моего первого года обучения в этой школе миссис Брукс сказала маме, что туфли из чёрной лаковой кожи, которые я с гордостью носила, более уместны для вечеринок, чем для школы. Мама ответила ей таким же твёрдым взглядом и вежливо объяснила, что эти туфли я буду носить, пока не вырасту из них, но в следующий раз она обязательно купит обувь из матовой кожи.

Когда мы с Имоджен проходим через дверь, директриса обнимает нас. Она выглядит костлявой и угловатой, но объятия у неё на удивление мягкие.